Не оглядывайся назад!.. - Владимир Максимов

Там переночуем. Вернее, перекантуемся как-нибудь: либо в дыму, что невозможно; либо в холоде, что также плохо переносимо. Но третьего, увы, в «Бухенвальде» не дано. За то ему и этакое жуткое название навесили.

Ещё одну ночёвку придётся обустроить с брезентухой у нодьи.

Брезент потом спрячем в укромном месте, где-нибудь на бережку, чтоб дальше с собой не тащить. Если всё сложится по плану, то до «базы» останется один дневной переход. Примерно километров двадцать – двадцать пять… Погода, по всем приметам, не должна испортиться. Так что, тьфу, тьфу, тьфу – чтоб не сглазить, дня через три будем в посёлке! В цивилизации! Где есть добротные дома. По субботам – во дворах топятся бани… Есть магазин, медпункт и даже – библиотека! А главное – там могут случайно встретиться молодые, красивые девушки… Обязательно молодые и обязательно красивые – об ином не мечталось!..

Позавтракали мы перед отходом плотно. Разогрев приготовленное с вечера в большой сковороде, скорее похожей на маленький тазик, нарезанного небольшими кусочками мяса с луком. Ядрёная луковица оказалась последней, сбережённой в различных тряпичках от мороза, днём сильно выстужающего зимовьё…

Остатки еды отдали собакам. Те, не понимая, почему их кормят утром, перед промыслом, а не вечером, как обычно, – быстро сглотали мясо и вопросительно уставились на нас, ожидая дальнейших команд или новых подачек.

Остатками горячей воды из чайника вымыли посуду, положив затем чашки, ложки, сковороду в плотный полиэтиленовый пакет, а пакет на полку. Из всех имеющихся ёмкостей вылили остатки воды, которую брали из ручейка под горой. Немного посидели «на дорожку», в тишине… Потом подсели под паняги, стоящие на нарах. Продели руки в лямки и, расправив их на плечах, покряхтывая, распрямились, чувствуя прижимающий к земле немалый груз и размышляя над тем, не перестарались ли мы с поклажей, правильно ли соразмерили свои силы?..

В эту минуту котелок, прикрепленный сверху моей паняги, стукнувшись о ствол надеваемой на плечо мелкашки, радостно и звонко звякнул, словно желал быть не котелком, а колокольчиком почтовой тройки, предвещая впереди только хорошее…

Мы взглянули друг на друга, улыбнулись этому нежданному звуку и шагнули из полумрака уже будто бы чужого нам зимовья в белоснежное царство тайги, яркого солнечного утра!

– Ну, тронулись, – сказал Юрка и стал первым спускаться по пологому склону к реке.

Был слышен скрип снега и весёлый говор недалёкого ручья, журчащего в низинке меж высокими снегами…

Небо над рекой, свободное от заснеженных дерев, будто вдруг распахнулось всей своей безоблачной и яркой синевой.

Солнце ещё не давало тепла, но светило ласково и щедро…

Идти по реке в середине марта, чувствуя на щеках приятное покалывание лёгкого морозца и в то же время уже улавливая ноздрями что-то весеннее, похожее на запах талого снега, ощутимое во встречном дыхании ветерка, – было здорово! Особенно первые сотни шагов…

Вот мы уже дошли до места, где я провалился в промоину, которая и сейчас игриво журчала в свободном ото льда пространстве.

«Значит, километра два-три протопали! Ничего, дойдём, втянемся», – успокоил я себя, чувствуя как от давящего груза начинают противно ныть мышцы шеи. Почему-то на тяжёлую ношу они всегда реагируют первыми.

Уже пройдя мимо промоины и видя перед собой навьюченную спину Юрки, я с холодком в груди подумал: «Не дай бог провалиться с таким грузом. Сразу – камнем на дно».

Через какое-то время в нытьё шеи включились и стали неметь плечи. Я, как и Юрка, стал то и дело перемещать лямки паняги – то ближе к голове, то – к скату плеч, чувствуя при этом недолгое облегчение. Иногда я сжимал лямки руками и как бы тянул их вперёд, чувствуя, что тогда они меньше врезаются в ключицы.

Испытал и своё «изобретение», над которым, когда я мастерил его, хихикал мой напарник. Это была широкая лямка с мягкой тряпочкой, которую я приспосабливал на лоб, хоть чуть-чуть уменьшая давление груза на плечи.

Опустишь голову, согнёшь спину (руки свободно болтаются ниже колен) и идёшь так какое-то время, ощущая, что вес вроде бы полегчал…

Последними начинают уставать «ходули». Шаг становится неровным. Ноги заплетаются. И становится ясно, что необходим привал. Чтобы хоть ненадолго сбросить с себя становящийся с каждым километром тяжелее груз. Дать отдохнуть всему телу, всем затекшим мышцам.

Я взглянул на часы. Была половина первого.

