Грани русского раскола - Александр Пыжиков

«наш народ, яко дети... которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят»[271].

Эти опасения высказывались не напрасно. Усилия властей по поощрению предприимчивости и деловой инициативы находили слабый отклик у тех, кому собственно адресовались – у опоры самодержавия российского дворянства. Новое правящее сословие проявляло безразличие к различным торговым и ремесленно-мануфактурным делам, по сути, просто брезгуя заниматься ими. Вспомним пушкинского «Арапа Петра Великого», где дворянин Корсаков, вернувшийся из-за границы, был глубоко потрясен аудиенцией у российского самодержца, принявшего его в холстяной фуфайке на мачте строящегося корабля. В свою очередь, Петра I изумили бархатные штаны молодого человека, которые годились лишь для развлечений, но никак не для какой-либо созидательной деятельности[272].

Нежелание служивого дворянства самостоятельно приобщаться к ремеслам и промышленности инициировало организацию фабрик и заводов сверху. Настойчивость государства диктовалась, прежде всего, растущими военными потребностями, вооружением и содержанием постоянно действующей армии. Именно эти нужды оставались основной причиной правительственных забот о производствах. В этой связи важно отметить и еще одно обстоятельство: равнодушие к промышленному строительству со стороны дворян имело и свои корни. По сути, оно явилось продолжением негативного восприятия торгово-мануфактурной деятельности, сложившегося еще во времена московского царства. В допетровский период подобные инициативы исходили лишь непосредственно от самой власти в лице приближенных царя, завязанных на иностранных торговцев. Новые же государственные условия не сильно изменили ситуацию: промышленные начинания по-прежнему оставались прерогативой придворных деятелей. Стремясь перегруппировать торгово-промышленную сферу, власти решили внедрить в отечественную практику цеховую производственную систему. В 1721 году вводился в действие «Регламент Городского Магистрата», которым посадское население городов делилось по гильдиям, основанным на цеховом принципе. В соответствии с этим актом образовывалось две гильдии: в первой состояли банкиры (ростовщики), лекари, аптекари, живописцы, шкиперы кораблей, крупные купцы, имеющие отъезжие торги; во второй – резчики, токари, слесари, столяры, портные, сапожники и т.д. Все прочие, «обретающиеся в наймах и черных работах», числились «подлыми людьми»[273]. К тому же, представители каждого ремесла образовывали «свои особливые цехи» со своими уставами, правилами, содержащими права ремесленных людей. В Формуляре к «Регламенту», с профессиональных позиций описывающем жителей городов, перечислено около 60 наименований различных специальностей[274]. Такой подход был призван переформатировать торгово-промышленное население городов по западному образцу.

Однако эта попытка не пошла дальше заимствования чисто внешней стороны европейской гильдейской организации. Соединение горожан по общности профессий в российских условиях не прижилось. Спущенная сверху новая предпринимательская структура довольно быстро начала растворяться в прежней купеческой градации московского царства, которая базировалась исключительно на размере финансовой и имущественной состоятельности. В результате в переделанной на европейский манер торгово-ремесленной системе не профессиональный, а хорошо знакомый принцип тяглоспособности снова лег в основу распределения городского населения[275]. Эта практика полностью соответствовала менталитету предпринимательских слоев той поры. Так, идеолог российского купечества первой половины XVIII века Иван Посошков предлагал даже одевать торговых и посадских людей исходя из их благосостояния. В своем известном труде «О скудности и богатстве» он прямо и откровенно заявлял:

«У кого сколько капитала, в зависимости от этого и одевать»[276].

Далее следовало подробное описание гардероба для обладателей крупных и незначительных денежных сумм, а тех, «кто оденется не своего чина одеждою, то наказание чинить ему жестокое»[277]. Не удивительно, что переход к старой предпринимательской структуре, т.е. не по профессии, а по объявленному капиталу, государство окончательно совершило уже в начале 40-х годов XVIII столетия. Оставив затеи с цеховой системой, Елизавета I специальным указом разделила все купечество в соответствии с этим принципом на три гильдии. Собственно этот документ адресовался купеческим старшинам и старостам, обязанным учитывать входящих и выходящих из гильдий, записывать их перемещения, а главное строго контролировать сборы податей, «которые неотложно по указам собираемы быть имеют»[278]. Ни о каких-либо профессиональных началах здесь речи уже не шло: разговор велся только в контексте оптимизации сбора налогов с купечества.

