Собрание сочинений (Том 2) - Сергей Алексеев

- Нет, Муравьёва, - упирается Нонушка.

Как ни старались воспитатели, ничего не могли с ней поделать. Хотели отчислить из пансионата, да всё же оставили. Правда, Муравьёвой никто её не называл, но и Никитиной тоже. Выкликали к доске по имени.

Однажды в пансионат приехала императрица Александра Фёдоровна - жена царя Николая I.

Стали к царице подводить воспитанниц. Подошла очередь Нонушки.

- Никитина, - представила её начальница.

- Нет, Муравьёва, - поправила Нонушка.

- Никитина, - вновь повторила начальница.

- Муравьёва, - ещё громче сказала Нонушка.

Стоят начальница и воспитатели бледные-бледные, глаза боятся поднять на Александру Фёдоровну.

Нашла царица выход из неловкого положения, сказала девочке:

- Здравствуй!

Здороваясь с императрицей, девочки называли её матерью. Так полагалось.

Присела слегка перед Александрой Фёдоровной Нонушка (так тоже полагалось) и ответила:

- Здравствуйте, мадам.

Из белых стали теперь начальница пансионата и воспитатели красными. Ещё ниже приопустили головы, шепчут Нонушке, как надо правильно сказать, думают, от волнения, наверное, забыла девочка. Начальница даже незаметно её за платьице дёрнула.

- Маман, - шепчет, - маман.

- Нет, мадам, - повторила Нонушка. - Моя мать - Александра Григорьевна Муравьёва, - гордо ответила девочка.

С НЕБА, СО ДНА МОРСКОГО

Началось это еще в Благодатском, с первого года каторги. Трубецкая и Волконская только-только сюда приехали.

Каждый день, когда заканчивались работы на руднике, обе женщины выходили к дороге, встречали мужей. Постоят они, пока стража прогонит колодников, вернутся опять домой в свою крохотную, в узкую, как клеть, каморку.

Стояли княгини Трубецкая и Волконская у дороги и в этот день.

Сибирская зима приближалась к концу. Уже синь пробивала небо. Всё веселее смотрело на землю солнце. Вот-вот и нагрянут птицы.

Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддёвке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непросохшую грязь, волокутся кандальные цепи.

Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.

Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает.

- Записка, наверное. Важное что-то.

Развернула она тряпицу.

- Батюшки мои! Подснежники...

Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.

Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает.

- Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!

Развернула она тряпицу.

- Батюшки мои! Подснежники...

Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.

Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь - у дороги непременно лежат букетики.

Приметили это охранники.

- Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.

Блажь ли это, не блажь не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.

Глава VIII

ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ

УПАСИ

О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.

Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.

Нужно сказать, что сам Нарышкин к этому времени был уже на свободе окончился срок его каторги.

Гадали тогда в Сибири, кому будет милость, какая милость.

Одни говорили, что всем разрешат вернуться теперь в Россию. Другие что милость коснётся лишь тех, кто не был 14-го декабря на Сенатской площади. Третьи считали, что помилован будет тот, кто отличился в войне с французами.

- Всех простит государь, всех, - говорил Нарышкин. - Не зря сюда скачет курьер специальный.

- Ну, а тебе какая же будет милость? - спрашивали товарищи у Михаила Нарышкина.

- Думаю так, - отвечал Нарышкин, - вернёт государь мне военное звание и снова вверит драгунский полк.

До ареста Нарышкин был в чине полковника. Гордился высоким званием.

И вот прискакал из Петербурга курьер. Оказалось, что царская милость касалась лишь шести человек. В их число попал и Нарышкин.

"Что же Нарышкину будет?" - стали снова гадать в Сибири.

Собрали тех, кто попал под милость.

- Прощает вас государь, - заявил посыльный.

- Всем вам вернут военные звания, - зашептал Нарышкин товарищам.

- Разрешает вам государь вновь приступить к доблестной службе.

- А? Что я вам говорил! - торжествует Нарышкин. - Снова вернёмся в армию. Здравствуй, драгунский полк!

- Разрешает вам государь, - продолжает посыльный, - покинуть Сибирь и...

