Соломон Крид. Искупление - Саймон Тойн

Из-за дождя шла с трудом. Одежда намокла, отяжелела, и ничего не было видно впереди. В последнее время Холли много думала о том, как повстречалась с Джимми, глядела на историю своего замужества с высоты его блеклого финала, мучила себя мыслями о том, что, возможно, если бы они оба поступали по-другому, то Джим мог бы жить. Но по правде говоря, для Джима все дороги вели сюда. Этот город имел странную власть над ним – и до встречи с Холли, и после. А теперь город уже никогда не отпустит Джима.

Когда она впервые сказала, что его любит, Джим сделался очень серьезным и печальным, усадил ее, и Холли подумала: сейчас скажет, что женат или вроде того. Но он рассказал про родные места, про город и то, что город – будто семья. Рассказал, какой заботой был окружен в детстве, как город кормил, одевал, давал образование, прививал добрую христианскую мораль, ухаживал в болезни и даже снабдил стипендией для учебы в колледже.

И теперь его город – его семья – оказался в беде. Боролся за выживание. А Джимми чувствовал, что может помочь. Именно потому и взялся изучать корпоративное право, а вовсе не затем, чтобы получить непыльную работенку в большой адвокатской фирме и разбогатеть. Джимми хотел поставить город на ноги и пообещал себе, что после окончания учебы вернется туда, подаст свою кандидатуру на выборах и проведет жизнь служа городу. Потому, хотя Джимми и любит Холли так, что раньше и представить не мог подобной любви к другому человеку, если Холли пожелает уехать и стать адвокатом в большом городе, то Джимми поймет, а ей впредь не стоит тратить на него время.

Сказал и заплакал. Здоровенный, как медведь, парень держал ее за руки, и в голосе его звучала такая боль, которая рождается лишь от любви – самоотверженной, чистой, верной, благородной. И какая девушка откажется от такого парня? Во всяком случае, не Холли.

Джимми был первым в своем выпуске. Несколько крупных фирм предложили ему шестизначные зарплаты, но он сдержал обещание, отверг все предложения и вернулся, чтобы спасти вырастивший его город. И вот Джимми мертв. Холли казалось, что из нее вырвали живое и заменили угловатым блоком льда с торчащими ломаными краями. Джимми лишился будущего. А с ним и его жена. Выхода нет. В довершение ко всему она разорена.

Сломлена и разорена.

Юридическое образование стоит недешево. Джимми получал стипендию от города, но она покрывала далеко не все. И Холли, и Джимми остались должны за обучение. Когда он выставил свою кандидатуру на выборы шерифа, долги выросли. С избранием супруги подумали, что наконец с деньгами не будет проблем. Но Джимми не успел официально вступить в должность. То есть никакой зарплаты, никакой пенсии вдове. И нет денег платить за снятый дом. Холли и не хотела бы в нем оставаться, но куда деваться? Родители мертвы. Братьев и сестер нет. Ничего нет.

Джим был для нее всем. Она себе самой казалась больше и лучше, когда находилась с Джимом. Даже краски казались ярче. А теперь мир стал серо-черным. Уродливым.

Дождь превратился в ураганный ливень, молотил по земле, вздымал туман, вымывающий из воздуха жар, а с волос и рук Холли – могильную пыль. По кюветам с клокотаньем неслись целые реки, направляясь к главному каналу, уходящему в пустыню – туда, где вместо стены огня поднялось облако пара. Вот и все надежды на то, что этот город сгорит дотла.

Нужно уходить отсюда, прочь от уродства и боли. Холли много думала об этом: как это возможно? и как на это решиться?

Она приготовила все еще накануне вечером. Джим всегда скверно засыпал. Немного поисков – и обнаружились его тайные загашники со снотворным. В личном шкафчике в ванной с «мужскими» принадлежностями. Залезть в него казалось сродни маленькому предательству. Вторжению в святая святых. Там была старая бритва «Жиллет», которой Джим пользовался с колледжа, полупустой флакон одеколона, расческа с застрявшими волосинками. Холли побрызгала одеколоном в воздух и вышла из ванной с чувством, будто ступает сквозь призрак мужа.

Найденные три бутылки «Амбиена» вдова высыпала на гранитную столешницу на кухне. Поиск в Интернете не дал почти ничего. Запрос: «Сколько таблеток снотворного окажутся смертельными?» – выводил или на форумы, обсуждающие бессонницу, или на сайты помощи думающим о самоубийстве. Мало-мальски полезной информацией оказался лишь ответ медсестры, что взрослому нужно по меньшей мере полсотни. На столе лежали шестьдесят три. Хватит на стройную фигуру. Холли ссыпала их в мешочек для заморозки и раскрошила, чтобы уж наверняка не потерять ни одной. Ломаные края таблеток проткнули пакет, оставив на граните белые следы. В инструкции к таблеткам предупреждалось, что их нельзя запивать алкоголем, и потому Холли принесла из кабинета бутылку «Гленфиддиха» и поставила рядом с кроватью. Осталось только налить в большой стакан, растворить таблетки, выпить залпом, улечься и с наслаждением уплыть в пьяный туман.

