Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако матросов, привязанных рядом с ним, тоже расшевелить не удалось. Они нашли временное убежище и не хотели его покидать, а может, не понимали, чего от них требуют. Вой ветра начисто лишал способности соображать, а волны, накатывавшие одна за другой, не давали собраться с мыслями.
Рубить ванты лучше всего топором, но топора не было. У матроса рядом с ним на поясе висел кинжал в ножнах. Хорнблауэр вытащил и проверил клинок – острый. Затем снял ремень с матроса – тот не возражал, лишь тупо смотрел, что происходит, – и надел на себя. И вновь надо было продумывать следующие шаги, мыслить логически в реве ветра, под градом брызг, по пояс в бурлящей воде. Хорнблауэр отрезал от спутавшихся вокруг снастей два куска троса и закрепил оба у себя на поясе, оставив вторые концы свободными. Еще раз глянул на фок-ванты, просчитывая все наперед, поскольку знал, что дальше размышлять будет некогда. Часть фальшборта еще держалась – быть может, благодаря защите наветренных вант. Хорнблауэр прикинул расстояние. Ослабил узлы на тросе, державшем его у мачты. Глянул на Барбару, принуждая себя улыбнуться. Ее мокрые волосы стлались по ветру горизонтально. Он обвязал ее еще одним витком троса, понимая, что больше ничего сделать не может. Это был бедлам, влажный вопящий ад, и в этом аду он должен был действовать рассудочно.
Хорнблауэр выждал момент. В первый раз он ошибся и вынужден был отпрыгнуть назад до того, как его окатило новой волной. Когда она схлынула, он стиснул зубы, вновь выждал момент, сбросил путы, пробежал вверх по круто накренившейся палубе – она вместе с волной впереди защищала его от ветра, который иначе мог бы сбить с ног, – и ухватился за фальшборт. У него еще осталось целых пять секунд на то, чтобы привязать себя к вантам. Затем волна сперва ударила по ногам, затем сорвала руки с фальшборта, так что секунду-две он держался только на линях.
«Красотка Джейн» вновь выровнялась. Несколько бесценных секунд ушло на то, чтобы закрепить темляк кинжала на запястье, но без этого все усилия могли пропасть зря. В следующий миг он уже лихорадочно пилил ванту. Намокший канат казался железным, однако волокна лопались одно за другим. Хорнблауэр поздравил себя с тем, что проверил остроту клинка. Канат был уже наполовину перерезан, когда накатила следующая волна; едва она схлынула, Хорнблауэр вернулся к работе, чувствуя, как натяжение меняется в зависимости от крена. Мелькнула мысль, что лопнувший канат отлетит с опасной силой, но Хорнблауэр рассудил, что, пока вторая ванта держит, этого не случится.
Так и произошло. Ванта просто исчезла из-под рук: ветер унес пятнадцатифутовый канат вверх и теперь, возможно, плескал им, как вымпелом. Хорнблауэр принялся за вторую ванту. Волны накрывали его с головой, и тогда он цеплялся изо всех сил, задыхаясь в зеленой воде, потом судорожно хватал ртом воздух пополам с брызгами и вновь начинал пилить. Нож затупился, но с несколькими вантами уже было покончено, и теперь встала следующая задача: как перебраться к тем, до которых он не мог дотянуться. Однако все решилось само. Новый крен, новая волна – и, еще барахтаясь под водой, он ощутил серию толчков – четыре слабых и один сильный, – передавшихся рукам через корпус судна. Как только вода схлынула, стало ясно, что случилось: четыре оставшиеся ванты лопнули – первая, вторая, третья, четвертая, – а затем переломилась мачта. Оглянувшись, Хорнблауэр увидел ее обломок, торчащий на восемь футов из палубы.
Перемена стала заметна сразу. Следующий бортовой крен перешел в килевой – это ураган, давя на грот-мачту, развернул судно кормой вперед, бушпритом – навстречу ветру, а утрата высокой фок-мачты заметно уменьшила амплитуду качки. Волна, захлестнувшая Хорнблауэра, была несравненно слабее предыдущих. Он мог дышать, мог смотреть вокруг. Он заметил и кое-что еще: фок-мачта теперь тянулась за носом, по-прежнему держась на подветренных вантах. Ураган гнал суденышко кормой вперед, и фок-мачта, словно плавучий якорь, немного сдерживала безумные скачки. А поскольку крепилась она к левому борту, то «Красотка Джейн» развернулась еще немного и теперь встречала волны левой скулой, под самым благоприятным углом: с незначительной боковой качкой и медленной килевой. Даже с полностью затопленным трюмом, она получила теперь шанс уцелеть, и Хорнблауэр не без гордости наблюдал за тем, что сотворил собственными руками.
Он глянул на жалкие кучки людей у грот-мачты, нактоуза и штурвала. Барбару закрывали матросы, и Хорнблауэр запаниковал, что с ней случилась беда. Он начал распутывать лини, чтобы вернуться к ней, и тут, когда мысль о безопасности корабля на мгновение отпустила, с внезапной ясностью пришло воспоминание о сцене в рубке – да так, что Хорнблауэр замер, держась за узел. Барбара поцеловала его и сказала… он точно помнил все, что она сказала. Ее слова хранились в памяти, ожидая хотя бы недолгого затишья. Барбара не просто сказала, что любит его, – она призналась, что не любила никого другого. Хорнблауэр, стоя на палубе тяжело осевшего брига под дикие завывания урагана, внезапно осознал, что старая боль исцелилась и что до конца жизни он уже никогда не будет ревновать к первому мужу Барбары.
Это вернуло его к реальности. Остаток жизни вполне мог измеряться часами. Если он и дотянет до вечера, то умрет к завтрашнему утру. И Барбара тоже. Барбара! Абсурдное чувство, будто все хорошо, возникло на миг и тут же улетучилось, сменившись отчаянием. Пришлось вновь собрать волю в кулак, чтобы вернуть себе власть над измученным телом и мозгом, думать и действовать так, будто нет ни усталости, ни отчаяния. Кинжал по-прежнему болтался на запястье; заметив это, Хорнблауэр ощутил презрение к себе, которое, как обычно, его подхлестнуло. Он убрал кинжал в ножны и приготовился перебежать к грот-мачте.
В первое мгновение казалось, что ветер пронесет его мимо мачты и за борт, но тут корма пошла вверх, и он сумел ухватиться за один из болтающихся тросов. Матросы, привязанные здесь, смотрели
