Пилигримы - Сергей Шведов

– Я франк, – подтвердил Филипп, протягивая хозяину письмо.

Великий князь равнодушно пробежал послание глазами. В одном месте его красиво очерченные брови чуть приподнялись, а в самом конце он едва заметно повел плечами. Судя по всему, послание протоспафария Константина не произвело на него особенного впечатления, не вызвав в его душе ни радости, ни гнева.

– Я слышал, что германцы короля Конрада уже вступили на землю империи, – спокойно произнес Изяслав и бросил письмо на стоящий рядом столик.

– В таком случае ты знаешь больше меня, великий князь, – сказал Филипп. – Когда я покидал Константинополь, о предстоящем крестовом походе только говорили.

– Мне показалось, что синклит, встревоженный дурными вестями из Европы, поспешил с выводами, – задумчиво проговорил Изяслав. – Киев вовсе не собирается разрывать пуповину, связывающую нас с греческой церковью. Мы по-прежнему признаем патриарха константинопольского главой христианского мира. Наша переписка с римским понтификом не более чем дань вежливости человеку, весьма почитаемому нашими друзьями в Европе. Что же касается вассальной зависимости Руси от империи, то она просто приснилась уважаемым членам синклита. Русь всегда сама выбирала свой путь, и не собирается изменять своим привычкам. Но это вовсе не означает, что мы стали врагами Византии. Я буду тебе очень благодарен, рыцарь Филипп, если ты сумеешь донести мои слова до ушей константинопольских патрикиев.

– Я сделаю все, что в моих силах, – склонил голову Филипп. – Но, быть может, следует доверить твои слова бумаге, великий князь?

– Не думаю, – улыбнулся Изяслав. – В переписку следует вступать только с равными, рыцарь. Я подожду письма от басилевса Мануила.

На этом прием, длившийся несколько минут, закончился. Благородный Филипп ничего хорошего от встречи с великим князем Киевским не ждал, а потому и не огорчился результату. Зато свое мнение о государе Руси он успел составить. Изяслав Мстиславович оказался человеком твердым, уверенным в себе, и напугать его слабеющей Византии будет непросто. Свою нынешнюю политику, столь невыгодную Византии, князь Киевский менять не собирался, о чем заявил посланцу Константина Тротаниота недвусмысленно. Эти выводы, сделанные Филиппом, охотно подтвердил и боярин Вышата, далеко не последний человек в свите Изяслава Мстиславовича.

– Кроме вечного чванства мы ничего от Византии не дождемся, – пренебрежительно махнул рукой тысяцкий, решивший по какой-то причине сопровождать гостя до усадьбы Еловита.

– У вас одна вера, – напомнил ему Филипп.

– А у тебя она другая, франк? – усмехнулся Вышата. – Или ты Христа не почитаешь? Если папа и патриарх в ссоре, то это вовсе не означает, что мы должны друг другу глотки рвать. А ведь тот же император Мануил по крови венгр наполовину – чего его, спрашивается, с королем Гезой мир не берет?

– Так ведь и ваши князья между собой в ссоре, – напомнил собеседнику Лузарш.

– Вот я и говорю – ни вера, ни родная кровь здесь не при чем. Речь идет о власти. Но, чтобы на столе удержаться, нужны сильные союзники. А Византия нынче слаба, сама нуждается в помощи. Ну и зачем нам, рыцарь, такая обуза?

– Вам решать, – пожал плечами Филипп.

– Приятно поговорить с умным человеком, – усмехнулся Вышата. – Особенно перед тем, как вступить в спор с упрямыми суздальцами. Скажите пожалуйста, теперь нас Гасты будут учить христианскому смирению!

– Ты благородного Глеба имеешь в виду? – нахмурился Филипп. – Но ведь он искренней приверженец нашей веры.

– Я за себя не поручусь, франк, – засмеялся тысяцкий. – А уж за Гаста тем более. Ты эту волчью породу плохо знаешь.

– Я сам из Гастов, – огорошил Вышату Филипп. – Мой прадед был киевским боярином при Ярославе Владимировичи.

– Ты посмотри, что делается! – ахнул тысяцкий. – Ну нигде от них спасения нет. Не удивлюсь, что этот твой протоспафарий тоже от Волка зачат.

– Ходили такие слухи, – усмехнулся Лузарш. – Благородный Венцелин Гаст состоял в дружеских отношениях с матерью Константина, сиятельной Зоей Котаколон.

– Теперь понятно, где ты нашей речи научился, рыцарь, – кивнул Вышата. – А то меня сомнение брало – уж не подослан ли ты Долгоруким?

– А если подослан, то дальше что?

– Не доехал бы ты до Днепровских порогов, боярин Филипп, ибо соглядатаи нам в Киеве не нужны, – не стал скрывать своих намерений Вышата. – А о твоем прадеде, ушедшем в чужие земли с Анной Ярославной, я от своего отца слышал. Хват был не из последних. О матери боярина Ладомира худого слова не скажу, ну хотя бы потому, что она из нашего рода, а вот отец его киевским воеводой был при князе Владимире. Сильный, говорят, был человек. Впрочем, многие считали его оборотнем, зачатым чуть ли не от самого Перуна. Ушел Волчий Хвост из Киева сначала в вятские леса, а потом в страну Вирий, а семя свое по всей Руси раскидал. Так то вот, посланец. Будет мне о чем сегодня с князем Изяславом поговорить за ужином. Большой любитель он байки слушать. А князю Андрею передай, чтобы уходил из города уже сегодня. Не дай Бог случится с ним в Киеве какая-нибудь беда, вся Русь в крови захлебнется.

