Запад - Кэрис Дэйвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путь был трудным. Случались длинные переходы, во время которых они не могли найти никакой дичи и никаких деревьев. Беллман и Старуха Издалека постоянно голодали, а по ночам им не из чего было развести костер. Они пробирались через колючие травы и чертополох выше человеческого роста, сквозь узкие ущелья, где скалистые утесы теснили их с обеих сторон.
Земля вокруг была бесплодна, пустынна и сверкала на солнце лишь углем и солью.
Иногда, от скуки, Бесс брала лошачиху с белым пятном на лбу и отправлялась по каменистой дороге вдоль ручья. Она то ехала верхом, то шла, ведя лошачиху на поводу. Сегодня она таким образом добралась до опушки кленовой рощицы, отделявшей ферму Беллмана от лачуги Элмера Джексона, видневшейся вдали на южном берегу ручья. Перед низкой односкатной постройкой, которую он величал коровником, паслась его корова.
Вдруг лошачиха остановилась и ни за что не хотела идти дальше.
Бесс хлестала ее прутом по ляжке, подгоняла выкриками «йип-йип», но лошачиха не двигалась с места.
– В чем дело?
Сидя верхом и прикрыв глаза от солнца ладонью, Бесс всматривалась в деревья, а из рощицы за ней наблюдал Элмер Джексон.
Может, это его шанс, мелькнуло у него в голове, и он даже сделал несколько шагов вперед, но, если честно признаться, он немного побаивался лошачихи. Она была самой норовистой из всех беллмановских животных, строптивее даже той мулицы, которую они продали в прошлом году. Ему не раз доводилось видеть, как она, развернувшись, припечатывала копытом круп самой ненавистной ей лошади.
Бесс развернула своенравную лошачиху и вскоре скрылась из виду.
Джексон тяжело сглотнул.
Он не знал, как и где добьется своего.
Но знал, что скоро.
Однажды утром медленными обдуманными жестами мальчик объяснил Беллману, что если они вовремя не достигнут гор, то им придется остановиться и ждать весны. Горы были еще очень далеко, а если начать переход через них слишком поздно, пойдет снег, и лошади, оставшись без подножного корма, умрут, и они умрут вместе с лошадьми.
Беллман попытался представить себе, как выглядят горы – длинная непрерывная цепь рваных пиков, утыкающихся в бескрайнее небо.
Он мучился от нерешительности: то ли продолжать поиски, то ли отказаться от них как от безнадежного дела, развернуться и начать долгий путь домой.
Ему вовсе не хотелось провести здесь еще одну зиму. Он не желал, проснувшись, снова обнаруживать, что вода в чайнике замерзла и превратилась в белую глыбу. Не желал двигаться вперед в одежде, сплошь покрытой ледяной коркой, и видеть такую же корку поверх лошадей и всех тюков. Не желал слышать скрип лошадиных копыт по снегу.
Однако была у него другая мысль.
Что, если они погружаются в зимнюю спячку?
Ему казалось более чем вероятным, что гигантские животные могут принадлежать к одному из тех видов, которые на зиму впадают в анабиоз, – находят какую-нибудь уютную достаточно просторную нору и, подобно медведям, спят там в ожидании тепла.
То есть замирают до следующей весны, когда их снова можно будет увидеть. А это значит, что Беллману и мальчику придется брести по снегу или устроить полупостоянный лагерь и, скрестив пальцы, надеяться, что удастся себя прокормить. С тех пор как покинул дом, Беллман уже пережил две длинные снежные зимы и не был уверен, что готов встретить еще одну.
Они набрели на очередную реку и в настоящее время двигались вдоль нее.
Насколько можно было понять, она вела их на запад, так что, даже если животные-гиганты сторонятся воды, не исключено, что река наилучшим образом выведет их к тем местам, которые те предпочитают.
Зима. Казалось, она еще очень далеко. Жара усугублялась, и москиты кусали нещадно. Беллман жалел, что они бросили пирогу, когда отклонились от Миссури. Чего бы он теперь только не отдал, чтобы втиснуться в узкую лодку позади мальчика, который, орудуя веслом, вез бы их по воде.
Они ели толченую рыбу и луковицы растений, которые Старуха ногами доставал со дна луж. Беллман, все еще боявшийся, что тот его бросит, подарил ему нитку синих бус, два колокольчика, медный наперсток Элси и вторую вязальную спицу.
Через несколько недель пути оба берега реки стали сужаться, пока не свелись к узким полоскам земли, обрамленным с обеих сторон высокими утесами. Теперь приходилось вести лошадей по воде. Но потом прибрежные утесы стали ниже, плоская часть берегов расширилась, и снова можно было ехать по суше. Когда Беллману становилось слишком больно сидеть в седле, он спешивался и ковылял на ослабевших ногах, обутых в стоптанные и прохудившиеся сапоги, по спекшейся твердой земле.
А потом он заболел.
От толченой рыбы его рвало, даже от ничтожного ее количества спазмы в животе заставляли сгибаться пополам. Стул у него был чудовищно белым, сухим и крошащимся. Он больше не мог охотиться. Все делал мальчик. Он по-прежнему пользовался луком, но теперь и двумя ружьями, нож он тоже забрал, и топорик, то и другое было заткнуто за пояс его «фартука». Он свежевал тушки, резал мясо, даже наострил спицы и выковыривал ими мозговую мякоть из костей.
Мышцы у Беллмана начали истаивать, и однажды утром он проснулся на острове посреди реки, где Старуха Издалека устроил им лагерь, и не смог встать. Ветер гнал с отмели мелкий песок такими плотными тучами, что Беллман почти ничего не видел. Он лежал, глядя опухшими воспаленными глазами на раскачивающиеся на фоне неба ивы.
Он слышал, как мальчик ходит по лагерю, ощущал
