Демон против люфтваффе - Анатолий Минский

Он отказал. Затем через двое суток вызвал и протянул фотографии с того аэродрома. Я впился в них глазами.

— Наглецы, товарищ комбриг. Стоят плотно, рядами, как на выставке.

— Их пробовали щипать на СБ. Потеряли три машины. С тех пор бомбёжки и штурмовки за линией фронта не рекомендованы.

— Значит, нужно малыми силами — вчетвером или даже вдвоём.

Пумпур развернул карту, достал циркуль.

— Сто десять километров. Четверых не пущу. У нас главная задача — прикрытие Центрального фронта. Ищи добровольца — напарника и дуй, — он порылся в столе и вытащил газету с фотографиями Герники. — Завтра Первое Мая, поздравьте товарищей фашистов, чтоб праздник запомнился.

— Спасибо, Пётр Ионович!

После пожаров в Гернике остались одни руины. Погибших хоронили сотнями, если не тысячами, сплошь гражданское население. Но сухая арифметика не в силах объяснить, почему смерть множества незнакомых людей не затмит утрату единственного.

Понятно, что вызвался Копец. Обидные клички нужно только так смывать — дерзким вылетом. Мы подвесили рядки осколочных бомб по пару кило. Мелочь, а плотно выстроенные аэропланы повредит. Повезёт — и подожжёт. Стартовали ночью, у обоих приличный опыт играть в сову, с запасом времени, так что к франкистскому аэродрому выползли с первыми проблесками рассвета, плавно снижаясь на малых оборотах движков.

По сравнению с фото практически ничего не изменилось. На И-15 никакого бомбового прицела нет, я высыпал гостинцы, проносясь над длинным строем «Хейнкелей», Ваня рядом отполировал «Фиаты». Полный газ, вверх, разошлись виражами в противоположные стороны. Копец подальше от разворошённого муравейника, наверно, меня глазами высматривает — вместе шлёпать домой веселее. Извини, есть неоконченные дела. И я спикировал на лётное поле по второму разу, нажав на гашетку.

Сразу трудно понять, где земля, стоянки заволокло дымом. Пулемётные трассы со всех сторон, только уж больно суматошно. Может, и не видят цель. Толпа народу несётся сломя голову, к машинам или в убежище, летуны или техники — не знаю. Слишком поздно засёк их, стрелять бесполезно — трассы выше голов пройдут, и так несусь в метре от грунта. Бах! Что‑то задел винтом и, кажется, стойкой шасси, из‑за широкого капота не разобрать. Последняя очередь хлестнула вдогонку, ручку на себя… не тут‑то было. «Чатос» захлебнулся в наборе высоты. По курсу — скалы. Перемахнул, едва не шваркнув брюхом по камням, и мотор заглох окончательно.

Впереди сужается ущелье, выхода не видно, внизу кошмар. Высота небольшая, метров двести. Будь что будет! Глаза мазнули в последний раз по фотографии Марии, и моя тушка вывалилась через левый борт на крыло, оттуда — вниз.

Купол наполнился, когда до острых гранитных зубьев осталось всего ничего. Последнее, что услышал, был треск ломающихся костей…

«Марк! Марк!»

О, Ванятка проснулся. Мы в Испании или в преисподней? Судя по стиснувшей парашютной подвеске, мы не в том милом месте, где я кантовался девятнадцать веков.

«Скажи, паразит, ты нормально понимаешь испанский, коль выяснил моё имя из болтовни с Марией?»

«С пятого на десятое. Не врубился, чего тебя к евреям занесло. Кстати, не находишь, что в нашем положении оно — не самая актуальная проблема?»

Может быть. Но я горжусь собой. Вон как заговорил напарник, витиевато даже. Когда вселился в него — был сплошное полено советико, дубовое и сучковатое. Глядишь, из комсомольца человека сделаю.

Интересно, когда меня обнаружат коллеги Мёльдерса? Вроде поветлело. Смотрю на часы. Ай да крепкая голова у военлёта Бутакова, меньше десяти минут в отключке. В глубине ущелья вьётся неприятный дымок. Прости, «семёрочка», с поля боя у Мадрида тебя вытащил, здесь — увы.

С трудом подтянул и собрал купол, утрамбовав его в неаккуратный ком. Вовремя, с севера донеслось характерное ж — ж-ж авиационного мотора, кто‑то решил меня проведать. Надеюсь, поверят, что пилото русо успешно отдал концы в обломках биплана.

Что удивительно, только одна лодыжка треснула. Можно сказать, целёхонек. Из инвентаря имеются «маузер» с запасным магазином, карта, НЗ и, строго говоря, на этом всё.

«Есть два варианта. Пешком сто десять кэмэ. По скалам да ущельям двести наберутся. Мы во вражеском тылу, подходящих документов нет, испанский язык с акцентом. Шансы близки к нулю. Зато под боком аэродром, там заправленные „Фиаты“. Можно сказать, ждут».

«Хочешь, чтоб как у Степана — голову оторвали?»

