Путин – исполнитель злой воли - Юрий Скуратов

Деятельность Волошина, Росинского, Степашина и Путина, конечно же, нужно рассматривать в общем контексте шантажа, обмана, грубейшего нарушения российских законов. Думаю, что не за горами день, когда уголовное дело будет возбуждено против тех, кто все это сфальсифицировал. Вот тогда-то всем сестрам и выдадут по серьгам.

Но вернемся к заседанию Госдумы. Степашин выступил бледно, бледнее всех. Он думал, что я буду оглашать материалы, компрометирующие президента и его семью, но я этого не сделал. Степашин рассказал, что он был в Швейцарии, встречался с Карлой дель Понте не только там, но и в Москве и она никаких материалов ему не передала.

Действительно, Степашин был в Швейцарии, его посылали туда специально, на разведку, – и, думаю, не только на разведку, – госпожа дель Понте встретила его очень холодно. Вначале она вообще не хотела встречаться с ним. Но в Швейцарию прилетела делегация Государственной Думы во главе с Геннадием Николаевичем Селезневым, и она приняла обоих.

На встрече Карла дель Понте, кстати, заявила, что единственный человек, с которым она находит общий язык в России, – это Скуратов, и недоумевала, почему же кремлевская власть ополчилась против Генпрокурора.

Когда же в марте 1999 года она прилетела в Москву, то Степашин вновь напросился к ней на встречу, но Карла дель Понте отказала ему в этом.

– Степашин – министр МВД, пусть и встречается с руководителями полицейских органов Швейцарии, – сказала она, но я попросил ее все же принять Степашина.

Накануне Степашин встречался с Ельциным и тот дал задание узнать все, что можно, о грозных документах, которые госпожа дель Понте привезла с собой.

Встреча состоялась…

Потом рассказывала мне, что на этой встрече Степашин чувствовал себя неуютно, практически его интересовал только один вопрос: получил ли Скуратов от нее документы, о которых сейчас так много говорят? И Карла дель Понте, понимая, чем может грозить мне ее положительный ответ, под какую лавину я мигом попаду, ответила Степашину отрицательно.

– Нет? – переспросил Степашин.

– Нет, – совершенно твердо ответила госпожа дель Понте.

Степашин не удержался, вздохнул облегченно. Карла дель Понте вздох этот засекла – слишком уж изменилось, сделалось счастливым лицо Степашина. Он сразу расцвел…

Поэтому он и сообщил на заседании Госдумы, что никаких сенсационных документов нет.

Кстати, Степашин не ожидал, что я буду выступать позднее его, и считал, что его выступление дезавуирует любой мой выпад в адрес Кремля.

После моего выступления посыпались вопросы. Очень едким был вопрос Жириновского. Касался он моей новой квартиры… Я невольно подумал про себя: «И это спрашивает человек, за которым числится полным-полно грехов, в том числе полно квартир, машин, прочего имущества? И это я слышу от человека, который с трудом ушел от двух уголовных дел? Одно – за драку в Госдуме, другое – за избиение журналистки. Мда-а…» Ответил же я Жириновскому, как мне кажется, спокойно… Ответил и на другие вопросы.

Степашину тоже пришлось отвечать на вопросы. Он совершенно не по-мужски начал педалировать на одно слабое, как ему казалось, место в моей жизни – на женскую тему. Ну и получил свое: депутатам его педалирование не понравилось.

После заседания он, как было отмечено, пробежал мимо журналистов расстроенный, потный, красный, не задержавшись ни на секунду. Похоже, боялся вопросов…

Путин же, потупив взор, утверждал на заседании Госудумы, что подлинность пленки установлена. Хотя на нынешний день проведено множество экспертных исследований и ни одно из них не идентифицировало меня на пленке.

Невольно приходит в голову мысль: слишком много у нас чиновников, которые за свою должность готовы предать, продать не только своего коллегу, друга, но и Россию. Увы, всю Россию…

Как бы там ни было, Государственная Дума поддержала меня. Я вновь получил положительный заряд и возможность немного перевести дыхание.

…С трибуны Государственной Думы

Есть хорошее правило, свидетельствующее о том, что самым убедительным является не пересказ события, выступления, какой-нибудь тронной или обвинительной речи, а документ. Сама речь, хронология события – словом, документ, подлинный и точный. Поэтому, вычитав и выправив главу о том, как против меня было сфабриковано уголовное дело, как проходило заседание в Государственной Думе, я решил предъявить читателю, скажем так, два документа: выступление на заседании Государственной Думы 7 апреля 1999 года прокурора Москвы Герасимова и свое собственное выступление.

