Сулла - Георгий Гулиа

Это мрачное предсказание сенат воспринял не без содрогания. Сулла произнес эти слова бесстрастным голосом. И тем большее впечатление произвели они.

Далее Сулла перешел к ближайшим целям римской политической и военной жизни. Он. Сулла, мечтает о людях воистину сильной воли и мудрости, о людях, которые будут избраны консулами и магистратами. Ибо надо иметь сильную оппозицию, действенную оппозицию, чтобы противостоять ее критике и вести государственное дело по правильному руслу. Сотоварищи слабые, рыхлые, лишенные горячей мысли – всегда неприятный груз для государственного деятеля. Сотоварищи сильные духом, сильные телом, имеющие собственные глаза и уши – всегда благо для государственного деятеля. Учитывая это, Сулла призывает избирать на высокие должности испытанных людей, если угодно, настоящих врагов Суллы. Это необходимо для блага республики.

Что же до военных дел – они предельно ясны: разгром Митридата неминуем, если Рим возьмется за дело как следует. Необходимо повести войско на Восток. Войско имеется. Его следует укомплектовать, экипировать должным образом и напутствовать добрым словом.

Оратор не называл имени полководца. Все понимали, что им будет Сулла. Единственно, что надлежит срочно исполнить, – это щедро открыть сундуки государственной казны для военного похода в Малую Азию. Все же прочее – забота самого Суллы и его войска. Они не уронят чести римского оружия…

В заключение Сулла еще раз пропел дифирамб в честь Римской республики. Еще и еще раз заклеймил всяческую диктатуру и любых диктаторов. Всех мастей…

– О сенаторы! – воскликнул Сулла осипшим голосом. – Я клянусь вам, что не устану работать ради нашей дружбы. Я клянусь вам, что войско мое выполнит любое постановление сената и останется верным республике!

Он закончил свою речь. Сенаторы приветствовали его если не очень бурно, то, во всяком случае, вполне пристойно с точки зрения сенатских традиций.

Сулла сошел с трибуны, направился к своим друзьям. Его приветствовал Фронтан.

– Эти господа, кажется, довольны, – сказал полководец тихо. – Идем-ка отсюда поскорее – нам надо заняться настоящим делом.

И он покинул храм Беллоны.

4

С Децимом состоялся крутой разговор. Сулла знать ничего не желал: как это могло случиться, что удрал старикашка Марий? Как он провел Децима?

Объяснения центуриона ничего, собственно, не объясняли. Да и что можно объяснить?

– Он удрал из-под твоего носа, – сказал Сулла.

– Мы осматривали все дома… Мы рыскали по дворам, словно голодные звери, – говорил Децим, глотая горькую слюну.

Сулла криво усмехнулся:

– Это все – сказки для детей!

Децим не смел возражать.

– Идиотские россказни для несмышленышей!

Децим глотал, все глотал слюну.

– Ты эти песни пой своим шлюхам!

Слышишь? Децим опускал голову все ниже и ниже.

– Как же это он все-таки улизнул? – Сулла стал против Децима, горячо задышал ему в лицо. Центурион мысленно прощался с жизнью.

Децим попытался кое-как связать слова:

– Значит, так, я вошел в один дом. Это после многих домов. Значит, мне говорят так: кого ищешь? Я, значит, говорю так: нужен один человек… Мне, значит, говорят: может, Марий? Откуда знаете, спрашиваю? Они говорят: он удрал, говорят. Его видели, говорят, вчера вечером, а нынче, говорят, он где-нибудь в Этрурии или еще дальше. И я тут же доложил тебе…

Сулла скрежетал зубами, дважды замахивался рукой на своего солдата, но не ударил. И, злорадно улыбаясь, учинял излюбленный допрос.

– Кто ты, Децим? Отвечай мне!

– Свинья, мой господин.

– А еще?

– Болван!

– Мало!

– Каракатица вонючая.

– Мало!

– Падаль! Падаль я! Издохший осел!

Сулла улыбнулся, погрозил пальцем:

– Осел да еще издохший? Ты верно изобразил себя, на этот раз прощаю.

Он налил вина себе и Дециму. Центурион перевел дух. Смахнул капли холодного пота с кончика носа, со лба, с подбородка.

– Будь здоров, Децим!

Децим улыбнулся. Подобострастно. Как самый преданный слуга, как собака, охраняющая двор.

– Выпьем по второй, – предложил Сулла.

Вино было терпкое, прохладное. Отдавало виноградными косточками. Децим был голоден, поискал глазами: нет ли чего на столе?

Сулла налил еще, выпил сам, заставил пить Децима. А солдату не до вина, хотя бы кусочек сухого хлеба в рот. И в эту самую минуту Эпикед внес огромное глиняное блюдо с отварными телячьими сердцами. Мясо дымилось. И хлеб был совсем свежий. Подрумяненный.