«А ты собрался жить вечно? — уел я его как однажды Копец меня. — Боевую задачу выполнили, матчасть и живую силу покрошили. Если сами вернёмся — это сверхплановая премия, которую никто не обещал».

Скомячил плотнее парашют и понемногу полез, аккуратно наступая на едва залеченную лодыжку. Его можно было бы и кинуть, но отлёживаться на голых камнях — простите, я и так натерпелся. Жалкие три километра с трудом преодолел за полдня и окончательно убедился, что выбраться на юг к республиканцам не смог бы.

Там нашёл выемку между валунами, устроил лежбище, откуда рассмотрел аэродром. Зрение у военлёта Бутакова соколиное, с другим в ВВС не берут. Интересно, сколько Жуан Рохо запишет в рапорте уничтоженных машин? По — моему, в утиль отправилось четыре загоревшихся. Остальных латают.

Не откладывая в долгий ящик, вражины к вечеру похороны затеяли, пять тел накрыли флагами, если правильно разглядел. Может, от бомб, кого‑то винтом в фарш покромсал.

«Месть получилась?»

«Глупое дело. Марию из преисподней не вернёшь и грехов с неё не спишешь. С жителями Герники тоже».

«Тогда зачем?»

«За год на земле снова обычным человеком стал, с такими же страстями и глупостями. Тысячелетняя мудрость побоку, когда кровь перед глазами свет застит. Но ты прав, я выпустил пар. Выкрутимся — буду впредь осторожнее, обещаю».

Легко сказать. Вижу, что четвёрку «Фиатов», вернувшуюся из вылета, обхаживают, заправляют. Можно, конечно, пробовать затесаться в их славные ряды утром, но уж больно я не похож на чёрных ангелов Муссолини. Те щеголяют в униформе, у меня абы что, серое от ползанья по скалам и осыпям. Да и круглая ваняткина ряха на макаронника не тянет, даже в лётном шлеме и при опущенных очках. И я пополз вперёд.

Слышал, что есть специалисты, умеющие беззвучно передвигаться хоть по куче гравия. Не наш профиль. Поэтому линию внешнего оцепления миновал, когда садились «Савои», перебивая шуршание камней звуками моторов. За сотню метров от стоянок стянул шлем. Светло — русый, издалека сойду за истинного арийца. Там нагло, в открытую и решительным шагом потопал к «Фиату».

Часовой бессовестно закурил, облокотившись о крыло и демонстрируя полное пренебрежение к правилам караульной службы. Я обругал его по — немецки. Он аж варежку открыл от удивления. Нацисты, конечно, союзники, но не настолько близкие родственники, чтобы обкладывать всякими «швайн шайзе» благородного римского воина, курнувшего на часах.

Я утихомирил гнев и потребовал караульного начальника на жутковатой смеси немецких и испанских слов. Макаронник завертел головой, решая сложную дилемму. Позвать надо бы, пусть лейтенант разбирается со скандальным и удивительно неопрятным арийцем, но пост покидать не есть гут. В общем, он не убежал, залепетал что‑то в своё оправдание и вынудил меня к варианту «Б», познакомившись с подарком из Альбасете. Второй раз применяю «маузер», на этот — как ударный инструмент.

«Фиаты» заводятся хорошо, не нужно ни автостартёра, ни архаичного «контакт — есть контакт». Не прогревая, двинул вперёд и сразу рванул рукоятку на полный газ, не заботясь о рулёжке. Взлетел поперёк поля, чуть не скапотивал на ямке от нашего с Копецом безобразия, чуть не столкнулся с заходившим на посадку «Хейнкелем». Количество «чуть» и «едва» складывается невероятное, словно командировавший меня ангел пристроился на крыле и вручную руководил Фортуной. Даже не обстреляли толком.

Не прошло четверти часа, далеко внизу мелькнула линия фронта. Иду на максимуме высоты, сколько выдерживаю без кислородного оборудования. Жаловаться, что в кабине не нашёл маску для дыхания, было бы сверхнаглостью. Холодно — жуть. Окоченевшими мозгами пытаюсь сообразить, куда приземлиться‑то, на вражеской машине и с чёрным крестом на киле. Ванятка о том же задумался.

«В Кото — опасно. Обстреляют зенитки, да и наши могут влепить, если близко крутятся».

«Ненавижу, когда ты прав».

Взял восточнее, обогнул нашу базу, снизился достаточно резко и притёр «Фиата» на просёлочной дороге. Навстречу выехал грузовик, чей экипаж совершенно мне не обрадовался. Хоть проорал им: пилото русо из Кото, разведчик я на аэроплано фашисто, испанцы щёлкнули затворами винтовок и прочим образом показали нерасположение. Надеюсь, новые зубы за пару дней вырастут. Только когда удалось им втемяшить, что прошу доставить меня на авиабазу в Кото, а у «Фиата» охрану учредить, прекратили пинать и кинули в кузов грузовика. Потом извинились, объяснили — русос этот аэродром называют Soto, благодаря чему и приняли меня за фалангиста. А в марках самолётов и знаках различия на обшивке они не разбираются. Вот такое Первое Мая.