Что же касается комментариев, то их я уже сделал в предыдущей главе.

«– Уважаемый председательствующий и уважаемые депутаты! – начал Сергей Иванович Герасимов, – У меня очень краткое выступление. Я впервые выступаю перед такой ответственной аудиторией, да еще по столь необычному поводу, связанному с возбуждением заместителем прокурора Москвы уголовного дела против Генпрокурора РФ. Обнародование в СМИ 2 апреля сего года решения об этом вызвало среди работников прокуратуры Москвы недоумение, массу острых вопросов о причинах, о юридических основаниях компетенции должностного лица, возбудившего дело, и другие.

Вообще, ситуация, связанная с Генпрокурором, отрицательно влияет на работу всей прокурорской системы, и ее надо разрешать. Расшатывание прокуратуры, попытки давления на нее, чреваты серьезными негативными последствиями для государства и общества, и это, я думаю, должны понимать все.

Обстоятельства дела, ставшие мне известными, выглядят следующим образом. Утром 2 апреля зампрокурора города Росинский доложил, что ночью был приглашен в администрацию президента, где ему были представлены материалы о злоупотреблении служебными полномочиями Скуратовым Ю. И. и предложено на основании их возбудить уголовное дело. Материалы касались известной пленки, объяснений нескольких человек. Изучив их, он пришел к выводу, что в действиях Скуратова имеются признаки состава преступления, предусмотренного ст. 285 ч. 1 УК РФ. Им было подготовлено постановление о возбуждении дела, которое он там же подписал. В постановлении указал, что материалы дела подлежат направлению через ФСБ первому заместителю Генпрокурора РФ. Таким образом, дело из Кремля должно было пойти в ФСБ, а затем в Генпрокуратуру. На мои вопросы, почему именно выбрали его, почему не поставил в известность прокурора города, какое имел право возбуждать дело, Росинский заявил, что позвонить мне не смог, его выбрали, наверное, потому, что он курирует следственную прокуратуру и надзор за исполнением законов органами ФСБ, а в связи с тем, что ни в законе, ни в прокуратуре вопрос о том, кто может возбудить дело в отношении ГП, не урегулирован, то он посчитал, что не допускает какое-либо нарушение.

Естественно, я не мог быть удовлетворен такими объяснениями ни с юридической, ни с этической стороны. Считал и считаю, что все процессуальные вопросы в отношении Генпрокурора обязано решать руководство Генпрокуратуры России в рамках, установленных законом. Прокуратура Москвы могла это сделать только тогда, когда ей официально было бы поручено заниматься этим вопросом. После беседы с Росинским я направился к Генпрокурору и в присутствии его заместителей проинформировал его о случившемся. В Генпрокуратуру был вызван и Росинский с объяснениями, а затем руководство Генпрокуратуры решило поступившее дело для проверки и решения всех других вопросов передать Главному военному прокурору.

Отвечая на вопрос о возможности отмены мной постановления о возбуждении уголовного дела, считаю, что это я мог сделать только после проверки материалов дела, как это требует ст. 116 УК РФ. Поскольку их в прокуратуре города не было, то и сделать этого я не мог. А если бы я это сделал, то мое постановление могла тут же отменить Генпрокуратура, но такой шаг еще больше бы поднял температуру в обществе, усилил бы противостояние политических сил вокруг этого вопроса, поэтому этого делать было нельзя. В заключение хочу сказать, что с точки зрения справедливого и конституционно обоснованного решения родился феномен, к которому никто не оказался готов. Поэтому в специальном законе надо выработать механизмы разрешения ситуации с Генпрокурором. По чьей инициативе, кто возбуждает уголовное дело о высшем надзорном лице государства, кто инициирует отстранение его от исполнения обязанностей, какие официальные структуры принимают решения, наконец, кто расследует дело? Ясно одно, что вам, уважаемые депутаты, такой закон надо принять скорее».

Мое же выступление было следующим: «– Уважаемые депутаты! Прежде всего разрешите поблагодарить вас за приглашение, за поддержку, за то, что моя судьба как Генерального прокурора и как человека для большинства из вас небезразлична. Думаю, что вы со мной согласитесь, что вопрос этот вышел уже за пределы личного и касается судеб российской законности в стране. Конечно, хочется сказать многое по поводу того беспредела, который устроили вокруг меня и моей семьи лица, чьи интересы я задел в своей работе, явные и пока еще скрытые коррупционеры всех мастей и ангажированные ими средства массовой информации. Но я прошу понять меня правильно, я не политик, я Генеральный прокурор, поэтому действую в правовом пространстве, в правовом поле и не могу применять те методы. которые в общем-то небезуспешно применяются моими противниками.