Лед - Бернар Миньер

— Уточните, пожалуйста, вашу мысль, — раздраженно сказала Циглер. — Почему у них был мотив убить вашего коня? Какой именно?

— Сделать мне больно, отомстить, выбить из колеи. Не сомневайтесь, в моей профессии и с моим везением всегда наживаешь врагов. Все друг другу завидуют, стараются перебить сделку у конкурента, отказываются от предложений, разоряют друг друга, сотнями увольняют людей… Если бы я взялся составлять список всех, кто меня ненавидит, получился бы целый ежегодник.

— А вы не могли бы говорить немного точнее?

— К сожалению, нет. Я понимаю ваши рассуждения. Некто убил моего любимого коня, затащил его на гору, на мой фуникулер. Значит, хотели насолить мне. Все указывает на меня. Я совершенно с вами согласен, но не имею ни малейшего представления, кто мог это сделать.

— Никаких угроз, письменных или словесных, анонимных писем?

— Нет.

— Ваше объединение представлено в семидесяти пяти странах, — уточнил Сервас.

— В семидесяти восьми, — поправил его Ломбар.

— Имеются ли у вас какие-нибудь, пусть даже косвенные, взаимоотношения с мафиозными структурами, с организованной преступностью? Я полагаю, что для того, чтобы вести дела в некоторых странах, такие… контакты неизбежны.

Ломбар снова в упор взглянул на Серваса, но уже без прежней агрессивности. Он даже позволил себе улыбнуться.

— Бьете напрямую, майор. Вы, наверное, подумали об отрубленной конской голове в «Крестном отце»? Нет, у моей группы нет никаких контактов с организованной преступностью. Во всяком случае, я о таковых не знаю. Я не говорю о том, что нет стран, где нам приходится на некоторые вещи закрывать глаза, к примеру в Африке или Азии. Но там речь идет, скажем без обиняков, о диктатурах, а не о мафии.

— Вас это не смущает? — спросила Циглер.

Ломбар приподнял бровь.

— Иметь дела с диктаторами, — уточнила она.

Миллиардер снова снисходительно улыбнулся. Так делают монархи, колеблясь, рассмеяться в ответ на неудачную реплику подданного или отрубить ему голову.

— Я не думаю, что ответ на этот вопрос поможет вам в расследовании, — ответил он. — Вам следует знать, что не я один командую парадом. Вопреки всякой видимости у нас есть множество партнеров, и первый из них — французское государство. Тут порой возникают политические аспекты, которыми я не владею.

«Он искренен, — подумал Сервас. — Но когда надо, вовсю пользуется словесными шаблонами».

— Есть одна вещь, которую я очень хотел бы понять. Почему никто ничего не видел и не слышал ни в конном центре, ни на станции? Можно подумать, что там каждый день таскают наверх лошадиные трупы.

— Вы правы. — Лицо Ломбара омрачилось. — Я тоже задавал себе этот вопрос. Кто-то определенно врет. Я очень хотел бы знать, кто именно, — прибавил он с мрачной угрозой в голосе и так стукнул чашкой по столу, что все вздрогнули. — Я вызвал к себе персонал станции, работников конного центра и всех допросил одного за другим. На это ушло четыре часа. Можете мне поверить, я применил все доступные мне методы давления. В эту ночь никто ничего не слышал. Но такого не может быть. Я не сомневаюсь в искренности Маршана или Эктора. Они никогда не причинят вреда лошадям и уже очень долго служат нашей семье. Люди искренние, компетентные, наши взаимоотношения всегда были великолепными. То же самое — Эрмина. Она чудная девчонка и очень любила Свободного. Вся эта история ее просто убила.

— Вы в курсе, что охранники исчезли? — Ломбар нахмурил брови, но ничего не сказал, а Сервас продолжил: — Их было двое, чтобы затащить наверх коня, как раз достаточно. И потом, у них есть судимости.

— Слишком уж идеальные подозреваемые, — с сомнением отозвался Ломбар.

— У вас нет уверенности?

— Не знаю… С чего бы этой парочке тащить Свободного наверх и нацеплять на тросы именно в том месте, где они работают? Ведь это лучший способ возбудить подозрения!

Сервас согласно кивнул и заявил:

— Тем не менее они удрали.

— А вы поставьте себя на их место, учтите судимости. Не обижайтесь, но, когда полиция выслеживает виновного, она редко ищет его вдали от места преступления.

— Кто же их надоумил? Что вы о них знаете? Держу пари, со вчерашнего дня вы успели навести справки.

— Конечно. Их нанял на работу Марк Моран, директор станции. В рамках программы по общественной реабилитации бывших заключенных тюрьмы в Ланнемезане.

— Бывали ли они замешаны в каких-либо неприятностях на станции?

