В тени кремлевских стен. Племянница генсека - Любовь Брежнева

Бури, которые я поднимала время от времени «в стакане воды», как шутил Хельмут, намекая на мою узкую комнату, затихали, однако, быстро. Оба не переносили затянувшихся ссор или взаимного молчания и быстро мирились.

«Пончики!» – кричала я, набрасывая пальто на пижаму и прыгая с разбегу босыми ногами в сапожки. И мы мчались через университетский парк, обгоняя друг друга, к метро, к заветной будке, где толстая тётя Поля торговала жаркими, румяными пончиками. Завидя нас, она, игнорируя очередь, протягивала нам пакет. Недовольных усмиряла:

– Цыц, это дети мои!

Однажды, застав меня в слезах и выяснив, что я плакала от счастья, Хельмут улыбнулся:

– Только русские могут плакать, когда им хорошо. Достоевщина!

Стремительно развивающийся роман с немецким полковником привёл моего отца в полное смятение. Он понимал, что брак с Хельмутом невозможен.

Леонид Ильич ничего о моих похождениях не знал. Жалея брата, отец редко посвящал его в семейные дела.

Дядя, конечно, интересовался нами, племянницами, но на все вопросы неизменно получал короткий ответ: «Всё нормально. Учатся».

Бурный роман не мог не отразиться на моей успеваемости. Почти каждый вечер у нас была светская жизнь: гости, театры, музеи.

Факультет французского языка института им. Мориса Тореза находился на другом конце Москвы – в Сокольниках. Вставать рано было невмоготу. Декан факультета регулярно рапортовал отцу по телефону о моих прогулах. Тот, потеряв терпение, жаловался моей маме. Боясь моей очередной глупости, она летела в Москву на семейные советы.

Беседы, сводившиеся к «так, доченька, жить нельзя», наводили на меня смертельную скуку, но я любила своих родителей и обещала исправиться.

Встречаться с Хельмутом было чрезвычайно сложно. Ходить в общежитие иностранных аспирантов с паспортно-пропускной системой, где у него была отдельная квартира, было мукой. О моих посещениях узнавали не только ребята из КГБ, но и отец. Никакие задабривания дежурных не помогали. Подарки и цветы они принимали, а стучать на нас всё равно стучали.

Мы же, как два страуса, спрятав головы в песок, полагали, что до нас никому нет дела.

Университет – это государство в государстве. В нём можно было жить годами, не выходя за его пределы. На территории было всё, начиная с аптеки и кончая конференц-залами. Некоторые студенты, если им приспичивало отправиться в город, не имея ни пальто, ни курток, брали их взаймы у друзей.

В помпезном здании на Ленинских (ныне Воробьёвых) горах в пеналообразных комнатушках с мебелью сталинского образца жили студенты, приехавшие в храм науки со всей страны – будущая советская интеллигенция. Надо отдать должное – партия и правительство проявляло большую заботу о студенчестве. Мы учились бесплатно в самых престижных институтах и университетах, получали стипендию, платили за общежитие гроши. Столовые прекрасно снабжались продуктами, и у студентов не было бы проблем с желудком, если бы обслуживающий персонал не воровал.

Воровство в России неистребимо, воровство в системе питания и обслуживания – тем более. Повара, заведующие производством, администраторы, посудомойки, буфетчицы, сметчицы, кассирши во главе с директором столовой при попустительстве ревизоров – вся эта братия, призванная к благородной миссии кормить чужих детей, как правило, оторванных от своих семей, всё равно выносила ежедневно тяжёлые сумки с маслом и колбасой. И общественный контроль, и ревизия, и прокуратура были в их руках. Все прикормлены, куплены – свои.

Самые привилегированные столовые в университете были для профессорско-преподавательского состава и для иностранцев. Сюда же хаживала обеспеченная прослойка студентов и аспирантов. Кормили в них хорошо и недорого. Отец, зорко следивший за моим питанием, хвалил салаты и протёртые супы.

Конечно, в те давние времена мы ничего не ценили и принимали как должное.

Аспиранты, работающие над диссертациями, получали стипендию, на которую можно было содержать семью.

В США мне пришлось встречаться в эмигрантских кругах с советскими профессорами. К сожалению, я не слышала от них ни одного слова благодарности за своё прекрасное бесплатное образование.

Уместно будет сказать несколько слов и о наших спортсменах. Как-то случайно я услышала интервью двух героев советского спорта. Одна жаловалась, что в Советском Союзе им платили мало и валюты не давали, второй, не моргнув глазом заявил, что он, мальчик из барака, сделал себя сам.

В те времена советские спортсмены жили на государственной дотации. Бесплатными были катки, футбольные поля, спортивные площадки, тренеры, костюмы, поездки на соревнования с полным довольствием.

Им давали квартиры и дачи, отправляли в престижные места отдыха, наблюдали лучшие врачи. У них были привилегии, которых лишены были простые смертные. Таким образом, всем миром страна вырастила армию блестящих спортсменов, прославивших Советский Союз.

В США, где за все надо платить, родители закладывают в банки дома, чтобы ребенок мог сделать спортивную карьеру…

Но вернёмся к университетскому периоду. Всякий раз, когда меня в начале учебного года селили в новый блок общежития, он неизменно оказывался рядом с комнатой дежурной, осведомленной не хуже профессионального чекиста обо всех обитателях этажа.

Слежка и анонимки были в полном ходу и в храме просвещения. Рапорты обо мне и моем окружении составили бы приличный том жизнеописания. За моей спиной шла непонятная возня чуждых мне людей, шушукающихся, доносящих, придумывающих небылицы, творящих мерзости. О них я вправе сказать словами Гоголя: «На Руси есть такая коллекция гадких рож, что и теперь не хочется их вспоминать».

О посещениях Хельмута наша дежурная по этажу знала. Не успевал он войти, как кавалерийским аллюром она проскакивала через коридор и через минуту оказывалась у меня в комнате. Приходилось задабривать и эту агентшу. Хельмут, каждый раз приезжая из Берлина, привозил чемодан подарков для холуев, чтобы не мешали встречаться. Но мешали.

Из оперотряда, следящего за порядком в университетском общежитии, который отец в сердцах называл «жоперотрядом», многие после защиты диплома попадали в кадровые и внештатные работники КГБ. Этим молодым людям, не имеющим никакого жизненного опыта, давали неограниченную власть, и они пользовались ею в полной мере. Могли остановить любого и проверить документы, ворваться ночью в комнату студентов и обшарить в ней все углы. Эта дикость особенно была нелепой в храме науки. Конференц-залы, выставки, роскошная библиотека, кинозал с зарубежными фильмами, лекции на научные темы, академики, лауреаты – передовой фланг просвещения. А рядом – оперотряд с ухватками колымской вохры, зелёная поросль КГБ – достойная смена старшим товарищам по сыску.

Отношения с ними у меня не сложились. Можно сказать, что мы не полюбили друг друга с первого взгляда. Они шарили в моё отсутствие в комнате. Мне это не нравилось.

В ту зиму стояли сильные морозы. Не имея возможностей встречаться в своих общежитиях, мы с Хельмутом большую часть времени проводили в кинотеатрах, музеях,