– Садись, – приказал Сулла Дециму. – Ешь и слушай, что скажу.

Сулла положил себе целое телячье сердце, разрезал его пополам, поделился мясом со своим центурионом. Он любил Децима особенной любовью: ему одному прощал то, чего не прощал никому. Децим был собакой, мулом и кошкой в одно и то же время. Более всего любил Сулла кошек, собак и мулов. А прочее все живое – презирал. И не столько презирал, сколько ни во что не ставил. Что человек, что былинка – одно и то же! Никто не учил его этому. В Сулле это родилось вместе с ним, в один и тот же день. Никто не возбуждал в нем гнева против людей. Гнев умещался в нем так же естественно, как сердце. И это лучше всех знал Децим. А может, и Эпикед.

– Децим, – сказал Сулла, глядя куда-то в сторону, – с этим Марием ты дал маху. И судьями тебе будут боги!

Центурион перестал жевать. Весь обратился в слух. Наклонил голову набок в знак особого внимания.

– Они тебя накажут в той мере, в какой ты это заслужил. И ты не откупишься ничем. Это уж поверь мне!

Децим не дышал. Положил руки на стол, точно хватался за него, чтобы не утонуть, чтобы не унесло его быстриной.

Сулла побарабанил пальцами, бросил на него косой взгляд. Точно целился в него из лука. Не просто глядел, но изучающе. А что, собственно, изучал? Разве не ясен этот центурион? Разве не есть он самый законченный и с военной точки зрения самый удобный тип солдата? Внимает начальству, исполняет приказы в точности, не знает пощады к врагу. Что же еще требуется от центуриона?..

– Децим, – мрачно произнес Сулла, и по спине центуриона снова побежали мурашки, – скажу тебе нечто, и ты запомни это. Запомни и доподлинно исполни.

Солдат смотрел прямо в зрачки своему начальнику. Он готов на все. Он исполнит приказание в точности. Немедленно. Беспощадно. Если даже речь пойдет о родном его отце.

– Есть тут некий народный трибун. Есть, к сожалению, такая должность. Она до сих пор сохранилась в Риме. Это прибежище для бездельников. Это придумали некогда лентяи. Но об этом после. Одного из таких трибунов звать Сульпиций. Это – изверг. Это – убийца, каких не видел свет. Попадись ты ему, и он прикажет истолочь тебя в порошок. Ты понял, – в порошок?

– Да, понял.

– Он и меня готов сожрать. Словно удав кролика. Ты меня понял?

– Да, понял.

– Сульпиций – это правая рука Мария.

– …Правая рука, – прошептал центурион, не сводя глаз со своего начальника.

– Сульпиций – не только правая рука. Но и зачинатель всего гадкого в Риме. Он хотел убить меня во что бы то ни стало.

Центурион схватился за рукоять меча.

– Он окружил меня своими ищейками. Это было перед тем, как я прибыл в Нолу.

Децим прорычал что-то нечленораздельное. Точно собака, посаженная на цепь.

– Да, Децим, и чуть было не прирезал меня. Я был один, а их было пятьдесят, сто. А может, и больше!.. Я рассказывал вам об этом, когда прискакал из Рима в Нолу. Чудо спасло меня тогда. Ты помнишь это, Децим?

– Да, – сказал солдат.

– Децим, я приказываю тебе найти этого народного трибуна Сульпиция. Он, говорят, скрывается где-то в Риме. Возможно, даже на Палатине. Впрочем, не обязательно на Палатине. Если он скрывается, значит, у него имеются доверенные люди. Может, рабы доверенные. Лучше всего действовать через рабов. Пообещай им свободу, деньги, девиц, виллы. Что угодно обещай, но найди этого изверга. Найди его или добудь его голову и покажи мне ее. Ты понял?

– Понял.

– Послушай, Децим, делай все тайно. Не привлекай к этому делу лишних людей. Деньги тебе выдаст Эпикед. Послушай, Децим, ты должен добыть мне эту голову.

Центурион встал, выбросил вперед правую руку и провозгласил:

– Клянусь!

Потом пригубил вино и сказал:

– Пусть это вино станет для меня ядом, если я не выполню твоего приказа!

– Садись, – сказал ему Сулла. – Садись и жри себе на здоровье.

И трапеза продолжалась.

Они сидели в небольшой комнате, дверь которой выходила в атриум. Светильники ярко горели. Центурион дожевывал еду, запивал ее быстрыми, маленькими глотками вина. Он явно торопился. Наспех проглотив мясо и кусок хлеба, Децим встал, вытянулся.

– Иду выполнять приказ.

– Иди.

Солдат выбежал.

Сулла позвал Эпикеда. Он показался из-за колонны. И словно чем-то встревожен.

– Что с тобой, Эпикед?

– Ничего, господин.

– Врешь. Посмотри мне в глаза.