Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

Он подошел к Вестминстеру. Только половина одиннадцатого! Не поехать ли сейчас к Уилфриду и выяснить отношения? Это все равно, что пытаться заставить стрелки часов идти в обратную сторону. Что пользы говорить: "Ты любишь Флер, не надо ее любить". Что пользы, если Уилфрид скажет ему то же самое? "Ведь в конце концов я был первым у Флер", - подумал он. Чистая случайность, но факт! Может, в этом и кроется опасность? Он для нее уже потерял новизну, ничего неожиданного - она в нем не находит. А ведь сколько раз они оба соглашались, что в новизне - вся соль жизни, весь интерес, вся действенность. И новизна теперь в Уилфриде. Да, да! Очевидно, не все сказано тем, что "юридически и фактически" Флер принадлежит ему. Он повернул с набережной домой - чудесная часть Лондона, чудесная площадь; все чудесно, кроме вот этого проклятого осложнения. Что-то мягкое, словно большой лист, дважды коснулось его уха. Он удивленно обернулся: кругом пусто, ни одного дерева. Что-то летает в темноте, что-то круглое; он протянул руку - оно отскочило. Что это? Детский шарик? Он схватил его обеими руками и поднес к фонарю: как будто зеленый. Странно! Он посмотрел наверх. Два окна освещены - одно из них в комнате Флер. Неужели это его собственное счастье воздушным шаром вылетело из дому? Болезненная игра воображения! Вот осел! Просто порыв ветра - детская игрушка отвязалась и улетела! Он осторожно нес шарик. Надо показать Флер. Он открыл дверь. В холле темно - она наверху. Он поднялся, раскачивая шарик на пальце. Флер стояла перед зеркалом.

- Это еще что у тебя? - удивилась она.

Кровь снова прилила к сердцу Майкла. Смешно, до чего он боялся, что шар имеет какое-нибудь отношение к ней.

- Не знаю, детка; упал мне на шляпу - наверно, свалился с неба. - И он подбросил шарик. Тот взлетел, упал, подпрыгнул два раза, закружился и затих.

- Какой ты ребенок, Майкл! Я уверена, что ты купил его.

Майкл подошел ближе и остановился.

- Честное слово! Что за несчастье быть влюбленным!

- Ты так думаешь?

- Всегда один целует, а другой не подставляет щеку.

- Но я-то ведь подставляю.

- Флер!

Она улыбнулась.

- Ну, целуй же!

Обнимая ее, Майкл подумал: "Она держит меня, делает со мной все, что хочет, и я ничего не знаю о ней".

А в углу послышалась тихая возня - это Тинг-а-Линг обнюхивал шарик.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

МАРКА ПАДАЕТ

Положение дел все более и более раздражало Сомса особенно после общего собрания пайщиков ОГС. Оно прошло по тому же старому образцу, как проходят все такие собрания: пустая и гладкая - не придерешься! - речь председателя, подмасленная двумя надежными пайщиками и подкисленная выступлением двух менее надежных пайщиков, и, наконец, обычная болтовня по поводу дивидендов. Он пошел на собрание мрачный, вернулся еще мрачнее. Если Сомс что-нибудь себе вбивал в голову, то ему труднее было отделаться от этого, чем сыру отделаться от своего запаха. Почти треть контрактов иностранные, и притом почти все - германские! А марка падает! Марка стала падать с той минуты, как он согласился на выплату дивидендов. А почему? Откуда подул ветер? Против обыкновения. Сомс стал вчитываться в политический отдел своей газеты. Эти французы - он никогда им не доверял, особенно со времени своей второй женитьбы, - эти французы, как видно, собираются валять дурака! Он заметил, что их газеты никогда не упустят случая поддеть политику Англии; кажется, они думают, что Англия будет плясать под их дудку! А марка и франк и всякая прочая валюта продолжает падать! И хотя Сомсу и свойственно было радоваться, что на бумажки его страны можно накупить большое количество бумажек других стран, он понимал, что все это глупо и нереально и что ОГС в будущем году дивидендов не выплатит. ОГС - солидное предприятие; невыплата дивидендов будет явным признаком плохого руководства. Страхование - одно из тех немногих дел на нашей земле, которые можно и нужно вести без всякого риска. Если бы не это, он никогда не вошел бы в правление. И вдруг обнаружить, что страхование велось не так и что он тоже в этом виноват! Как бы то ни было, он заставил Уинифрид продать акции, хотя они уже слегка упали.

- Я думала, что это такая верная вещь. Сомс, - жаловалась она, - ведь так неприятно терять на акциях!

Он отрезал беспощадно:

- Если не продашь, потеряешь больше.

И она послушалась. Если семьи Роджера и Николаев, которые по его совету тоже накупили акций, не продали их - пусть пеняют на себя! Он просил Уинифрид предупредить их. У него самого были только его вступительные акции, и потеря была бы незначительна, так как его директорский оклад вполне компенсировал ее. Личная заинтересованность роли не играла - его просто мучило сознание, что тут замешаны иностранцы и что его непогрешимость поставлена под вопрос.

Рождество он провел спокойно в Мейплдерхеме. Он ненавидел рождество и праздновал его только потому, что жена его была француженка и ее национальным праздником был Новый год. Нечего потакать всяким иностранным обычаям. Но праздновать рождество без детей! Ему вспомнились зеленая хвоя и хлопушки в доме на ПаркЛейн, его детство, семейные вечера. Как он злился, когда получал что-нибудь символическое - кольцо или наперсток вместо шиллинга! Санта-Клауса [16] на Парк-Лейн не признавали отчасти потому, что дети давно "раскусили" старика, отчасти потому, что это было слишком несовременно. Эмили, его мать, не допустила бы этого. Да, кстати: этот Уильям Гоулдинг, ингерер, до того запутал этих людей в Геральдическом управлении, что Сомс прекратил дальнейшие исследования нечего давать им тратить его деньги на сентиментальную прихоть, которая никаких материальных выгод не сулит. Этот узколобый "Старый Монт" хвастает своими предками - тем более имеется оснований не заводить себе предков, чтоб нечем было хвастать. И Форсайты и Голдинги - хорошие коренные английские семьи, а больше ничего не требуется. А если во Флер и в ее ребенке, если только у нее будет ребенок, есть примесь французской крови - что ж, теперь делу не поможешь.

В отношении внука Сомс был осведомлен не больше, чем в октябре. Флер провела рождество у Монтов, но обещала скоро приехать к нему. Надо будет заставить мать расспросить ее.

Погода стояла удивительно мягкая. Сомс даже выехал как-то на лодке поудить рыбу. В теплом пальто он стоял с удочкой, ожидая окуней или плотвы покрупнее, но выудил только пескаря - никому не нужен, даже прислуга их нынче не ест. Его серые глаза задумчиво смотрели на серую воду под серым небом, и он мысленно следил за падением марки. Она упала катастрофически одиннадцатого января, когда французы заняли Рур. За завтраком он сказал Аннет:

- Что выделывают твои соотечественники! Посмотри, как упала марка!

- Какое мне дело до марки? - возразила она, наливая себе кофе. - Мне нужно, чтобы они не смели больше нападать на мою родину. Я надеюсь, что они испытают хоть часть тех страданий, которые испытали мы.

- Ты, - сказал Сомс, - ты-то никаких страданий не испытала.

Аннет поднесла руку к тому месту, где должно было находиться ее сердце, в чем Сомс иногда сомневался.

- Я испытывала страдания тут, - проговорила она.

- Что-то не замечал. Никогда ты не сидела без масла.

- Что же, по-твоему, будет с Европой в ближайшие тридцать лет? Что будет с британской торговлей?

- Мы, французы, смотрим дальше своего носа, - горячо возразила Аннет. - Мы знаем, что побежденных нужно действительно подчинить себе, иначе они начнут мстить. Вы, англичане, такие тряпки!

- Тряпки? - повторил Сомс. - Говоришь, как ребенок. Разве мы могли бы занять такое положение в мире, если бы были тряпками?

- Это - от вашего себялюбия. Вы холодны и себялюбивы.

- Холодны, себялюбивы - и тряпки! Нет, это не подходит. Поищи другое определение.

- Ваша тряпичность - в вашем образе мыслей, в ваших разговорах; но ваш инстинкт обеспечивает вам успех, а вы, англичане, инстинктивно холодны и эгоистичны, Сомс. Вы все - помесь лицемерия, глупости и эгоизма.

Сомс взял немного варенья.

- Так, сказал он, - ну, а французы? Циничны, скупы, мстительны. А немцы - сентиментальны, упрямы и грубы. Обругать другого всякий может. Лучше держаться Друг от Друга подальше. А вы, французы, никогда этого не делаете.

Статная фигура Аннет надменно выпрямилась.

- Когда связан с человеком так, как я связана с тобой, Сомс, или как мы, французы, связаны с немцами, надо быть или хозяином, или подчиненным.

Сомс перестал мазать хлеб.

- А ты себя считаешь хозяином в этом доме?

- Да, Сомс.

- Ах так! Можешь завтра же уезжать во Францию.

Брови Аннет иронически поднялись.

- Нет, друг мой, я, пожалуй, подожду, ты все еще слишком молод.

Но Сомс уже пожалел о своем замечании - в свои годы он совсем не хотел таких передряг - и сказал более спокойно:

- Компромисс - это сущность всяких разумных отношений и между отдельными людьми и между странами. Нельзя чуть ли не каждый год заново портить себе жизнь.