— Моран заверил меня, что нет.

— За последние годы случались увольнения рабочих на станции или вообще в ваших владениях?

Ломбар обвел их взглядом. Он сейчас был очень похож на свои фотографии. Волосы, борода и синие глаза действительно придавали ему неотразимость старого морского волка.

— Я в такие подробности не вникаю. Управление персоналом не по моей части. Тем более в таких мелких предприятиях, как эта электростанция. Но вы сможете получить доступ ко всем досье, и мои сотрудники будут всегда в вашем распоряжении. Они уже получили инструкции на этот счет. Моя секретарша предоставит вам список имен и телефонных номеров персонала. Не стесняйтесь их спрашивать. Если кто-нибудь из них станет вам мешать, позвоните мне. Я уже сказал, что для меня это дело первостатейной важности. Поэтому я сам в вашем распоряжении двадцать четыре часа в сутки. — Он достал визитную карточку и передал ее Циглер. — Кроме всего прочего, вы видели электростанцию. Она сильно обветшала и потеряла рентабельность. Мы сохраняем ее только как память о нашей группе и семье. Марка Морана, теперешнего директора, я знаю с детства. Мы вместе учились в школе. Но я его не видел много лет.

Сервас понял, что последняя реплика была нужна затем, чтобы установить иерархию третьих лиц. Для наследника империи директор станции был таким же служащим, как и все остальные, и находился почти на той же низкой ступени лестницы, что и его подчиненные.

— Сколько дней в году вы проводите здесь, месье Ломбар? — спросила Циглер.

— Трудный вопрос. Дайте подумать… Скажем, от шести до восьми недель. Не больше. Я, конечно, больше времени провожу в парижской квартире, чем в родовом замке. Мне приходится часто бывать в Нью-Йорке. Сказать по правде, у меня полжизни уходит на переезды. Но сюда я приезжать люблю, особенно в горнолыжный сезон или летом, покататься на лошадях. У меня есть и другие табуны, но знаете, здесь я провел детство и юность, пока отец не послал меня учиться дальше. Это жилище может показаться вам слишком суровым, но тут я всегда чувствую себя дома. Я столько здесь пережил и хорошего, и плохого. Но по прошествии времени даже скверное кажется хорошим. Память делает свое дело…

Под конец голос его затуманился. Сервас напрягся, весь превратился в слух. Он ожидал продолжения, но его не последовало.

— Что вы имели в виду под хорошим и плохим? — тихо спросила Циглер.

— Это неважно, — отмахнулся Ломбар. — Все уже так далеко… и не имеет никакого отношения к гибели коня.

— Предоставьте нам об этом судить, — отозвалась Циглер.

Ломбар помедлил и проговорил:

— Ну… наверное, может показаться, что жизнь такого мальчика, каким был я, в столь роскошном месте должна быть просто идиллической, но это далеко не так.

— В самом деле?

Тут Сервас увидел, что бизнесмен осторожно взглянул на Ирен.

— Послушайте, я не думаю, что…

— Что?

— Не обращайте внимания. Это не представляет никакого интереса.

Циглер вздохнула.

— Месье Ломбар, вы пытались оказать на нас давление, заявив, что мы горько об этом пожалеем, если отнесемся к делу спустя рукава. Вы призывали нас отработать любые версии, даже самые нелепые. Мы следователи, а не факиры и не прорицатели. Мы должны знать все возможное в контексте этого дела. Может быть, причина случившейся бойни связана с прошлым?

— У нас такая профессия: устанавливать связи и мотивы, — прибавил Сервас.

Ломбар внимательно посмотрел на одного, потом на другую, и они поняли, что он взвешивает все «за» и «против». Циглер с Сервасом сидели не шевелясь. Бизнесмен еще помедлил, потом пожал плечами.

— Тогда позвольте рассказать об Анри и Эдуаре Ломбарах, моем отце и деде. Это весьма поучительная история. Я должен поведать вам, кто был на самом деле Анри Ломбар. Человек холодный как лед и твердый как камень. К тому же эгоист с неистовым характером, так же фанатично преданный заведенному порядку, как и его отец.

На лице Циглер отразилось изумление, Сервас затаил дыхание. Ломбар запнулся и снова пристально на них посмотрел. Следователи молча ждали, что будет дальше, и тишина затянулась на целую вечность.

— Как вы, должно быть, знаете, наше дело начало процветать в период Второй мировой войны, — снова заговорил Ломбар. — Надо сказать, что дед не видел ничего плохого в том, что пришли немцы. Отцу тогда едва исполнилось двадцать лет, делами здесь и в Париже управлял дед. Наибольшего расцвета бизнес достиг, когда дед начал вести дела с нацистами.