Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века - Елена Швейковская

В вотчине Вологодского и Белозерского епископа в д. Кишкино обозначен «дворишко нищецкие девки Алены Алексеевы дочери, а ей 30 лет. У нея сестра Парасковья 7-ми лет. А в книгах 1710 году оной двор был пуст Харлама Козьмина, а он взят в Санкт Питербурх на вечное житье в 1715 году. А отец ево и мать умре в давнех летех». В поместье Б. Н. Стрижевского жил во «дворишке» нищий Андрей Федоров с женой Марфой Ивановой, оба 50 лет. Записан у них сын Лаврентий 20 лет, он «взят в работники тому года з два в Санкт Питербурх». Указание возраста отсутствующего в момент переписи молодого человека может говорить о его возможном возвращении в поместье. В поместной же д. Юркино «в избенке» живет нищая 50-летняя вдова Гликерья Григорьева дочь Яковлевская жена Захарова. Она «солдатская мать», которая «прибегает на время, и ныне скитается в мире, детей нет». В вотчине Лариона и Григория Ивановичей Волконских в половине деревни Федяево был двор нищего Никифора Матвеева 40 лет с женой Лукерьей Яковлевой 35 лет и десятилетним сыном. «А он Никифор взят в плотники»[184], по всей вероятности в год переписи, ибо дата набора отсутствует.

С подобным падением на дно жизни сталкиваемся и в вотчине Спасо-Прилуцкого монастыря. В его подмонастырском с. Коровничье обозначен двор «рекрутного» солдата Павла Семенова, взятого в пятый набор в 1710 г., в котором «живет жена его Киликия Иванова 45 лет» с малолетними сыном Иваном и дочерью, а 11-летний ее сын Федор живет в монастыре «во дьячках» и еще один сын, может быть старший, Матвей умер в 1715 г. В том же селе во дворе другого солдата Дмитрия Ильина, взятого в третий набор, брат которого «Григорий взят в кузнецы и умре в Санкт Питербурхе», живет их 67-летняя мать, а ее младший 16-летний сын Василий «живет в Прилуцком монастыре в служебниках. А сын же ее Михайло сшел в Санкт-Питербурх в работники в 1713 году и умре». Жена Григорья, умершего в Петербурге, «Наталья Павлова дочь вышла замуж, а дети Григорей и Ксенья померли в 1711 году». Или в монастырской же д. Никитино живет «во дворишке нищая вдова солдатская мать Анна Яковлева дочь 58 лет». Ее муж Яков умер в 1711 г., а сыновья «Михайло взят в солдаты в 1711 году, Афанасий сшел в Санкт Питербурх в работники в 1715 году, там умре, Федор сшел безвестно в 1713 году». Еще один сын Осип «скорбен живет в Прилуцком монастыре в больнице»[185].

Вполне отчетливо по материалам переписи 1717 г. виден способ, по которому общины и вотчинники доводили хозяйственно ослабевший двор, где не оставалось трудоспособных людей, до полного разорения. Такой двор передавался новому тяглецу. Подобная мера была использована в поместной д. Савинцово Большое Н. Д. Бердяева, где в 1717 г. значился двор Алексея Ермолина 50 лет с 55-летней женой Антонидой Якимовой и женатым сыном Иваном 33 и Ириной Ивановой 25 лет, у которых сын 5 лет. В книги 1710 г. Алексей с семьей не попал, так как «он был у помещика своего в водожской деревне (т. е. в Водожской вол – Е.Ш.) для работы з женою з детьми». Однако двор тогда был жилым. В нем были «написаны Иван да Тихон Козмины. И они Иван умре после переписи 1710 году, а брат ево Тихон з женою и снохою своею, а с Ивановою женою Кузмина, с Офимьей Михайловой дочерью и с сыном Васильем Ивановым да с племянником Яковом Алексеевым бежали в 1707 году. А племянник их Федор Тимофеев взят в солдаты в девятой набор, а племянник их Яков Иванов взят в работники в Санкт Питербурх и умре»[186]. Двор запустел между переписями, двое мужчин выбыли по мобилизациям, а значительная часть семьи бежала. В нем и была поселена новая семья. В данном случае налицо зависимость крестьян от власти помещика и государства, а также проявление радикальной реакции на нее.

П. А. Колесников сделал интересное наблюдение, пожалуй недооцененное в литературе. Волостные миры с последней четверти XVII в. «выбраковывали», по его выражению, малоимущих крестьян через мобилизации в рекруты и на принудительные работы, освобождаясь от экономически ослабленных сочленов. В соответствии с доминировавшей в 1960-1970-х гг. установкой о классовой дифференциации деревни, ориентированной на буржуазное расслоение, ученый расценил такие факты как создававшие для зажиточных крестьян благоприятные условия по приобретению участков неустойчивых хозяйств[187]. Однако в подобных действиях полагаю, проявлялись со всей отчетливостью социально-стратегические устремления землевладельцев и волостных миров, направленные на поддержание платежеспособности на нужном уровне.