Все это показывает, что в Российской империи, хотя и в выстроенной на западный манер, промышленное строительство, в отличие от Европы, оставалось на периферии. Экономические интересы дворянства были тесно связаны с землевладением, в то время как торгово-мануфактурная деятельность, как и ранее в доимперский период, продолжала восприниматься недостойной, второсортной. В этом заключалась сущностная черта российского высшего общества, в корне отличавшая его от европейских элит, давно оценивших преимущества торговли и производства. На Западе промышленное становление черпало силу в предпринимательских инициативах различных слоев населения. В России же движущей силой индустриального развития стали не частые начинания, а, главным образом, усилия государства, понимающего, что без этого обрести достойное место среди европейских стран будет сложно. Вот эти-то потребности и обусловили привлечение к созидательным процессам тех, кто оказался вытесненным из управленческой вертикали власти, отстраненным от собственности (земельного фонда страны), т.е. старообрядцев. С другой стороны, участие в торгово-промышленном секторе давало им реальную возможность для выживания в условиях враждебного государства. Поэтому не случайно староверческая мысль первой половины XVIII века характеризовалась интересным поворотом – обоснованием позитивного отношения к торговле и производствам. Конечно, ранее приверженцы древнего благочестия не могли одобрять дела, пользовавшиеся дурной репутацией еще в истинном московском царстве. Теперь же дискриминационные реалии заставили заняться тем, что предоставляло возможности сохранить веру и поддержать существование. В результате торговля, лишенная ранее необходимой религиозной санкции была признана духовными лидерами староверия благодатным занятием, а организационно-хозяйственный труд уравнен с благим трудом земледельца[279].

Правительство, серьезно заинтересованное в развитии торговли и промышленности, быстро ощутило созидательный настрой со стороны данной категории населения, а потому уже Петром I проблемы религиозной принадлежности отодвигались на второй план, хотя, разумеется, и не снимались окончательно. Главным критерием становилась полезность в хозяйственном строительстве, а не активность в вероисповедных дискуссиях. Собственно сама легализация раскола, предпринятая Петром I, как мы уже говорили, была продиктована, прежде всего, экономическими мотивами. Запись в двойной оклад, хотя и являлась унижением, но позволяла оставаться со своими религиозными принципами, позволяла применить силы в тех сферах хозяйственной деятельности, где было возможно. Отсюда хорошо известные свидетельства терпимости и поощрения Петром I тех представителей раскола, кто демонстрировал готовность проявить себя не на религиозном, а на хозяйственном поприще. Так, император не брезговал контактами с тем же Андреем Денисовым – легендарной фигурой староверческого мира, основателем Выгорецкой общины, развернувшей обширную экономическую деятельность, снабжавшую стройматериалами и продовольствием быстро растущий Петербург. Прикрепление этого общежительства к Олонецким петровским заводам, коренным образом изменило его правовое и, как следствие конфессиональное положение. Выговцы обязывались разрабатывать месторождения руды, взамен же получали возможность вести богослужение по старопечатным книгам. Выгорецкая община признавалось самостоятельной хозяйственной единицей с выборным старостой, что подтверждалось специальными указами, ограждающими его от обид и притеснений со стороны светских и духовных лиц[280]. Петром I поручалась эксплуатация горных заводов Урала тульскому кузнецу раскольнику Никите Демидову, который вошел в историю как один из организаторов российской металлургии. Очевидно, что главным здесь, также, стали деловые качества, а не конфессиональная принадлежность. Вообще создание промышленности на Урале явилось делом Петра Великого и русских старообрядцев. Вслед за Демидовым и ему подобными из различных краев туда хлынул поток раскольников. Как писал Пермский архиепископ Палладий, они вскоре заполнили главные заводские должности, а также места волостных голов, писарей селений. Местные заводы представлялись иерарху господствующей церкви настоящими рассадниками раскола, где действовало множество моленных. Не может не вызвать удивления приведенный им факт: первая православная церковь была построена здесь только в 1750 году, т.е. спустя почти полвека после запуска горных заводов[281].