Но сначала надо добраться до дома.

Холли заставила себя брести сквозь хлещущий ливень, переставлять ноги, пока впереди сквозь туман не замаячил силуэт ее дома. Добралась до ворот и, буквально стиснув зубы, прошагала оставшиеся несколько футов до двери. Машина Холли стояла в конце проезда, чтобы не занимать место для машины Джима. Теперь она больше никогда не будет здесь стоять. Эта мысль обрушилась будто камень. Холли стало дурно. Очень. Она схватилась за деревянные перила, налегла на них, выжидая, пока минует тошнота. Затем втащила себя по ступенькам на широкое, укрытое навесом крыльцо. Справа от двери стояла кушетка. Холли была настолько измучена, изнурена, что готова была свалиться там и забыться – хоть на минуту. И так бы и сделала, если бы не мокрое платье. Ведь вымокла до нитки, продрогла, а здесь никаких одеял, чтобы согреться. К тому же надо делать дело. Потому Холли распахнула наружную дверь, вошла и тут же закрыла ее за собой. Рефлекс городского ребенка: всегда не по себе оставлять дом открытым.

Холли ступила в теплое убежище – свой дом – и оцепенела, увидев то, что внутри.

28

Дождь барабанил по крыше патрульной машины, развернувшейся у дорожного знака и направившейся в город, к Холли Коронадо. Морган настоял на том, чтобы отвезти, хотя Соломон с большей охотой пошел бы пешком, несмотря на дождь. В качестве компромисса Соломон оставил открытым окно, и капли свободно летели внутрь. Машина ехала по Мэйн-стрит, мимо блестящих от дождя фасадов и витрин закрытых магазинов.

– Думаю, пожар не прибавит туристов, – заметил Соломон.

– Наверняка, – согласился Морган.

– Для города таких размеров – проблема немалая.

– Деньги – всегда проблема. Но мы справляемся.

– Но как?

Морган вздохнул, словно разговор был тяжким бременем:

– Вам и в самом деле интересно? Или просто убиваете время?

– В самом деле интересно.

– О’кей. У нас есть аэродром. Это и туристы, и плата от военных за хранение и поддержание в порядке. У нас есть несколько давних фондов, и за счет их средств мы сводим концы с концами и платим по счетам. Так что не беспокойтесь.

– Я не живу здесь. Мне беспокоиться не о чем.

Они свернули с Мэйн-стрит и направились к терриконам. За ними Соломон увидел аэродром – самолеты рядами, крылом к крылу, с моторами и иллюминаторами, прикрытыми чем-то белым, чтобы предохранить от пыли. Самолетов были сотни, тысячи: военных и гражданских, старых и новых. Их вид вызывал в памяти названия и данные. И побудил спросить:

– Какой марки был разбившийся самолет?

– «Бичкрафт эй-ти-семь». Мистер Крид, вы разбираетесь в самолетах?

Тот представил себе небольшой моноплан с парой лобастых моторов на крыле и широким Н-образным хвостом:

– Усовершенствованная тренировочная версия семнадцатой модели. На ней тренировались штурманы Второй мировой.

– Для человека с амнезией вы знаете чертовски много, – заметил Морган, улыбаясь и качая головой. – Эта модель была настоящей красавицей. Перебранные по винтику моторы «Пратт энд Уитни», новенькая гидравлика и электроприборы – девять ярдов красоты.

Он достал телефон и показал фото:

– Ну разве не чудо?

Соломон внимательно рассмотрел изображение на экране. Да, совпадает с тем, что представлялось. Но с одним важным различием: разбившийся самолет буквально сиял. На фюзеляже остался лишь номер – больше никакой краски или маркировки, алюминий отполирован до хромового блеска, а точнее, до состояния…

– …зеркала, – докончил он мысль вслух.

– Вы о чем?

– Как будто фюзеляж сделан из зеркал.

– Это называется облицовкой, – пояснил шеф. – Никакой краски, но очень качественная полировка, затем прозрачный лак. Снижает сопротивление. Чертовски жаль потерять такой экспонат. Я сам хотел на нем полетать.

Соломон подумал про зеркало в церкви, про мимолетное ощущение того, что отражение – чужое, а зеркало – дверь и незнакомец стоит на пороге. Самолет на фото, снятый на взлетной полосе среди пустыни, отполировали так, что в нем отражались земля и небо.