Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

– Постойте, постойте, – кричит Ясуев, – давайте не торопиться. Есть регламент, ведь мы не толпа! Давайте завтра все по справедливости решим.

Всю ночь Ясуев впервые лично звонит «бунтарям», подлизывается, спрашивает совета, консультируется. И это в два, в три часа ночи. А одному, особо непокорному, председателю райсовета говорит:

– Ну что ты так взъелся? Ведь все образуется, вот увидишь. Из Москвы ко мне поддержка уже выдвинулась: день-два и все. И не забывай, ты уже два месяца не отчитываешься.

– А с чего отчитываться, никто не работает, сборов нет?

– Ну да, да, я понимаю. Так, к слову болтнул. Ну ты знай, я по дружбе, раз ты так предан мне, до Нового Года тебя освобождаю, а если хочешь и более. Только ты…

– Боюсь, что за нашу трусость нас навсегда и так «освободят».

– Ну это ты зря, зря, Докуев Албаст, как положено, уже в Москву вылетел, только что звонил, говорит все отлично.

– У Докуевых всегда все отлично: Албаст с нами, его отец – с ними, а братец Анасби – меж нами, ждет, чья возьмет.

– Ну да, гады они. Просто родство, сам понимаешь. Ты-то хоть не предавай меня, ты ведь не гад? Вспомни, как я тебя поддерживал.

– Ладно, завтра посмотрим.

Назавтра, не спавший всю ночь Ясуев, явился в Верховный Совет только к обеду под усиленной охраной. Начались распри. Здоровая оппозиция определилась, сгруппировалась, выявила нового лидера – сильную, незапятнанную фигуру и настояла на перевыборах председателя. Ясуев в панике отпирался и, здесь проиграв, выторговал только одно – перенести выборы на следующий день, якобы для подготовки бюллетеней, мандатной комиссии и прочее (словом, ведь это не митинг).

И когда вопрос о смещении Ясуева стал очевиден и неизбежен, присутствовавший в качестве наблюдателя, депутат Верховного Совета РСФСР от Чечено-Ингушетии – сразу же ринулся на митинг и заорал:

– Ребята! Если вы сегодня не захватите Верховный Совет, не выкинете их из здания – завтра будет поздно! За мной! Вперед!

Толпа ринулась к зданию Политпросвещения; взломали окна, двери, оккупировали зал, и все остальное… Если русский бунт – ужас, то чеченцы не хуже, тоже сила есть!

Тот же депутат грудью защищал Ясуева, лично вывел его целым и невредимым. Остальные выходили сквозь оголтелую толпу. Толпа, с кого посмела, сдирала депутатские значки, кого боялась – не трогала. Члены элитарного клуба сами поснимали значки, засунули подальше, в задний карман брюк, а оказались и такие, что умудрились и в унитаз выкинуть.

Говорят, Ясуев еще несколько дней был в Грозном, не выходил из квартиры, потом уехал в Москву (семья его уже давно там была, а дочь Малика своего мужа Албаста в Грозный и не отпускала).

Вскоре Ясуеву дали высокую должность в аппарате российского президента, хорошую квартиру и дачу, будто их у него в Москве еще не было. Следом за ним потянулась грозненская элита и номенклатура.

Весь этот переворот случился в начале сентября 1991 года, а скоро состоялись «выборы» первого президента независимой Чечни (Ингушетию из состава «выкинули»), провозглашен им генерал советской армии. На выборах присутствовали многочисленные наблюдатели от Верховного Совета РСФСР, они признали выборы легитимными. Революция состоялась.

… Революция – к сожалению приводит. Призыв к борьбе – коварный соблазн зла. А результаты революций – Наполеон, Гитлер, Ленин и Сталин…

Часть IVг

По-барски растранжирив весь наличный капитал на свадьбу и подарки Полле, Арзо несколько приуныл.

Послал он домой телеграмму, чтобы перевод сделали, деньги получил, но скупо, не как он просил, будто бы и не его эти деньги. А вслед за переводом письмо пришло от матери; поздравляет она сына и сноху, но сдержанно, в целом рада она, но интересно ей, как Арзо умудрился в Краснодар поехать, а домой не смог. Раза три она о здоровье сына беспокоится и столько же, не вскользь, а делая акцент, спрашивает о здоровье Поллы.

Меж строчек видно, что Кемса многое хочет спросить, но снохи стесняется, и если ранее она о Полле только с восторгом говорила, то ныне – нет, как бы между прочим пишет, что жена должна быть здоровой, детородной и без шлейфа скандалов за спиной.

Арзо твердит, что он с Поллой единое целое, и никаких тайн между ними быть не должно, единственное табу – это его финансовое состояние: он обязан содержать семью, а беден или богат не дело жены, лишь бы в доме достаток был.

