Такое короткое лето - Вторушин Станислав Васильевич

Вспоминая несчастного заложника, я понимал Ольгу и ее брата. Им есть за что мстить. Если государство не защищает своих граждан, граждане вынуждены защищать себя сами.

До прихода Маши было еще два часа. Мне стало скучно без нее. Ей без меня тоже было скучно. Иначе бы она не прислала пирожное. Это походило на записку, в которой было всего два слова: люблю и помню. Мне тоже захотелось сделать ей что-нибудь приятное. Не для того, чтобы отблагодарить за подарок. Тогда бы это выглядело, как возвращение долга, а Маша не одалживала мне ничего. И я тоже не давал ей в долг. Наши отношения были бескорыстными. А когда они такие, дарить всегда приятнее, чем принимать подарки.

Я спустился на улицу. По тротуару двигался непрерывный поток людей. Шаркая по асфальту, они куда-то спешили, не замечая друг друга. И от этого все выглядели одинаково, были похожи на серую безликую массу. Этот непрерывный поток людей всегда удручал меня потому, что куда бы ты не повернулся, всегда натыкаешься на него. Но сегодня толпа не раздражала меня. Я не видел никого, перед глазами стояла только Маша.

На Шоссе Энтузиастов на расстоянии трех кварталов по ту и другую сторону от Машиного дома не оказалось ни одного магазина промышленных товаров. Здесь был лишь гастроном, около которого женщины продавали цветы со своих садовых участков. Утром я уже покупал Маше цветы, но в гастрономе кроме выпивки и закуски ничего не было. Пришлось снова выбрать три самых красивых розы. Мне почему-то казалось, что из всех цветов розы ей нравятся больше всего.

На кухонном окне стояла вазочка. Я сунул в нее цветы, налил воды и поставил вазочку в комнате на середину стола так, чтобы ее было видно от двери. Затем принял душ, надел чистую рубашку и стал ждать Машу. Я хотел понравиться ей.

Звонок задребезжал длинно и настойчиво. Я открыл дверь. Маша стояла на пороге, улыбаясь. Я протянул руки. Она упала в мои объятья, обняв за шею и полушепотом приговаривая:

— Я так соскучилась. Не могла дождаться конца работы.

Она несколько раз ткнулась губами в мои губы, не оборачиваясь и не отрываясь от меня, нашарила ногой дверь и захлопнула ее. Затем согнула ноги в коленях, повиснув у меня на шее.

Я прижал ее к себе и, кружась, словно в вальсе, занес в комнату. Маша встала, вытащила руку из-за моей спины и показала три розы, которые я купил ей утром:

— Я не могла оставить их в больнице. Они бы страдали там от одиночества. — И тут она увидела розы в вазочке: — Ой, ты купил еще?

Она подошла к столу, чтобы поставить утренние розы, но, бросив взгляд на вазу, сразу потускнела и сказала:

— Там тоже три. Вместе будет шесть.

— Ну и что? — спросил я.

— Четное количество только для покойников. — Маша обессиленно опустила руки.

Я опешил, видя неподдельную растерянность на ее лице. Потом вытащил из вазы одну розу и пошел к двери.

— Ты куда? — испуганно спросила Маша.

— Выброшу в мусоропровод.

— Да ты что? Такую розу в мусоропровод?

— Тогда отдам Ольге.

— Отдай, — облегченно сказала Маша и, согнув ногу в колене, начала снимать туфлю.

Когда я отдавал Ольге благоухающий цветок, она от удивления открыла глаза и забыла закрыть рот.

— Это тебе за пирожное. Ты его принесла как раз вовремя.

Не дожидаясь, пока она что-нибудь ответит, я вернулся в свою комнату и закрыл дверь. Маша была уже на кухне и доставала из холодильника еду. Я обнял ее за талию и поцеловал в висок.

— Ты у меня самая хорошая, — сказал я, стараясь загладить допущенную оплошность. Хотя, по правде говоря, я ведь не мог знать, что она заберет цветы с работы.

Маша отстранилась, чуть сдвинув брови, посмотрела на меня и спросила:

— А почему ты не съел пирожное?

— Я оставил его нам с тобой на вечерний десерт.

— На вечерний десерт у нас будет совсем другое.

Она достала из холодильника тушеное мясо, поставила разогревать его на плиту, затем начала резать и перемешивать в тарелке огурцы, помидоры и редиску.