«Вышли мы, как ни старались пораньше, в одиннадцатом часу. Значит, идём чуть больше двух. Рановато, конечно, но можно уже и привал небольшой сделать. Идём нормально. До «Бухенвальда» должны дойти засветло…»

Юрка, будто угадав мои мысли (в одинаковых условиях и мысли одинаковы), не оборачиваясь, сказал:

– Идём вон до того заворота. – Он указал правой рукой на далёкий загиб реки. – Там – привал. Чай пьём.

Он говорил отрывисто – не тратя лишних слов.

Собаки, трусившие всё это время чуть сзади нас, будто поняв его слова, обгоняя друг друга, играя на бегу, устремились вперёд по простору реки.

Минут через двадцать мы вышли на берег и с удовольствием освободились от паняг, сразу почувствовав такое облегчение, словно сбросили с плеч огромные камни-валуны, притороченные к нашим спинам.

Шея, ноги, плечи, спина – всё ещё продолжало поднывать. Но без груза это было уже какое-то весёлое нытьё-погуживание. Словно пузырьки воздуха, как в открытой бутылке «Нарзана», забегали под кожей, устремляясь вверх.

Я рухнул на снег и, закинув за голову руки, счастливо смотрел в голубое, просторное, чистое небо.

– Сильно-то на снегу не валяйся! Если вспотел – простынешь. Иди лучше дровец для костра собери. Нам долго здесь рассиживаться некогда.

Я с трудом встал. А Юрка, поправляя на пояснице пояс из собачьей шкуры, добавил:

– А я пока этим оглоедам мясца отрублю. Пусть жрут до отвала, чтоб не было потом охоты мышковать. А то, не дай бог, ещё отстанут. Шарик – по молодости, а Шайба – по природной глупости… Да и нам хоть немного ноша облегчится.

Он глубоко вздохнул, зачем-то ещё раз поправляя пояс, и пошёл к своей паняге.

Мне так хотелось попросить его отхватить мясца, да поболее, с моей ноши, но я не сделал этого, потому что он, кроме приблизительно равного груза сверх того, нёс ещё топор и брезент.

Из изумительно чистого снега вскипятили чаёк…

А приличный кусок мяса, который я отколол большим охотничьим ножом от того, что было увязано у меня (не поленившись – развязать и снова завязать различные тесёмочки), пошёл на строганину. Получилась целая горка тонких длинных аппетитных ломтиков мяса, тающего во рту. Благо, что и соль и красный перец в наших припасах имелись. Правда, есть почти не хотелось, а вот пить, наоборот, хотелось очень сильно…

На одной из паняг, как на деревянном столе, перевернув её вниз грузом, перекусили. А больше отпились – густым, душистым чаем со сгущённым молоком. Пустую банку из-под которого, сплющив, закопали под вывороченной корягой.

Я разомлел от еды и тепла костерка, закрыв глаза и подставив лицо уже теплому солнцу.

– Пора, – скомандовал Юрка, пряча в свою поклажу алюминиевую кружку и ложку…

Впереди, метрах в тридцати от нас, на середине реки, из промоины на лёд выскользнула здоровенная выдра. Она как-то неуклюже и неспешно засеменила мелкими шажками к следующей промоине, видневшейся метрах в пятидесяти от первой.

Я невольно, не прерывая шага, потянулся за мелкашкой.

Выдра оглянулась, но ходу не прибавила, оставляя на снегу черту от волочащегося хвоста.

– Не надо, – сказал Юрка, идущий рядом. – Некогда нам сейчас задерживаться. Солнце уже вон как высоко…

Я облегчённо вздохнул, как будто часть моего груза Юрка перенёс на свои плечи, а выдра минуты через две, прощально булькнув, соскользнула в воду, продолговато чернеющую среди белого снега и льда посредине реки.

Насторожившиеся было собаки опустили головы. Похоже, они понимали, что мы сейчас не на охоте, и спокойно трусили рядом…

В обступивших нас со всех сторон, как армия неприятеля, тревожных сумерках, так непохожих на предшествующий им яркий, солнечный, морозный день, мы добрались до «Бухенвальда». Зимовьё стояло за небольшим болотцем, угадываемым по неровности засыпанных снегом кочек, между которыми едва виднелась неизвестно кем и неизвестно когда оставленная извилистая тропка. Позади зимовья, словно крепостная стена замка, стоял угрюмо высокий плотный темный ельник.

При первом же взгляде на зимовьё, я уловил в его очертаниях что-то необычное, неладное… И только в следующий момент сообразил, что крыша на нём сдвинута в сторону и остатки дранья от неё лежат на углу невысокого сруба.

Недалеко впереди, рядом с тропой, валялась измятая и местами сплющенная двадцатилитровая металлическая канистра.

– Стоп! – негромко сказал Юрка, сняв с плеч панягу и пригнувшись, стал что-то рассматривать на снегу. Потом, с карабином в руках, он медленно и осторожно подошёл к канистре.