Космопорт, 2014 № 03 (4) - Дэшилл Хэммет

— Не намекнёте случаем, — сказал он, чтобы развеять эту смутную тревожность, — в чём суть предлагаемой работы?

Рыбак ответил вопросом на вопрос:

— Вы в детстве не читали сказку про старика, который полез по бобовому ростку к небу?

— Гм… Не припоминаю. В чём там суть?

— У старика получилось, — ответил Шутник.

Самарцева привезли в старинную усадьбу на окраине, тем же чудом, по видимости, что и «доходный дом», где он квартировал, еще не попавшую под новейшие архитектурные преобразования. Три этажа — помесь имперской вычурности с игривым маньеризмом, затерянный в заросшем парке архаический монстр, окаменелый динозавр безвозвратно минувшей, лет тому шесть как, эпохи.

Лицо хозяина дома, смуглое и полногубое, тонувшее в пене буйных кудряшек, показалось смутно знакомым Самарцеву. То ли по газетным передовицам, то ли по портрету с форзаца читанной в смутную пору поисков работы беллетристике. Представили его Самарцеву как Поэта. Но времени на расспросы не было — предстояло ещё одно, куда более важное знакомство. Собственно, цель их поездки.

В библиотечном зале ждал одетый несколько небрежно, но с особым академическим шиком, старик — ермолка на серебристых кудрях, клетчатый твид с непременными кожаными заплатами на локтях, очки-велосипед.

— Господин Калуга. С ним вам и предстоит работать.

— Я ещё не дал согласия, — напомнил Самарцев.

— Совершенно убеждён, — сказал господин Калуга. — Нынче же, когда я открою перед вами некоторые детали предстоящего проекта, вы дадите своё согласие.

Он оказался прав. Как предстояло убедиться Самарцеву, его новому работодателю это было свойственно. Он никогда не ошибался — ни в людях, ни в расчетах.

Тем вечером ноги сами понесли Самарцева в кабачок «Приют грёз». По привычке. Он бродил по городу, в запахах древесного сока и пыльцы, размышляя над тем, о чём рассказал его новый знакомый.

Брёл, ускользая от отчаянно сигналящих, норовящих сплющить его лоснящейся ходовой частью дендробусов, из которых возмущались вслед ему растревоженные пассажиры.

Брёл, задевая плечами прохожих. Рассеяно извинялся перед публикой, гуляющей по бульварам с ярко-оранжевыми шарами хони-мелони и кульками светящегося плямгама в руках.

Бродил, шаркая по губчатой поверхности биопастового тротуара, не отдавая себе отчёта ни в том, куда идёт, ни в том, что видит перед собой.

Закат, дробимый кружевом ветвей, перекличка птиц в ветвях. Зеркальные плоскости парников и теплиц. Причудливые изгибы моноформы — переменчивой, живой, дышащей — на месте прежних ветхих строений.

Добравшись, наконец, до «Приюта», он заказал чаю со льдом. Шнапс ид р показался теперь не уместным. Он был уже пьян. Пьян тем проектом, участие в котором предложил ему Калуга. Ему, сентиментальному пьянице с зачатками художника, без семьи, без дома, без будущего, перебивающемуся редкими фито-дизайнерскими заказами, которых хватает только на оплату счетов и шнапсидр. Что за притча? После скомканной беседы в архаическом кабаке, где он был завсегдатаем, совершенно незнакомые, профессионально-безымянные люди предложили ему участие в Проекте Века…

Было с чего закружиться голове.

Он вспомнил блеск каминного огня на очках Калуги. Его вдохновенную речь, подкреплённую выразительной жестикуляцией. Периодически Калуга сбивался на специальную терминологию, порой делал паузы, будто силясь подобрать наиболее точное определение, но его горячность, увлечённость предметом, о котором он говорил, ни на секунду не давала слушателю отвлечься:

— Вы знаете, что это? — в морщинистой ладони лежала пригоршня округлых охристо-коричневых зёрен. — Это Sebastiania palmeri. Мексиканцы называют их бринкадорес. Моль Cydia deshaisiana откладывает в них личинки, из-за которых они получили прозвище «прыгающие бобы». Вылупившись из яйца, личинка поедает внутренность боба, отвоёвывая для себя жизненное пространство, оплетая его изнутри шёлковыми нитями. Если резко изменить температуру боба, например, согрев его, подержав в ладони — личинка начнёт сокращаться, дёргая за нити и заставляя боб двигаться. «Прыжки» боба — это мера выживания, вызванная боязнью тепла, которое приводит к обезвоживанию личинки…

— К чему вы ведёте, господин Калуга?

— Мы можем многому научиться у Природы, не находите?

— Вы что, собираетесь…? — Самарцеву стало весело. — Помилуйте, я, конечно, убеждён, что достижения нашей страны в области селекции сейчас на пике. Да, это самый настоящий Золотой век, и возможности наши заоблачно высоки… Но, хм… Господин Калуга, где вы отыщете для своего боба такую чертовски здоровенную ладонь?

Калуга улыбнулся, поправляя очки.

— Мне нравится ваш настрой, — ответил он. — Мы сработаемся. А что касается вашего вопроса… Почему бы не использовать, ну, допустим, ультрафиолет?

…Самарцев вновь и вновь вспоминал беседу, рассеянно покручивая на столе стакан с ледяным чаем.

Сегодня патефон в «Приюте грёз» молчал. По радио передавали речь премьера. «Дедушка Ваня», человек-который-изменил-всё, говорил мягким, по-учительски терпеливым голосом:

— … Живем в такое время, когда высшее призвание человека состоит в том, чтобы не только объяснять, но и изменять мир. Сделать его лучшим, более осмысленным, полнее отвечающим потребностям жизни…

— Селиван, смотри, — Алиса, правой рукой с театральным биноклем указывая на поле, локтем левой в волнении ткнула его под ребро. — Едут! Едут же! Сейчас начнут?

Самарцев загадочно улыбнулся жене, выуживая из портсигара папиросу.

Алиса погрозила ему пальчиком:

— Подаёшь детям дурной пример!

Близнецы радостно загалдели в том смысле, что, мол, они завсегда папиному примеру рады, а уж если пример дурной — так, пожалуй, втройне.

С некоторым трудом утихомирив оглоедов и усадив на предназначенные им места, стряхивая попутно с мундирного сукна неведомо как оказавшуюся там сахарную пудру, Самарцев запоздало парировал:

— А правда, что дедушка Ваня и сам табачком балуется? Никак не бросит?

— Селиван! — возмутилась жена. — Не имею права разглашать, врачебная этика!

— Брошу я, брошу, — пообещал Самарцев, пуская в сторону сизые клубы. — Как только запустим, так сразу и брошу.

Он украдкой постучал костяшкой пальца по деревянным перилам гостевой трибуны.

Алиса, сделав вид, что не заметила, лишь крепче прижалась локтем к его боку.

На пусковой — широком поле, тянущемся до самого горизонта — тем временем прочно утвердился тормозными щупами «Карпос-4». Шлюзовая мембрана разделилась, по трапу спустились двое военных. Следом за ними — шеф Проекта, которого Самарцев и теперь мысленно звал «Калуга». В таком привычном уже драповом пальто, в шапке пирожком и очках-велосипеде. Он рассеяно помахал присутствующим на трибунах, затем отвернулся, сложив за спиной руки, стал смотреть на биокорабль.