Чернозёмные поля - Евгений Марков

— Как неподсудно? — вскрикнул Трофим Иваныч, не умевший шептаться. — Покажи закон! — Макар Дмитрич отыскал закон. — Вот тоже выдумали, выдумщики эти петербургские! — бормотал вслух Трофим Иваныч, с недовольным видом перелистывая положение о мировых судьях. — Посадили судить всех, дворянина и генерала всякого, а мужик неподсуден… Преступленье по должности… Скажите на милость! Должность какую важную отыскали, волостного старшину. Становой их за хохол таскает, а мировой судья судить не смей! — Он бросил на стол положение, помолчал немного и объявил сердитым басом: — Дело прекращается по неподсудности мировому судье.

Макар Дмитрич опять нагнулся к его уху.

— Нужно, Трофим Иванович, объявить тяжущимся, чтобы обратились в окружной суд.

— Ну их к шуту совсем! — гневно вскрикнул Трофим Иванович. — Очень мне нужно советы давать всякой сволочи. Пусть обращается к кому хочет, хоть к султану турецкому!

Старшина и Василий продолжали стоять.

— Прикажите, ваше высокородие, хоть свидетелей вызвать! — убедительно просил Рыбкин.

— Убирайтесь вы оба вон! Слышал? — гаркнул на него Трофим Иваныч. — Говорю тебе, дело неподсудно мировому судье! Чего ж ты лезешь? Ты у меня понапрасну час времени отнял, разбойник… Судиться, судиться, а где судиться — того не знаешь, к судье лезешь! Судья, мол, всё примет, у судьи для вас в одном дне двое суток… Какой ты старшина, коли не знаешь, где тебе суда искать?

Старшина и Василий торопливо исчезли в толпе.

— О-ох, батюшки, батюшки! — вздыхал, позёвывая, Трофим Иваныч, положив на стол локти и бессознательно уставив глаза на публику. — Пропадёшь с ними! Ну его совсем и судейство. В один день в гроб вгонят. — Он перекрестил себе зевающий рот и опять поднял перед очки опись дел. — Дело по жалобе мещанина Огаркова на государственного крестьянина села Мужланова, Фому Сидорова.

— Трофим Иваныч, — вдруг перебил его чей-то мягкий и просительный голос. — Извините, пожалуйста, будьте так добры, нельзя ли моё дельце вперёд?

Трофим Иваныч поднял глаза. Сосед-помещик стоял в задних рядах публики, низко раскланиваясь с ним и улыбаясь ему заискивающею улыбкою.

— Ах, батюшка! Что же это вы куда затесались? — засуетился Трофим Иванович. — Пожалуйте сюда поближе, к решёточке. Не стыдно-таки вам ни слова мне не сказать! Вы бы таки прямо ко мне в кабинет… Сюда, сюда… Эй, мужичок, подай-ка барину вон тот стул, поставь его сюда, спереди, вот так… Да отодвинься сам… Аль не видишь? Экой народец! Сам не догадается барину место дать.

Сосед совсем переконфузился от такого неожиданного внимания судьи и уже не знал, что изобразить своею улыбкою.

— Нельзя ли моё дельце вперёд, почтеннейший Трофим Иванович, — просил он. — Я бы не смел вас беспокоить, если бы не одно обстоятельство.

— А что такое?

— Да знаете… вещь небольшая, а неловко… — Сосед понизил голос: — К именинному столу приглашала Любовь Петровна, не хотелось бы, знаете, опоздать.

— И то ведь правда! Сегодня у Любовь Петровны именины! — спохватился Трофим Иваныч. — Ну что ж, мы ваше дело вперёд пустим.

— Да как же наше-то, ваше благородие! — вдруг вступился, низко кланяясь, мещанин Огарков. — Ведь обидно! Нас наперво вызвали, а наместо того напоследок повёртываете.

— Ты мужлановский? — спросил его судья.

— Мужлановский.

— Когда приехал?

— Да с час места приехал.

— Кормить мерина, небойсь, будешь?

— Как же не кормивши, ваше благородие! Изволите знать, скотина, что человек, не жива без хлеба.

— Ну, а будешь кормить, чего ж глотку дерёшь? Всё равно тебе ждать. Не сутки тянуть буду, не беспокойся. Мне и в час-то вы надоедите хуже горькой редьки. Видишь, барину к спеху нужно, должен уваженье сделать.

— Мы против этого никогда… Мы завсегда уважим, — бормотал мещанин Огарков, отступая в толпу.