— Ты не возражаешь, если я приготовлю салат? — спросила она, протягивая баночку с майонезом. — Открой.

— Больше всего на свете я люблю салат из свежих овощей.

— Ты так говоришь, чтобы не обидеть меня. Правда? — Она опустила руки и посмотрела мне в глаза.

— Вовсе нет. Я действительно люблю салат. Особенно, если его приготовишь ты.

— Ты подлиза, милый. — Она протянула чашку с салатом. — Неси на стол. Я ужасно хочу есть. И хочу выпить с тобой вина. Оно в пакете у двери.

Я только сейчас вспомнил, что, когда открывал дверь, у Маши в руке был пакет. Я принес его на кухню. В пакете была Машина сумочка и бутылка мукузани. Мы сели за стол, я налил вино в фужеры и сказал:

— Мы с тобой становимся похожими на двух сибаритов.

— Что такое сибариты? — спросила Маша.

— Люди, которые только наслаждаются жизнью.

— Я так хочу наслаждаться жизнью, милый, — сказала она, поднимая фужер. — Три года я провела словно в самом суровом монастыре. А теперь душа потянулась на волю.

У Маши было очень хорошее настроение. Сегодня она совсем не походила на ту женщину, которую я знал перед этим. Она была мягче и естественнее. Большие серые глаза чуть влажно блестели, взгляд лучился особой теплотой, которая бывает только у женщины, обретшей покой. Я не мог оторваться от этого взгляда, чувствуя, как от него замирает душа. Словно я лечу в бездну, у которой не видно конца. Но это было приятное падение. Ведь я тоже обрел свою опору.

Мы долго сидели за столом. День угас. За окном сначала показались серые сумерки, потом они сгустились и тогда на крыше дома, который стоял через дорогу от нашего окна, вспыхнула неоновая реклама, прославляющая товары фирмы «Самсунг». Мы не зажигали света и разноцветные отсветы рекламных огней бежали по стене и были похожи на северное сияние. Мне не хотелось говорить. Я молча смотрел на Машу и чувствовал, как гулко бьется сердце, наполняя душу радостью и ожиданием чего-то такого, от чего путались мысли и начинала кружиться голова.

Потом мы сели на кровать, все так же не зажигая света, я обнял Машу, притянул к себе и поцеловал долгим поцелуем в горячие влажные губы.

— Мне так хорошо с тобой, — сказала она, — что даже страшно.

— Чего тебе страшно? — Я запустил ладонь в ее волосы и стал перебирать их пальцами.

— Когда я была одна, мне нечего было терять. Теперь у меня ты и я боюсь…

Ночью я проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Огни рекламы погасли, но комнату заливал бледный зеленоватый лунный свет, придававший предметам таинственные очертания. Маша лежала рядом, прижавшись щекой к подушке. Ее волосы касались моего лица, я ощущал их аромат.

Я скосил на нее глаза и мы встретились взглядом. Маша не спала.

— Иван, — произнесла она, будто мы только что легли и еще не успели наговориться перед сном, — а я могу быть из твоего ребра? — В ее голосе звучало трагическое раздумье.

— Тебе это важно знать именно сейчас? — спросил я.

— Ты даже не можешь представить, как важно. — Она положила руку на мое плечо и я ощутил, как ее теплая мягкая ладонь прикоснулась к коже.

— А почему это важно?

— Я хочу, чтобы мы были одно целое.

— Мы и так одно целое, — сказал я и осторожно, чуть прикасаясь к волосам, погладил ее по голове.

— Это только в нашем сознании одно целое. Потому, что мы хотим так думать. А я хочу, чтобы плоть от плоти. Как у Адама и Евы.

— Мы и так плоть от плоти.

— И ты мне никогда не изменишь?

— С чего ты взяла, что я тебе изменю?

— Адам никогда не изменял Еве потому, что она была из его ребра.

— Ты тоже из моего ребра.

— Это очень хорошо, милый, что я из твоего ребра.

Маша поцеловала меня в лоб, прижалась и затихла. Луна скрылась за тучей, в комнате стало темно. Потом луна показалась снова и комната сразу наполнилась предметами: можно было различить шифоньер, стол, стулья, зеркало на стене. И тонкую белую руку, которая обнимала меня. Я долго смотрел на эту руку и слушал легкое Машино дыхание, пока луна снова не скрылась и я не уснул в полной темноте.