В. А. Александров в монографии о сельской общине, рассматривая вопрос о рекрутчине, обстоятельно проследил и разобрал принципы отбора рекрутов в общинах из числа, во-первых, большесемейных многотяглых крестьянских дворов и, во-вторых, из малотяглых, бесхозяйственных, непрочных дворов. Ученый также показал, что в XVIII в. феодалы и общины широко практиковали сдачу в рекруты «всех тех, кто был им не нужен». Общины выработали разные меры, позволявшие им экономическим путем «очищаться» от малосостоятельных крестьян. Существовала еще внеочередная сдача в рекруты «штрафных», в которые попадали лица, совершившие антиобщественные проступки, пьяницы, но чаще хозяйственно слабые. Этот способ позволял общине избавляться от наиболее бедной части деревни и имел сугубо «хозяйственно-социальный характер»[188].

Примечательно, что историки независимо друг от друга обнаружили одинаковые порядки в связи с рекрутчиной, которые действовали на протяжении XVII–XVIII вв. в черносошной и частновладельческой общинах. В жестком поведении типологически разных общин в отношении нетяглоспособных хозяйств улавливается некое нормативное единство.

Итак, рассмотренный материал свидетельствует, что общины, поддерживаемые землевладельцами, решая на практике вопрос государственной мобилизации, следовали вполне определенной стратегии. Во-первых, при наборах в солдаты и работники они черпали людские ресурсы из семей неразделенных, многоячейных, с достаточным числом мужчин-работников. Такой принцип был болезненным, но позволял со временем семьям восстанавливать свой численный и хозяйственный потенциал, он также был приемлем для землевладельцев и государства, не получавших фискальных потерь. Во-вторых, те же актеры использовали силовой прием окончательного разорения экономически слабых дворов, избавляясь тем самым от хозяйственного балласта, и заводили вместо него или на его месте новое домохозяйство с потенцией развития.

Военная и трудовая мобилизации, как мог убедиться читатель, самым непосредственным образом влияли на структуру семей и судьбы ее членов, воздействуя на их демографию. Изменения происходили не путем естественного, а инициированного извне (для семьи) упрощения состава за счет вырывания структурообразующих звеньев (мужчины) и последующей утраты и даже вымирания сопряженных с ними составляющих (женской и детской). Предложенный нарратив вхождения в отдельные крестьянские дворы и детального проникновения в сложившиеся в них между переписями 1710 и 1717 гг. ситуации, позволил наполнить сухой и однообразный материал живой жизнью. У незаинтересованного читателя может возникнуть упрек автору в перегруженности текста однообразным материалом и его монотонности, однако это обусловлено содержанием источника, и именно за счет такой формы удалось вникнуть в конкретные судьбы людей, выявить стратегии крестьянских семей и практиковавшиеся землевладельцами. Вместе с тем из изложенного наглядно предстает реальная стоимость начавшейся петровской модернизации, которая выражена в человеческих жизнях безмолвствующего, в основном, большинства, но реагировавшего радикально и традиционно – бегством. Отмечу и важную источниковедческую особенность переписи 1717 г. Она уникально зафиксировала момент пульсации состава семей, столь трудно уловимый по источникам.

Глава 3

Внутрисемейные отношения

Реконструкция отношений в семье – важный фактор установления существовавших связей в группах разного рода и масштаба. Для получения суждений по такому не простому вопросу более всего подходят источники, которые возникли в самих группах и фиксировали бы внутренние отношения, а они специально не документированы. Полагаю, что некоторую информацию можно извлечь из поземельных актов крестьян, которые оформляли имущественные сделки, причем договорного характера, на дворы вместе с землей. Крестьяне воспринимали двор именно в совокупности – жилой комплекс с возделываемыми земельными угодьями. Понимание такого единства проявлялось в употреблении ими широко распространенных выражений ценностного характера: продал «свою деревню», хотя реализовалась ее часть – четвертая, восьмая, шестая или иная, деревня – «вотчина наша деда и отца моего» или «по купчим наша вотчина»[189]. Акты могут, в какой-то степени, пролить свет на некоторые отношения между членами семьи, но они мало пригодны для раскрытия причин, обусловливавших те или иные поступки крестьян, а тем более эмоциональных состояний. Наиболее интересны среди таких документов те, в которых фигурировали родственные группы крестьян, участвовавшие в сделке либо как продавцы, либо как покупатели домохозяйств[190].