Совсем размечтался Нарышкин. Представил далёкий, почти забытый уже Петербург, Невский, Литейный, Дворцовую площадь, Сенатскую площадь, Неву, Мойку, Фонтанку и Летний сад. Вот он куда поедет. Родных и друзей представил. Жену и детей. Брата, сестёр. Тёщу, тестя, отца и мать. Вот он кого увидит. Представил себя в наряде полковничьем - мундир, эполеты, сабля сбоку, усы торчком.

Мечтает Нарышкин и вдруг слышит слова курьера:

- ...великой милостью повелевает вам государь ехать рядовыми в Кавказскую армию.

Не поверил Нарышкин своим ушам:

- На Кавказ, рядовыми?!

- Рядовыми, - сказал курьер.

Вот так милость!

Поехал Нарышкин.

Говорили потом декабристы: "Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости".

"ДАЛЕЕ В СИБИРЬ"

Декабрист Михаил Александрович Фонвизин обратился к царю Николаю I с просьбой отправить и его на Кавказ. Был Фонвизин генералом, соглашался ехать в действующую армию рядовым.

- Сам желает?! - поразился царь Николай I.

- Так точно, ваше величество.

Хмыкнул царь.

- Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал государь Дурново про письмо Фонвизина.

- Ну, как думаешь?

- Пусть едет, ваше величество. Может, под пули как раз попадёт.

Задумался царь Николай I.

- Нет, - говорит, - рано.

К этому времени у Фонвизина ещё не окончился срок каторги.

- Пусть посидит, пусть посидит, - заявил Николай I. - Послать на Кавказ мы всегда успеем.

Отказал Николай I в просьбе генералу Фонвизину.

Прошло несколько лет. Отбыл Фонвизин сибирскую каторгу. Снова пишет письмо царю. Снова просит о старом - послать его в действующую армию на Кавказ.

Прочитал государь письмо.

- Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал Николай I Дурново про письмо Фонвизина:

- Ну, как думаешь?

- На Кавказ его, ваше величество!

Посмотрел Николай I с усмешкой на Дурново, повертел пальцем возле виска: "Мол, не мозги у тебя в голове, Дурново, а каша".

- Нет, - заявил. - Уж коли Фонвизин и сейчас на Кавказ желает, значит, в Сибири ему невтерпёж. А раз так, - царь Николай I хихикнул, пусть поживёт, пусть поживёт в Сибири.

При этих словах царь снова покрутил пальцем возле виска: мол, учись, Дурново, учись.

"В другое место, далее в Сибирь", - написал Николай I на письме Фонвизина.

Помчали жандармы Фонвизина ещё дальше в сибирскую глушь.

РАЗРЕШИЛ

Братья Муравьёвы, Никита и Александр, очень любили друг друга. Всегда и во всём один помогал другому.

Срок каторги у Александра Муравьёва окончился раньше, чем у Никиты. Стали братья решать, куда проситься Александру на поселение.

После окончания каторги декабристам не разрешали возвращаться в европейскую часть России. Их расселяли по разным местам Сибири.

- Просись в Баргузин, - говорит Никита. - Там рядом Байкал.

Повёл Александр отрицательно головой.

- Просись в Курган. От Кургана к Москве и к Петербургу ближе.

Опять закачал головой Александр.

- Поезжай в Тобольск, на Иртыш, на Илим.

- Нет, - говорит Александр. - Буду проситься, чтобы оставили здесь.

Отбывали братья каторгу вместе со всеми вначале в Читинском остроге, а затем на Петровском заводе. Не хотел младший брат уезжать от старшего. Решил поселиться в посёлке рядом с Петровским заводом. Послал письмо со своей просьбой в Петербург.

Попало письмо с просьбой Александра Муравьёва к царю Николаю I.

- Ах, это тот Муравьёв?

Александр Муравьёв был в числе тех трёх молодых офицеров, которые во время допроса отказались Николаю I поцеловать руку.

- Тот, тот, - подтвердил Дурново. - Тот самый.

"Разрешил" Николай I братьям остаться вместе: приказал младшего Муравьёва и впредь содержать в остроге.

- Пусть посидит, раз в Петровском ему так нравится.

Ещё несколько лет промучился Александр Муравьёв на каторге.