Времена не выбирают… - Александр Кушнер

Таинствен, многолик и неподделен он.

Вот человечный стиль, для жизни создан частной,

Чтобы автомобиль во двор дугообразный

Въезжал, а там цвели сирень и барбарис.

Нарядных окон ряд, – прозрачный стиль, глазастый!

Никто не виноват, что тучей век навис.

Та музыка сошла, поэзия завяла.

Не то чтоб ремесла, – тепла в них было мало,

Но камень устоял, песчаник и гранит.

И каменной сове всё видно с пьедестала:

И нас переживет, и век пересидит.

Спасибо за цветы на лестничных перилах!

Гирлянды и жгуты чугунные за милых

Наставников сойти в младенчестве смогли,

Воспитывая глаз, и всё, что было в силах,

Всё делали для нас, в ущербе и пыли.

«Каморка лифта тащится, как бы везет в гору…»

Каморка лифта тащится, как бы везет в гору,

Скрипя; в сравненьи с теми, кто живет низко,

Я – горец; стадо коз мне завести впору,

Пасти над краем пропасти их, не боясь риска.

Когда Катулл во Фригию попал в свите

Наместника, он видеть мог пейзаж вроде

Того, что мы в окошечко с тобой видим.

Скалистый мрачный срез; очнись: сейчас сходим.

Французский ключ вставляется в замок просто.

Но знаешь, иногда мне жизнь моя странной

И непривычной кажется: в ее гнезда

И щели не попасть боюсь, как тот пьяный.

Жизнь тесная, крутая, но другой – нету.

Какая есть, такую и любить будем.

Откроем дверь, зажмуримся. Любовь к свету,

Должно быть, в прежней жизни внушена людям.

Не знаю, кто печалится, а я – весел.

О, лишь бы за окном синел родной город!

Душа намного старше этих стен, кресел,

Комода – века два ему, он так молод!

«Кто едет в купе и глядит на метель…»

Кто едет в купе и глядит на метель,

Что по полю рыщет и рвется по следу,

Тот счастлив особенно тем, что постель

Под боком, и думает: странно, я еду

В тепле и уюте сквозь эти поля,

А ветер горюет и тащится следом;

И детское что-то, заснуть не веля,

Смущает его в удовольствии этом.

Как маленький, он погружает в пургу

Себя, и глядит, отстранясь удивленно,

На поезд, и всё представляет в снегу

Покатую, черную крышу вагона,

И чем в представленье его холодней

Она и покатей, тем жить веселее.

О, спать бы и спать среди снежных полей,

Заломленный кустик во мраке жалея.

Наверное, где-нибудь и теплых краях

Подобное чувство ни взрослым, ни детям

Неведомо; нас же пленяет впотьмах

Причастность к пространствам заснеженным этим.

Как холоден воздух, еще оттого,

Что в этом просторе, взметенном и пенном,

С Карениной мы наглотались его,

С Петрушей Гриневым и в детстве военном.

Перед войной ( Воспоминание )

За кулисами сидят, открыта дверь из артистической,

В суконных гимнастерках, пиджаках.

Это – шефы. Это – сон такой, наверное, провидческий.

Актеры с ними, пиво на паях.

Сцена чуть видна отсюда из-за штор, фанерных ящиков,

Невероятных складок и завес.

Там, на сцене, флорентийская чума, актеры в плащиках,

А здесь – пивной, житейский интерес.

Там, на сцене, клочья дыма, пир горой и декламация,

Оттуда, отпылав и умерев,

Прибегают за кулисы, где горторг и авиация

Средь юношей сидят чумных и дев.

Друг мой, что это? Не жгущейся бывает ли история?

Совпавшему с минутой роковой,

Мне с младенчества близка в дыму густом фантасмагория

И, гибельная, кажется родной.

Посмотри, сейчас колпак бумажный снимет эта потная,

В бубенчиках, и скажет: «Духота!»

Это сон такой мне снится. И не тень ли мимолетная

Легла на них, грядущая беда?

«Почему, Иван Лукьяныч, я актриса, а не летчица?»

Мочальная чуть держится коса.

Дезинфекционный дым со сцены понизу волочится,

Окутывает жизнь и ест глаза.

Стол бутылками заставлен. О, какое освещение

Багровое! Подглядывать нельзя.

Всё кончается: и сон, и фильм, и флирт, и угощение,

И жизнь, и жизнь почти что вышла вся.

Ель

За то, что ель зимой зеленой быть умеет,

За то, что все мертвы – она одна жива

И в зимнем холоде, когда душа немеет,

Свои боярские вздымает рукава, —

Так дышат падуги на сцене и кулисы,

В театре, помните, свой бродит ветерок, —

Вечнозеленая, как лавр и кипарисы,

Но тех, изнеженных, сиять поставил Бог

У моря синего на белом солнцепеке,

За то, что ель зимой так чудно зелена,

Люблю понурую, – опережая сроки,

Твердит, что вечная нам предстоит весна.

Твердит, что вечная… Рукою ветвь заденешь,

Как будто частую погладишь бахрому.

Люблю колючую, ей как-то больше веришь:

Ведь если колется, то лгать ей ни к чему?

«На самом деле, мысль, как гость…»

На самом деле, мысль, как гость,

Заходит редко, чаще – с нами

Тоска, усталость, радость, злость

Иль безразличие. Часами,

Нет, не часами, – днями! – тьма

Забот, рассеянье, обрывки

Фраз, вне сознанья и ума,

Заставки больше, перебивки.

Вцепился куст в земную пядь,

И сучья черные так кривы…

Нельзя же мыслями назвать

Все эти паузы, наплывы…

Зато какое торжество,

Блаженный миг неотразимый,

Когда – заждались мы его! —

Гость входит чудный, нелюдимый.

«Как мы в уме своем уверены…»

Как мы в уме своем уверены,

Что вслед за ласточкой с балкона

Не устремимся, злонамеренны,

Безвольно, страстно, исступленно,

Нарочно, нехотя, рассеянно,

Полуосознанно, случайно…

Кем нам уверенность навеяна

В себе, извечна, изначальна?

Что отделяет от безумия

Ум, кроме поручней непрочных?

Без них не выдержит и мумия

Соседство ласточек проточных:

За тенью с яркой спинкой белою

Шагнул бы, недоумевая,