Несмотря на провозглашенный принцип полной открытости и доверия, Арзо письмо матери разорвал, выкинул. Следом пришло письмо от братьев Поллы. Корреспонденцию Арзо получает на ферме колхоза, Поллы рядом нет. Чуя неладное, идя на сделку с совестью, зная, что это подло, но для семейного благополучия, вскрывает письмо к жене.

Два младших родных брата Поллы, как считает Арзо – сопляки, пишут сестре, вскормившей их, на ноги их поставившей, что она позор семьи, позор рода и всего Ники-Хита. Упрекают, за порядочными, уважаемыми людьми замужем не жила, все нос воротила, и после от почтенных замужеств отказывалась, а к уголовнику Арзо на край света сама помчалась. Теперь стыдно им на люди показываться, все в них пальцами тыкают, издеваются. Так что пусть она, их сестра Полла, больше нос в свой дом не показывает, не то они ее заживо закопают, и с Арзо еще тоже разберутся, чтоб чужих сестер не соблазнял. И в конце письма братья совсем распоясались – обозвали Поллу – кахпа.

Это послание Арзо тоже разорвал, еще дальше по ветру кинул, а в оба адреса тут же сел писать ответы. И своей матери и братьям Поллы он твердит одно и то же: отныне Полла – его законная жена и убедительно просит родных уважать ее и их брак, убеждает не скатываться на подозрения и тем более упреки, а братьям в конце приписывает, чтоб попридержали свои языки, ибо он скоро приедет. А если не хотят иметь такую сестру – не надо, но свою жену оскорблять он не позволит, ибо Полла отныне его честь, его совесть и жизнь.

В тот же вечер он рассказывает Полле о случившейся переписке, не цитирует, но суть раскрывает. И по тому, как он ее сильнее к себе прижимает, гладит, ласкает, она понимает, что вести несладкие. Однако плакать она не смеет, Арзо запретил, сказал, что они наконец-то вместе и счастливы, а она на их счастье горе наплакать может… можно в жизни не плакать, а в печали, в скорби тлеть, в душе мучиться, приунывать, и так всю жизнь прозябать, думая, что иного и не бывает. И понимает Полла, что вот так бы она и жила, как и тысячи других женщин, если бы до конца не поборолась бы за свое счастье, за своего Арзо. И теперь ее муж Арзо, плакать не дает, а печалиться с ним – просто некогда.

Мечтала Полла, став женой Арзо, как ребенка, его холить, лелеять, ублажать. Для этого она специальный и общий массаж выучила, еще всякие женские хитрости и премудрости познала, теперь понемногу (на все времени не хватает) в жизнь претворяет. Казалось ей, что ее заботой, теплотой семейный очаг держаться будет, а оказалось, что и здесь муж верх взял. Да, до сих пор она с него валенки, сапоги стаскивает, не всегда, но когда есть время, сама купает, обязательно каждый день с утра голову и шею, а вечером перед сном – спину и ноги массирует, как ребенка укутывая, в постель укладывает, но он не засыпает… мягкими вкрадчивыми вопросами заставляет Поллу выговориться, поделиться с ним, теперь единственно близким человеком, о своих накопившихся болях и страданиях. А их так много, и не было рядом никого, кто бы разделил с ней ее участь, кто бы поддержал, защитил, и оттого, со временем, прямо меж завидных грудей, чуточку ниже, в области солнечного сплетения образовался маленький шарик, потом он превратился в осязаемый ком и отвердел. Днем и ночью, во сне и наяву, во время еды и ходьбы – всегда она ощущала его присутствие. Обратилась к специалистам-врачам, сделала рентгеноскопию и общее обследование – ничего нет, а ком, как кулак, изнутри давит, дыхание сдерживает, душу сжимает, и неизвестно когда, когда ему приспичит, вдруг по бронхам вверх поползет, начнет душить, в болях, в муках, задыхаясь она теряет сознание… и потом ничего не помнит, только по рассказам о кошмарном припадке узнает и несколько дней после этого болеет… А ком не уходит; он наоборот еще больше, еще тверже, еще нахрапистей. И к своему ужасу, Полла осознает, что она начинает привыкать к этой болезни, как к неизбежности судьбы, как к неизлечимому горю. Думала она, что Арзо не вынесет ее припадков, испугается, будет ею брезговать, сторониться, как от чумной. Однако не зря она его знала, от того любила; Арзо красивый, разбитной мужчина, женщинами разболтан, – так это ее вина, вовремя за него замуж не вышла, а как человек он добр, и она знает – щедр и силен телом и, главное, духом.

И вот по ночам выуживает Арзо из нее накипь, а она рассказывает ему все, даже самое дурное, и до того возбуждается в воспоминаниях, что тело ее покрывается рябью, и когда ком начинает шевелиться, Арзо улавливает момент, или инстинктивно чувствует его, он крепче обнимает жену и впивается в ее сочные, чуточку охладевшие губы, высасывая эту чернь, всаженную мужчинами в ее красивую душу, желая обладать ее красивым телом.