Сплошные проблемы и неприятности - Ли Чайлд

— Главная особенность, — сказала она, — заключается в том, что здесь нет стопроцентных значений. Например, десяти из десяти или девяти из девяти.

— И что?

— На первых трех страницах имеется двадцать шесть чисел, на четвертой — двадцать семь, а на последних трех снова двадцать шесть.

— Что это значит?

— Я не знаю. Но ни одна из страниц не заполнена до конца. Таким образом, двадцать шесть и двадцать семь имеют какое-то значение. Это сделано не случайно, а сознательно. Перед нами вовсе не длинный список чисел, который продолжается с первой страницы по седьмую. Иначе Франц записал бы их на шести страницах, а не на семи. Значит, у нас семь отдельных категорий чего-то.

— Отдельных, но похожих, — сказал Ричер. — Это последовательный ряд.

— Результаты становятся все хуже, — заметила Диксон.

— Гораздо хуже.

— И резко. Сначала они вполне приличные — и вдруг словно падают в пропасть.

— Но что это такое?

— Понятия не имею.

— Что можно измерить таким образом, периодически повторяя? — спросил Ричер.

— Думаю, что угодно. Например, умственные способности при помощи ответов на простые вопросы. Или физическое развитие при помощи заданий на координацию. Возможно, здесь зарегистрированы ошибки, и в таком случае результат становится лучше, а не хуже.

— О каких категориях идет речь? На что мы смотрим? Семь чего?

— Это и есть ключ к разгадке, — кивнула Диксон. — Первым делом нам нужно понять именно это.

— Явно не медицинские исследования. И не какие-то другие тесты. Зачем вставлять двадцать семь вопросов в середину последовательности из двадцати шести? Это разрушает логику.

Диксон пожала плечами и выпрямилась. Она сняла пиджак и бросила на стул. Подошла к окну, отодвинула выцветшую занавеску и выглянула вниз, на улицу. Потом посмотрела на горы.

— Мне нравится Лос-Анджелес, — сказала она.

— Наверное, и мне тоже, — откликнулся Ричер.

— Но Нью-Йорк я люблю больше.

— Наверное, я тоже.

— Но они классно контрастируют друг с другом.

— Наверное.

— Мы встретились при дерьмовых обстоятельствах, но я рада тебя видеть, Ричер. Очень рада.

Ричер кивнул.

— Я тоже рад тебя видеть. Мы думали, что ты погибла. Это было отвратительно.

— Можно мне тебя обнять?

— Ты хочешь меня обнять?

— Я хотела обнять вас всех, когда увидела перед офисом «Херца». Но я не стала, потому что Нигли это не понравилось бы.

— Она пожала руку Анджеле Франц. И мегере из «Новой эры».

— Это прогресс, — заметила Диксон.

— До некоторой степени, — согласился Ричер.

— Думаю, в прошлом ее изнасиловали.

— Она об этом не говорит, — сказал Ричер.

— Грустно.

— Да уж.

Карла Диксон повернулась к нему, Ричер обнял ее и крепко прижал к себе. От нее восхитительно пахло. Волосы окутывал едва уловимый запах шампуня. Ричер поднял ее в воздух и медленно закружил. Она казалась легкой, хрупкой и тоненькой. У нее была узкая спина. Кожа под черной шелковой блузкой излучала тепло. Ричер снова поставил ее на ноги, она выпрямилась и поцеловала его в щеку.

— Как же я скучала по всем вам!

— Я тоже, — сказал Ричер. — Я и сам не понимал, как сильно соскучился.

— Тебе нравится жизнь после армии? — спросила она.

— Да, очень нравится.

— А мне — нет. Но может быть, тебе лучше меня удалось перестроиться.

— Я не знаю, удалось ли мне перестроиться. И вообще что со мной происходит. Я смотрю на вас, и мне кажется, будто я еле-еле держусь на плаву. Или вообще тону. А вы все прекрасно плаваете.

— Ты действительно на мели?

— У меня практически ни гроша.

— У меня тоже, — призналась она. — Я зарабатываю триста тысяч в год и едва свожу концы с концами. Такова жизнь. Но ты в эти игры не играешь.

— Обычно меня это устраивает. Пока не приходится возвращаться в реальность. Нигли положила на мой банковский счет тысячу тридцать долларов.

— Намек на радиокод десять-тридцать? Умница.

— И чтобы я смог купить билет на самолет. Без ее денег я бы все еще добирался сюда автостопом.

— Ты бы шел пешком. Никто в здравом уме не посадит тебя в свою машину.

Ричер посмотрел на себя в старое запятнанное зеркало: шесть футов пять дюймов, двести пятьдесят фунтов, ладони огромные, точно замороженные индюшки, вздыбленные волосы, щетина на щеках, обтрепавшиеся манжеты рукавов, закатанных на предплечьях, как у чудовища Франкенштейна.

