Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Я теперь читаю “Воспоминания” Пассек, это очень интересно. Хотя она немножко многословит по-бабьему, но все-таки отличается живостью представления и легкостью изложения.

“Русская старина” Вам послана, милый друг мой. В ней я читаю “Польское восстание 1863 г.” Берга. Это интересно как исторический эпизод, но вот уж автор отличается полным отсутствием литературного таланта. Его изложение до того неуклюже, аляповато, что утомительно читать.

В Вене я купила танцы Goldmark'a из “La Reine de Saba” в четыре руки для фортепиано; они очень красивы. Потом купила также в четыре руки несколько сочинений двух Scharwenka, Xaver'a и Philipp'a. Это прелестные писатели, только я ничего не встречала крупного в их сочинениях, все мелкие пьесы, но такие свежие, жизненные.

Владислав Альб[ертович] просил меня передать Вам его нижайшее почтение. Он все пописывает, сочиняет и фантазирует на фортепиано. От Вашего письма был в неописанном восторге.

До свидания, мой дорогой, бесподобный друг. Дай Вам бог всего приятного и хорошего. Поздравляю Вас с наступающим праздником рождества, желаю Вам от всего сердца провести этот и многие будущие в полном здоровье и радости. Всем сердцем всегда Вас любящая горячо

Н. ф.-Мекк.

197. Чайковский - Мекк

Рим,

1879 г. декабря 20-21. Рим.

20 декабря 1879 г./1 января 1880 г.

Сейчас получил Ваше письмо, дорогой друг мой! Как я рад и счастлив, что Вы наконец добрались благополучно до милого Браилова. Вы пишете, что не завидуете мне. Как я это хорошо понимаю, и если б Вы знали, как я, наоборот, позавидовал Вам, читая про чувство полного довольства и покоя, которое Вы испытываете. Не то чтоб мне Рим был неприятен,- я вовсе не скучаю здесь и каждый день испытываю приятные впечатления,-но все-таки полноту счастья можно испытать только в деревне, тишине и одиночестве. Радуюсь, что у Вас стоят ясные дни. Здесь солнце все так же ярко, а греть стало еще больше. Должно быть, до Рима доходят дуновения широкко, потому что стало тепло, как летом, однако ж не душно, как это бывает, когда этот ветер дует настоящим образом.

Сегодня празднуется Новый год. Сейчас я был в вилле Боргезе и на Monte Pincio. Народу, экипажей множество, так что мне даже немножко жутко стало.

Вчера я получил от Юргенсона письмо. Оказывается, что сюита наша исполнялась уже две недели тому назад, и никто из моих друзей не догадался уведомить меня по телеграфу о том, что она имела успех. Всего больше понравился маленький маршик, который я сначала хотел выкинуть из сюиты, но оставил по совету Танеева, предсказывавшего мне, что он будет нравиться более всего остального благодаря эффектной инструментовке. Из письма Юргенсона я вижу, что Руб[инштейн] жаловался на страшную трудность сюиты. Меня. это изумило, огорчило и раздражило. Нет никакого сомнения, что она легче, чем множество прежних моих вещей. Почему Руб[инштейн] нашел особенные трудности? Я написал к Танееву, чтобы он разузнал все подробности исполнения и сообщил мне, в чем встретились затруднения . Милый друг! Сюита уже напечатана. Я очень желал бы, чтобы Вы остались довольны переложением на четыре руки, хотя я заранее предупреждаю Вас, что оно не так мастерски сделано, как переложение Четвертой симфонии. Сюита посвящена Вам, но пусть на этот раз посвящение это будет известно только Вам и мне. Я не поставил посвящения на заглавном листе, подобного тому, который стоит на нашей симфонии. Так ли я сделал? Мне не хотелось употребить те же слова: Моему лучшему другу, дабы досужим людям не вздумалось доискиваться о том, кто этот лучший друг.

Но что меня приводит в совершенное отчаяние, так это то, что сюиту Вы не услышите в оркестре. Я надеялся, что она будет исполнена уже по Вашем возвращении в Москву. И, конечно, мне следовало посредством разных хитростей устроить, чтобы до Вашего приезда ее не играли. Вчера я целый день чуть не плакал от этой мысли.

