Точка невозврата - Полина Дашкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это продолжалось не больше минуты. Из приоткрытой двери квартиры напротив явились охранники, оттащили чудовище. Мы с Васей шмыгнули домой, я заперла дверь. Нас обоих трясло. Я обнаружила небольшую кровоточащую ранку возле хвоста. Чудовищу все-таки удалось укусить Васю в самое нежное место.
Странные соседи звонили в дверь, извинялись, предлагали прислать ветеринара. Я отказалась, промыла ранку перекисью, залила зеленкой, выпила валерианки с пустырником и дала пару успокоительных таблеток Васе в куске колбасы.
Наконец мы немного пришли в себя, я села за стол, Вася забился под стол, заснул, прижавшись к моим ногам, но и во сне поскуливал, дрожал.
– Ты видела его глаза? – вкрадчиво спросил Агапкин.
Оказывается, все это время мой очевидец преспокойно сидел на диване.
– Мне было не до его глаз. Он чуть не вцепился Васе в горло, – раздраженно ответила я и включила компьютер.
– И все-таки ты успела заглянуть ему в глаза. Что в них?
Я хотела сказать: злоба. Но это было бы неправдой. Может, тупость? Хитрость? Холод? Да, пожалуй, холод, какая-то ледяная туманность, бессмысленность взгляда. Ничего живого, никакого собственного, личностного выражения. Пустота.
– Люди сделали его таким, – произнесла я растерянно, – вывели специальную породу, машину для убийства.
– Правильно. Где тут логика и здравый смысл? Ну, что молчишь? Тебе привет от Оськи Корявого. В такие машины для убийства он превращал людей. Выводил новую породу, дрессировал, и в результате этой дрессуры живой организм становился управляемым механизмом.
– Зачем?
– А просто так. Ни зачем. Вот он, ключ к пониманию зла. Тайна в том, что нет никакой тайны. Пустота. Ничто, претендующее стать всем. Но разумному, нормальному человеку трудно с этим смириться, вот он и ковыряется в бумажках, ищет объяснений, доказательств, логики, здравого смысла, прагматических целей. Ладно, ты, я вижу, совсем сникла, загрустила. Давай вернемся к письму Еремина. Десять лет Исаак Дон Левин тщательно, самоотверженно проверял подлинность документа. И в 1956-м решился опубликовать. В журнале «Лайф», в газете «Новое русское слово» разразилась отчаянная полемика.
* * *Одно только чтение этой полемики заняло сутки. Писали старые эмигранты, молодые советологи, специалисты по пишущим машинкам, архивисты, историки, бывшие меньшевики и жандармские офицеры, законспирированные советские агенты и агенты-перебежчики. Ковырялись в каждой фразе, в каждом слове.
«Полковник должен обращаться к ротмистру «ваше благородие», а не «милостивый государь»!»
«Да!»
«Нет!»
«Ни в коем случае!»
«Так и только так!»
«Нет, не так, совсем по-другому!»
«Существовало Енисейское охранное отделение в 1913 году, или это называлось «Енисейский розыскной пункт?»
«Конечно, существовало!»
«Нет, не существовало! Я точно помню!»
«Ничего вы не помните!»
«Гриф «совершенно секретно, лично» не предполагает наличие исходящего номера».
«Еще как предполагает!»
«Нет! Никакого номера быть не может!»
«Обязательно должен стоять номер!»
Обсуждали закорючку в подписи Еремина. Ради этой закорючки Дон Левин специально съездил в Париж, где жил старый жандармский генерал Спиридович. Он считался специалистом по большевикам, он даже книжку написал под названием «История большевизма в России от возникновения до захвата власти». Увидев документ, старый генерал прослезился, вытащил большой серебряный кубок, который подарили ему сослуживцы-жандармы. На кубке, в числе прочих, была выгравирована подпись Еремина. Она вроде бы совпадала с закорючкой на документе. Дон Левин сердечно поблагодарил генерала и помог ему сделать американскую визу.
Полемика долго не затихала, набирала обороты. Профессор Головачев тоже не остался в стороне, заявил, что документ, безусловно, подлинный, он, Головачев, купил его за 15 тысяч у Руссиянова, самолично провел тщательную экспертизу. Как юрист и честный человек, он не стал бы торговать фальшивкой. Он пообещал в ближайшее время представить неопровержимые доказательства подлинности. Но так никогда и не представил.
Подкомитет сената США по внутренней безопасности посвятил несколько сессий рассмотрению вопроса об участии советской разведки в дискредитации «письма Еремина».