– Прощай, боярин Вышата, – улыбнулся Филипп тысяцкому на прощанье. – Будешь в Святой Земле, спроси шевалье де Лузарша, владетеля Ульбаша, может, я тебе пригожусь.

Глава 7 Протоспафарий Константин.

Германская армия вступила на земли империи в конце лета. Ничего хорошего в Константинополе от новоявленных крестоносцев не ждали и оказались правы в своих самых мрачных предположениях. Доблестные рыцари и кнехты начали свой беспримерный поход в Святую Землю с бессовестного разорения фракийских землепашцев, подчистую выгребая только что собранный ими урожай. А ведь алеманы числились союзниками Византии. И союз этот был скреплен браком императора Мануила и свояченицы короля Конрада Берты Зульцбахской, принявшей после замужества имя Ирины. Мануил до крайности огорчился коварству своего родственника и не нашел нужным скрывать свои чувства от членов синклита. Басилевс был молод, свое двадцати пятилетие отпраздновал совсем недавно, а потому еще не утратил веры в благородство коронованных особ. Члены синклита в большинстве своем превосходили басилевса летами вдвое, а потому особых иллюзий по поводу старого коршуна Конрада не питали. Не говоря уже о том, что алеманский король, посаженный на престол волею курфюрстов, не обладал всей полнотой власти в своей стране и с большим трудом сумел подавить мятеж сторонников герцога Вельфа. Конрад отправился в поход, дабы заслужить доверие папы Евгения и добиться от него императорской короны, которая пока что так и не была возложена на его голову. Неудача крестового похода могла обернуться для Конрада большими нестроениями в собственной земле, а потому вряд ли он будет церемониться в выборе средств для обеспечения столь важной для него победы. Положение Византии осложнилось до крайности, когда в средине лета неугомонный Рожер Сицилийский овладел островами Кефалония и Корфу, разорил Коринф и Фивы, и опустошил Ионические острова. Дабы не дать Рожеру разгуляться на побережье Греции, басилевс вынужден был переправить в район боевых действий почти все свои легионы и тем самым значительно осложнил положение столицы. Во Фракии кроме корпуса прониаров дукса Просуха и трех тысяч катафрактов комита Иоанна Дуки, у Мануила не было войск. Алеманов же по самым скромным подсчетам насчитывалось не менее семидесяти тысяч человек. А в затылок Конраду Гогенштауфену уже дышали французы короля Людовика, еще одного участника крестового похода. Причем король Людовик был горячим сторонником папы Евгения и благоволил Рожеру Сицилийскому. Послы последнего даже побывали год назад в Париже, и теперь византийцам оставалось только гадать, о чем договорились нурманы и французы, и какой бедой обернется их соглашение для империи, со всех сторон окруженной врагами.

– Нельзя допустить, чтобы французы и алеманы соединились под стенами Константинополя, – высказал свое мнение великий лагофет секретов.

Порывистый Мануил бросил на сиятельного Арсения недовольный взгляд. Можно подумать, что сам басилевс хлопочет об обратном. Все эти почтенные старцы наверняка считают своего императора зеленым мальчишкой и тайком вздыхают о его отце божественном Иоанне, отличавшемся благочестием, осторожностью и умом. Соревноваться с покойным отцом в благочестии Мануил даже не пытался, а вот умения просчитывать ситуацию и делать надлежащие выводы, ему было не занимать. Все члены синклита отдавали должное, его решительности, однако полагали, что излишняя порывистость басилевса может обернуться для Византии большой бедой. Мануил был третьим сыном божественного Иоанна и только смерть старших братьев позволила ему занять престол, где не только члены синклита, но и очень многие разумные люди в Константинополе предпочли бы видеть более степенного и рассудительного человека. А Мануил уже явил миру свое легкомыслие, вступив в предосудительную связь с одной из своих племянниц и повергнув тем самым ревнителей византийских традиций в изумление и уныние. Басилевс не внял увещеваниям патриарха, почтенного Николая Музалона, пытавшегося вернуть его на путь истины, чего уж тут говорить о сиятельных патрикиях, которых он не соизволил даже выслушать. Вот и сейчас он отмахнулся не только от лагофета Арсения, седовласого старца с седой ухоженной бородой, но и от протовестиария Иосифа Дуки, человека куда более молодого и склонного к новшествам. А ведь сиятельный Иосиф предложил всего лишь отвести из Фракии корпус Просуха для обороны столицы. Конечно, Дука в первую очередь хлопотал о своем сыне Иоанне, комите катафрактов, расквартированных близ Андрионаполя, но беспокойство его было вполне обоснованным. Пехотинцы Просуха и кавалеристы Иоанна Дуки могли быть просто отрезаны от столицы алеманами, а то и уничтожены ими без всякой пользы для Византии.