21 декабря 1879 г./2 января 1880 г.

Сейчас вернулся с большой прогулки. Был в S. Maria Maggiore и в S. Pietro in Vincolo (где “Моисей” Микель-Анджело) и в Колизее. В последнем любовался с верхней площадки на чудный заход солнца. Вообще мы в Риме счастливым образом попали на такую чудную погоду, какой давно не запомнят в это время. В прошлом году в это же время здесь шли бесконечные дожди. В понедельник двадцать четвертого мы хотим устроить маленькую елку для Коли.

Воображаю, как у Вас будет хорошо и весело!

Безгранично преданный

П. Чайковский.

198. Чайковский - Мекк

Рим,

1879 г. декабря 22-24. Рим.

22 декабря 1879 г./3 января 1880 г.

Сегодня опять получил Ваше милое, дорогое письмо, а также “Русскую старину”. Премного благодарю Вас за то и за другое, милый друг мой. Только, пожалуйста, очень не балуйте меня и позвольте мне писать Вам чаще, чем Вы мне. Вам теперь совсем не до того: приедут Ваши мальчики, начнутся всякого рода домашние празднества, и я очень хорошо понимаю, что времени для писем у Вас остается немного.

Мы совершенно сошлись с Вами относительно фонтана Тpeви . Я тоже нахожу его в целом поразительно изящным. Мне каждый день приходится раза два проходить мимо него, и каждый раз я восхищаюсь им. Но Модест, большой любитель чистоты и классичности стиля, не особенно любит этот фонтан; он находит, что у Бернини фигуры всегда изломаны, неестественны, жеманны и что в целом это только эффектно, но не особенно изящно.

В S. Paolo fuor di muri я был. Мне он очень нравится, но только это скорее казино, театральное foyer [фойе], бальная зала, чем храм. Кроме того, контраст между древними мозаиками и современною живописью неприятно на меня действует,-нет единства и цельности. Тем не менее все это очень красиво.

Повесть Модеста подвигается, но очень, очень туго. Он задался очень большой задачей, а времени у него мало. Посудите сами, милый друг, когда ему писать. Утром до завтрака он учит Колю, после того до обеда мы гуляем, и перед самым обедом еще раз он дает Коле часовой урок. После обеда он чуствует себя так усталым, что даже, когда Коля уляжется, он уже не в состоянии работать как следует. Не забудьте, что его ученик глухонемой, что хотя Коля теперь свободно может говорить и со мной и с Алешей, но наши разговоры ограничиваются только вопросами и ответами, имеющими непосредственное отношение к нашей жизни. Как только ему хочется узнать что-нибудь выходящее из этих границ, то только один Модест во всем мире может удовлетворить его любознательность. А любознательность эта необыкновенная; все интересует этого мальчика, способности которого поистине необыкновенны. Выходит, что брату приходится учить его не только на уроке, но и весь остальной день: и во время прогулки, и за столом, и всегда. До творческой ли работы при такого рода тяжелой обязанности? Тем не менее повесть все-таки подвигается, и можно надеяться, что летом он уже ее кончит.

Про сестру и ее семейство я пока знаю только, что они в Петербурге, но до сих пор я еще не имею решительно никаких известий о том, что они там делают. Что касается Тани, то мне известно следующее. Человек, который просил ее руки, некто г. Кошкаров, человек далеко не первой молодости,, очень некрасивый, но очень умный и сумевший заинтересовать Таню своей оригинальностью и самобытностью. Это тем более удивительно, что она у нас в семействе пользуется репутациею большой любительницы всего блестящего, светского, элегантного и что в Крыму ей пришлось вращаться в сферах, близких к двору, причем многие изящные молодые люди ухаживали за ней. Однако ж на нее серьезное впечатление произвел г. Кошкаров, человек вовсе не светский и не блестящий. Решение отложено на год, оттого что родители Тани несколько предубеждены против претендента и находят его лета неподходящими к Тане. Они хотят узнать его, узнать, прочно ли чувство симпатии, которое Таня питает к нему, вообще хотят, чтобы совершенно ясно определился как несколько загадочный характер его, так и степень его любви к Тане.