Но дело было, конечно, не только в письме. Вместе с ним «Лайф» поместил статью Александра Орлова, бывшего резидента советской разведки в Испании. «Сенсационная подоплека осуждения Сталина». Публикация сопровождалась комментарием редакции: «Экс-генерал НКВД наконец-то может раскрыть потрясающие факты, заставившие красных отречься от своего прежнего идола».
В 1938-м Орлов сбежал вместе с женой и дочерью, попросил политического убежища в Канаде, потом переехал в США. Сразу после смерти Сталина, в 1953-м, вышла книга Орлова «Тайная история сталинских преступлений». В ней он сообщил, будто ему известно «из абсолютно несомненного и достоверного источника, что дело маршала Тухачевского было связано с самым ужасным секретом, который, будучи раскрыт, бросит свет на многое, кажущееся непостижимым в сталинском поведении».
Заинтригованные читатели, в основном русские эмигранты, решили, что речь идет о психической болезни. Сталин был сумасшедший, этим все объясняется.
Но Орлов имел в виду нечто другое. «Ужасный секрет» он решился раскрыть лишь в 1956-м, после знаменитого доклада Хрущева.
* * *Александр Орлов узнал секрет давно, еще в феврале 1937-го, от своего двоюродного брата Зиновия Борисовича Кацнельсона.
Зиновий Борисович был комиссаром госбезопасности второго ранга, заместителем наркома НКВД Украины. Кузены встретились в Париже. Зиновий рассказал Александру, что в старых полицейских архивах некий сотрудник НКВД по фамилии Штейн случайно наткнулся на «изящную папку», когда-то принадлежавшую заместителю директора Департамента полиции Виссарионову.
Раскрыв папку, Штейн увидел анкету с прикрепленной к ней фотографией молодого Сталина.
Штейн обрадовался, разволновался, хотел сразу побежать к товарищу Ежову, доложить, что нашлись неизвестные документы, повествующие о подвигах великого вождя в большевистском подполье. Но все-таки решил сначала почитать, и радость сменилась ужасом. У него в руках была бомба. Доносы, расписки в получении денег. Штейн отлично знал этот почерк. Из документов следовало, что великий вождь в годы героической молодости был агентом-провокатором.
Спрятав папку-бомбу в укромном месте в своем кабинете, Штейн несколько дней думал, что делать. Наконец придумал. Полетел в Киев, показал папку надежному человеку, своему давнему близкому другу В. Балицкому, руководителю НКВД Украины, влиятельному члену ЦК.
Потрясенный Балицкий позвал к себе Зиновия Кацнельсона. Уже втроем они внимательно изучили содержимое папки, провели необходимые экспертизы, установили возраст бумаги и окончательно удостоверились в идентичности почерка.
Затем в круг посвященных вошли командарм Якир, командующий украинскими вооруженными силами, и член Политбюро Косиор.
Якир полетел в Москву, рассказал о папке Тухачевскому, Тухачевский – заместителю наркома обороны Гамарнику, Гамарник – Корку.
При всей серьезности и трагичности этой истории она напоминает мне старинную немецкую сказку «Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь». До сих пор неизвестно, существовала ли эта папка«гусь», к которой приклеивались один за другим высокопоставленные сталинские функционеры, офицеры НКВД, маршалы и генералы. Все они вскоре погибли.
В 1937-м в Париже Зиновий Кацнельсон рассказал Александру Орлову о готовящемся заговоре и попросил в случае провала позаботиться о его трехлетней дочери. Больше кузены никогда не виделись.
В статье, опубликованной в «Лайфе», Орлов утверждал, будто именно папка, найденная Штейном, является истинной причиной так называемого «заговора генералов». Более того, по его мнению, разоблачение культа личности, доклад Хрущева и все прочие события, последовавшие за смертью Сталина, объясняются тем, что верхушке ЦК стало известно темное прошлое Великого Вождя и они решили поскорей отречься от презренного предателя. Собственно, этим же темным прошлым, страхом разоблачения Орлов, а вместе с ним и некоторые нынешние историки пытаются объяснить все убийства, индивидуальные и массовые, репрессии, чистки, показательные процессы. Коба боялся, что всплывет правда о его сотрудничестве с охранкой, охотился за папкой и каждого, кто мог быть посвящен в тайну, уничтожал.
– Сколько миллионов погибло?
Не знаю, вслух или про себя я произнесла этот вопрос, но тут же прозвучал ответ Агапкина:
