Записки дивеевской послушницы - Ольга Иженякова

Больной стал спокойным-спокойным. К нему подошла Ибрагимовна, внимательно посмотрела и тихо спросила:

— Уходишь?

— Вроде того… ответил дед.

— Ты это мне место там займи подле себя.

— Хорошо, а где слева или справа?

— А без разницы…

— Почему?

— Главное ведь — рядом…

— Твоя правда, — дед закашлялся, — а теперь иди. Спи спокойно. И не плачь за меня. Место тебе справа займу, слева Наталья будет, как-никак жена законная. Тама, поди, не подеретесь?

— Не знаю…

— Не подеретесь. Если бы и тама дрались, то какой смысл умирать?

— Ты… не поминай лихом. Прости меня, ладно? И за то, что ударила тебя по щеке подле перевязочной, я же не со зла.

— Да я не обижаюсь, ступай, ты тоже меня прости. И не скучай, когда энта… сиреня распустится, вспомни меня, я ить как думал, доживу до сирени, наломаю веток-то, да и пойду тебе предложение делать, Саньку можно было перевести в другую палату, а ты бы ко мне перешла. Так и жили бы друг с дружкой… Ты хоть до сирени-то доживи… И смотри, ни с кем тут шуры-муры не заводи, я ить тебя буду ждать по-честному…

Дверь открылась, в нее, пошатываясь, вошел нетрезвый врач, подошел к кровати, наклонился, дохнул перегаром на деда и сказал:

— Готов, полчаса от силы осталось.

Потом повернулся к Ибрагимовне и попросил посторонних выйти…

На следующее утро сестра-хозяйка принесла Саньке пузырек из-под марганцовки с запиской, который нашли в вещах деда. Медработница немало удивилась, когда увидела, что Санька сладко спит на койке не один, а с поступившей вчера девушкой — Инной. Она прокашлялась, чтобы разбудить их, быстро положила пузырек на тумбочку, сказала, что это — привет от деда, и вышла.

Санька, ничуть не смутившись, поцеловал девушку и попросил переехать к нему в палату на свободное место. Инна, не раздумывая, согласилась, осталось только просить разрешения у главного.

Молодые медленно целовались, и только когда дедов привет был задет и упал на пол, вспомнили о нем, подняли, открыли и прочитали. Записка содержала следующее:

«Я не знаю, кому попадется этот листок. Думаю, хорошему человеку. Плохим Бог не посылает. Если вам нужны деньги или кому из близких, то знайте, их можно найти в американской валюте по адресу: ул. Тимирязева, дом 15, за углом дома в сторону теплицы растет ель, на ней скворечник. Там и деньги. Счастливо. Если можете убежать из этого дома навсегда — убегайте. Сюда смерть приближается с удивительной быстротой… Да и помолитесь за раба Божьего Владимира».

Молодые минуту молчали. Потом, крепко поцеловавшись, стали думать, под каким предлогом им забрать свои вещи из гардеробной. Внезапно Инну стали одолевать сомнения.

— Слушай, — сказала она Саше, — а если эту записку уже прочитал медперсонал?

— Вряд ли, тогда они бы нам ее не передали…

— Ну, тогда давай думать, как туда поехать.

— Давай.

Собрав всю имевшуюся наличность и вещи, молодые в тот же вечер через окно в мужском туалете покинули хоспис.

Пропажа обнаружилась на следующий день, однако медперсонал особенных поисков не предпринимал. Известное дело, куда могут деться онкобольные с четвертой стадией? Бабке Фекле стало плохо, но у нее, по всей видимости, было какое-то неразрешенное дело, и она всеми силами цеплялась за жизнь. Однако дежурившего врача и сейчас поблизости не было. Поговаривали, что он курит травку где-то возле бокса. Но как его там найти, если кругом одни закрытые двери? В общем, суетились возле умирающей, как обычно, молоденькая медсестра и практикантка — третьекурсница. Ну и, естественно, отец Антоний, к нему здесь все привыкли, поскольку видели его куда чаще, чем лечащих врачей. Фекле не хотелось умирать, она закатила истерику, потом, выгнав девушек в белых халатах, долго говорила о чем-то с батюшкой. После разговора ей сделали сильнодействующий укол, и она моментально забыла о своих делах, а также о том, как ее зовут. Кто-то из больных позвонил ее дочери. И через два с половиной часа палата наполнилась ароматом дорогих французских духов.

— Мама, помните, — шептала пожилая дочь престарелой матери, — это ваши любимые духи…

Глаза больной открылись.

— Даша, Даша, я сволочь, прости меня, хорошо?

— Мама, ну что вы такое говорите?

— Даша, у тебя есть брат по отцу.

— Брат?

— Папа твой сгульнул, а я потом ему жизнь отравляла и ей, обоих со свету сжила, Даша, прости…

— Мама, вы в своем уме?

— Теперь …пока да.

— Даша, слушай меня, его зовут Васей, он в Новой Заимке живет, пойди к нему, повинись за меня, внукам его гостинцев привези…

— Мама…

— Фамилия Пустовалов, раньше был директором школы, депутатом, сейчас на пенсии, слепой. Повинись за меня, Даша…

— Хорошо.

— Даша, мне страшно умирать. Пока не повинишься, Бог душу не заберет, а мне больно.

— Мама, как скажете.

— Сейчас иди, повинись.

— Сейчас ночь на дворе.

— Ничего, у вас машина хорошая, к утру будете в Заимке, Вася простит, и Бог тут же возьмет. А то тут кругом столько тварей кишит. И все хотят меня сожрать.

— Мама, ничего не будет плохого, вы у нас добрая.

— Для своих добрая, иди, дочь, иди.

— Хорошо, мама, а что подарить ему и внукам?

— Самое ценное, что есть в доме.

— Хорошо, нам не жалко.

— Умница, дочка. Мне бы твой характер, тогда я бы сразу на небо…

— Мамочка…

— Иди, Даша, не задерживайся.

В то же время стало плохо в соседней палате женщине с модной стрижкой. Она набрала по сотовому телефону чей-то номер и сказала:

— Все! Мне хана. Я умираю, надеюсь, ты понимаешь, что в моей смерти, моей преждевременной смерти виноват ты. Ты! Ты ведь знал, что таких, как я, обижать нельзя…

Неизвестно, что ей ответили, но она закатила такую сцену, что врач, который давно привык к чужому горю, сделался буквально шелковым и услужливо поднес больной капельницу. Вскоре возле нее суетился весь персонал, не было только отца Антония, увидев его, женщина заявила, что он незачем ей. Ее за страдания Бог сразу на небо возьмет…

А потом она кричала, обзывала всех и требовала, требовала, требовала, пока от снотворного не уснула. Когда в комнате раздался характерный храп, все вспомнили о бабке Фекле. Прибежали в ее палату, а там уже отец Антоний читал псалтирь над телом усопшей.

Утром, когда все проснулись, и женщина с модной стрижкой попросила принести завтрак в палату, на ветках ивы распустились почки.

— Пасха скоро, — кто-то сказал в коридоре, вот поэтому земля и наряжается.

— А может, потому, что хороший человек умер, — сказал второй голос.

— Может, и потому.

К Ибрагимовне приехали родственники с юга и привезли охапку сирени.

Она гладила ветки и вспоминала свою молодость, любимую работу, в общем-то удачно сложившуюся жизнь. Она всегда обо всех заботилась и старалась никому не мешать, даже собственным детям не захотела быть обузой, потому сама попросилась сюда. Ее жизненным девизом всегда было — помогать людям. С этими мыслями она родилась, с ними и готовилась к смерти. Только так, будучи полезной и востребованной, она понимала свое счастье и ни на кого не обижалась.

Вдруг, поглаживая чуть влажные ветки, она сделалась серьезной и задумчивой, пошла к отцу Антонию и долго с ним о чем-то говорила. А после обеда ее не стало.

В столовой враз сделалось сиротливо-тихо.

Дети Ибрагимовны сделали роскошные поминки, на могиле посадили сирень.

К следующему четвергу все ушедшие обитатели враз забылись — в хоспис поступили дети. Трое ангелят дошкольного возраста. Мишка-Чеченец завыл, когда их увидел в столовой. А Владимир Ильич, полный тезка Ленина, от неожиданности даже потерял аппетит, хотя на него, надо признать, никогда не жаловался.

— Как тебя зовут? — спросил он нежно мальчика.

— Миша, — ответил карапуз.

В столовой снова сделалось тихо, всем захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы все стало справедливо. Чтобы враз — и болели раком одни негодяи. Металлическая тишина прочно засела здесь.

Миша подошел к своему тезке Мишке-Чеченцу и сказал:

— Дяденька, а вы знали, что умрете?

— Да…

— Тогда почему не сразу, а только ноги? Так же совсем неинтересно. Я вот хочу сразу умереть…

— Твоя правда, может, так и лучше, — согласился собеседник, — а мама у тебя есть?

— Нет, — ответил малыш, — она меня бросила, и папа бросил, еще раньше. Детдомовский я. Тетя Валя сказала, что я — счастливый. Потому что, таких, как я, Боженька сразу усыновляет. Он посмотрит, что у ребенка нет ни мамы, ни папы, и говорит ему: «Будешь моим сыном… Вот тебе большая комната с игрушками лего, вот — велосипед, а там, видишь, речка голубая и вода в ней теплая-теплая. Купайся, сколько хочешь». — Мальчик многозначительно посмотрел на потолок и сказал: — Быстрее бы. А Богородица будет мне мамкой, она будет вкусные булочки печь и сказки на ночь рассказывать, а когда я сброшу с себя одеяло, она подойдет и поправит его, чтобы мне хорошо спалось.