Бродяга.

«Из большой зеленой машины — и сюда!»

— Можно задать тебе вопрос? — спросила Диксон.

— Валяй.

— Я всегда хотела, чтобы мы были чем-то большим, чем просто сослуживцы.

— Кто?

— Ты и я.

— Это было утверждение, а не вопрос.

— Ты чувствовал то же самое?

— Честно?

— Пожалуйста.

— Да, то же самое.

— Так почему же мы ничего такого не делали?

— Это было бы неправильно.

— Мы игнорировали кучу других правил.

— Это разрушило бы наш отряд. Остальные завидовали бы.

— Включая Нигли?

— В определенном смысле.

— Мы могли хранить наши отношения в тайне.

— Размечталась, — усмехнулся Ричер.

— Мы можем сейчас сделать это и никому не говорить. У нас есть три часа, — сказала Диксон и, не дождавшись ответа, добавила: — Извини. Просто все эти кошмарные события заставляют меня думать о том, что жизнь коротка.

— А отряд все равно разрушен.

— Именно.

— Разве у тебя никого нет на востоке?

— Сейчас нет.

Ричер подошел к кровати. Карла встала рядом, касаясь бедром его бедра. Семь листков бумаги по-прежнему лежали в строгом порядке на покрывале.

— Хочешь еще на них посмотреть? — спросил Ричер.

— Сейчас не хочу, — ответила Диксон.

— Я тоже. — Он собрал листки и положил на ночной столик под телефон. — Ты уверена насчет этого?

— Вот уже пятнадцать лет.

— Я тоже. Но это должно остаться тайной.

— Согласна.

Он обнял ее и поцеловал. Прикосновение языком к ее зубам подарило ему новые ощущения. Пуговички на ее блузке были маленькими и неудобными.

Глава 26

Потом они лежали в кровати, и Диксон сказала:

— Пора снова заняться делом.

Ричер перекатился, чтобы взять листки со столика, но Диксон остановила его:

— Нет, давай попробуем сделать это в уме. Мы сумеем больше увидеть.

— Ты так думаешь?

— Всего чисел сто восемьдесят три, — сказала она. — Расскажи мне про сто восемьдесят три как про число.

— Оно не относится к простым, — ответил Ричер. — Делится на три и шестьдесят один.

— Какая разница, простое оно или нет?

— Умножь его на два, и получится триста шестьдесят шесть, а это количество дней в високосном году.

— Значит, это половина високосного года?

— Но не на семи листках, — сказал Ричер. — Половина любого года — это шесть месяцев и шесть листков.

Диксон замерла.

Ричер подумал:

«Полгода.

Половина года.

И куча возможностей.

Двадцать шесть, двадцать семь».

— Сколько дней в половине года? — спросил он.

— Обычного года? Зависит от того, о какой половине идет речь. Либо сто восемьдесят два, либо сто восемьдесят три.

— Как ты получаешь половину?

— Делю на два.

— А если умножить результат на семь двенадцатых?

— Получится больше половины.

— А если умножить то, что получилось, на шесть седьмых?

— Получится опять ровно половина. Сорок две восемьдесят четвертых.

— Вот видишь!

— Я что-то не понимаю…

— Сколько в году недель?

— Пятьдесят две.

— Сколько рабочих дней?

— Двести шестьдесят при пятидневной рабочей неделе, триста двенадцать при шестидневной.

— А сколько дней в семи месяцах при шестидневной рабочей неделе?

Диксон на минуту задумалась.

— Зависит от того, о каких семи месяцах идет речь. И куда попадают воскресенья. И каким днем недели будет первое января. А еще от того, какие семь месяцев тебя интересуют: идущие подряд или разрозненные.

— Посчитай, Карла. Есть только два возможных ответа.

Диксон помолчала немного.

— Сто восемьдесят два или сто восемьдесят три.

— Совершенно верно, — подтвердил Ричер. — Семь листков — это семь месяцев, состоящих из шестидневных рабочих недель. Причем в одном из длинных месяцев было четыре воскресенья. Отсюда аномалия в двадцать семь дней.

Диксон выскользнула из-под простыни и, не одеваясь, подошла к своему портфелю, из которого достала кожаный органайзер. Она открыла его, положила на кровать, взяла листки со стола и выстроила в линию под органайзером. Семь раз подняла и опустила глаза.

— Этот год, — сказала она. — Последние семь календарных месяцев. До самого конца последнего месяца. Если убрать воскресенья, получится три месяца по двадцать шесть дней, затем один, в котором было двадцать семь, и еще три по двадцать шесть.