— Народ! — размышлял вслух Трофим Иваныч, обращаясь ко всей публике вообще, но особенно к соседу-помещику. — Вот ведь набаловались как! Не смей уж и дела назначить по-своему, а как он тебе прикажет! Сам и набаловал. Привыкли со всякой дрянью к Трофиму Ивановичу таскаться, пороги его обивать… день и ночь покою ему не давать… Помоги, мол, батюшка Трофим Иваныч, выручи, родимец Трофим Иваныч… А Трофим Иваныч и развешивает уши, как дурак. А ведь этот народ нешто понимает добро? Ты ему палец дашь, он тебе всю руку отхватит… Он вот какой… Он Бога слопает, не то что человека! Согрешил с ними, грешный. Да нет, тут вам не Трофим Иваныч! Тут мировой судья! — вдруг переменил он голос. — Видишь, знак царский? — Трофим Иваныч грозно указал на свою цепь неизвестно кому. — Так лясы точить нечего!

По делу помещика было вызвано шесть человек: со стороны истца его собственный приказчик и два однодворца-соседа; со стороны крестьян, против которых был представлен иск, староста с двумя стариками.

Помещик жаловался. что крестьяне самовольно вспахали и засеяли его чересполосную землю в одиннадцати загонах, всего количеством около тридцати двух десятин, и потравили барский луг, называемый «Под ольхами», и, кроме того, насильно выгоняют свой скот и лошадей на барскую парену и яровой клин; всего крестьяне причинили убытку помещику на четыреста восемьдесят рублей, вследствие чего он и просит, воспретив означенным крестьянам, под страхом законной ответственности, самовольное пользование имуществом помещика, взыскать с них в пользу последнего вышеперечисленные убытки. На вопросы судьи староста и старики сознались, что точно они вспахали и засеяли помещичью землю по ту сторону реки Волчьей Платы, в одиннадцати чересполосных загонах, всего до тридцати двух десятин, луг под названием «Под ольхами» травят и скот свой и лошадей выпускают на барскую парену. Но в нанесении помещику убытков в размере четырёхсот восьмидесяти рублей виновными себя не признают на том основании, что промеж ними и помещиком было условие на три года: ту землю и выпуски иметь им, крестьянам, а ему, помещику, они, крестьяне, обязывались за то разной работой, а именно обработать вполне двадцать десятин в озимом клину да двадцать десятин в яровом, скосить два раза сад, четыре дня возить хлеб во время уборки с полей на гумно целою барщиной и выставить в разное время, куда потребуется, сорок пять баб. Условие-де это соблюдалось ими свято два года, и помещик им землю свою за Платою пахать не препятствовал и с выпусков их не гонял; а нынешнею весною, по третьему году, стал их принуждать двоить и укатывать овсы, чего в уговоре не было и в прежние года не делалось, и они, крестьяне, от того двоенья и катка отказались. Он работы ж, какою они по условию «обязаны», крестьяне не отказываются и готовы выйти на неё по первому требованию помещика. Однодворцы-соседи показали только, что земля за Волчьею Платой принадлежит и издавна принадлежала помещику, а что теперь засевают её крестьяне и что скот выпускают на луг и парену, также принадлежащие помещику. Было ли между ними с помещиком какое условие, того, по безграмотству своему, не знают.

Трофим Иванович долго хмурился молча, потирая то лоб, то очки.

— Сергей Сергеич! — сказал он вдруг. — Да скажите мне прямо, было у вас условие или нет?

Сергей Сергеевич слегка смутился.

— Видите ли, Трофим Иваныч, я не отрицаю, что нечто вроде условия между нами действительно было. То есть, это вовсе даже и не условие, а так себе… можно сказать, моя добрая воля. Я действительно предоставил на некоторое время пользоваться землёю и выпусками за работы. Но срока я, во-первых, не определял.

— Это на что же так говорить, Сергей Сергеич? — заговорили все три мужика. — Нужно по-божески говорить, как, значит, оно было… На три года был уговор, на том и магарыч пили.

— Вы, пожалуй, наскажете на пять лет! — неуверенно заметил помещик.

Судья спросил приказчика.

— Да ведь на бумаге, осмелюсь вам доложить, ничего не было, ваше высокородие, — отвечал расторопный приказчик. — А мало ли чего промеж себя на словах говорится! Нонче так скажешь, завтра инако. Известно, дело домашнее. А как, по моему рассуждению, их милость Сергей Сергеевич своему добру завсегда хозяева, так они, мужичьё, в его добре ему не указ.

— Помилуйте, ваше благородие! — завопили крестьяне. — Мы народ нешто грамотный? Мы народ тёмный. Нужно ли в бумагу писать, али нет, мы этого не понимаем. Люди мы маленькие, нас обидеть можно; а разумеется, как знамши мы их милость, Сергей Сергеича… значит, и папеньку их покойника… сумленья в эвтом не имели… А что на три года у нас условие было, в том мы всем обчеством присягу примем.

Трофим Иваныч давно уже смотрел на соседа и с недовольным видом потирал лоб.

— Есть у меня тут время из-за всякого вздора к присяге вас тянуть, — бормотал он. — Перестаньте орать; не одних вас, неучей, слушать! Что ж, Сергей Сергеевич?