Дети заката - Тимофей Алексеев

Место для зимовья расстрига выбрал в лесу на краю поляны. Рядом протекал каменистый ручей, заросший по берегам осокой и невысоким камышом. Поп оглядел место и воткнул лопату.

— Вот здесь, быть может, я проведу последние годы своей жизни. И в молитвах, и в размышлениях с самим собой.

Лес был рядом. Срубил Леший ему избушку. Сам-то расстрига топор никогда не держал в руках. Сказал после того, как чуть не порубил себе ногу.

— Топор не кадило — сноровки требует.

— Так сноровка, она придёт со временем, батюшка. Не у тебя первого не получается. Всё приходит со временем. Ко мне, может, память придёт, а к тебе то, что ты ищешь, — успокоение.

Накололи потолки и пол, надрали дранки, покрыли крышу. Сбили из глины небольшой камелёк, затопили — теплом потянуло по смолёвым стенам.

— Убежишь ты зимой отсюда, расстрига, не вытянешь скуки и одиночества. Это ведь когда среди людей жил, казалось тебе, что без них лучше. А поживёшь один — злейший враг тут тебе за счастье покажется…

— Не убегу, потому как не знаю, куда бежать. Да и кто меня где ждёт?

— Никто, расстрига, не придёт сюда — неблизкий путь. Если же вздумаешь уходить, не ходи по тайге: не дойдёшь, замёрзнешь. По реке иди, там зимой ветром наст надувает, идти легко… Да, лыжи себе из ёлки сделай — они всегда в лесу нужны: где петли на зайцев поставить, где за дровами сходить. Трос в лодке возьмёшь, на костре обожжёшь, петель накрутишь. Захочешь жить — проживёшь. Руки опустишь — пропадёшь… А я завтра домой уеду, вот ночь ещё с тобой здесь проведу и уеду. Валентина тоже уже, наверное, беспокоится.

— Митя… Ты расскажи мне про Богиню.

— Зачем тебе? У тебя же есть свой Бог.

— Есть, Митя, только он на землю не спускается, а твоя на земле живёт… Какая она?

— Разве словами, расстрига, её опишешь? Таких слов люди не выдумали…

— А другой мир, Митя, это как небо?

— Это как память, в него уйти и вернуться можно…

— Как это? Не пойму что-то. Загадками говоришь.

— В нас они, наверное, живут, в нашей памяти, оттуда и приходят. По-другому я это объяснить не могу.

— А я в первый раз, когда ты о Богине сказал, подумал, что болен ты. Только теперь понял, что правду говоришь…

— Может, и болен… Потому как один в это верю. Вот и ты пришёл ведь сюда! Значит, среди людей посчитают, что и ты нездоров.

— Да есть ли у людей дело до меня? Я ведь тоже тебе рассказать хочу, что привело меня сюда. Да на всякий случай — вдруг не выживу да больше не встретимся? — завещание тебе оставлю. Оно уже составлено, только имя твоё впишу своей рукой.

— Ты думаешь, оно мне надо?

— Пригодится авось…

Окончив исторический факультет в шестьдесят пятом, Саша Рогозин долго преподавал в школе. В свободное от работы время занимался фарцовкой — это началось ещё со студенческой скамьи. Работал не по-крупному и один, а так больших денег не сделаешь. Но всё же с горем пополам скопил деньги, купил машину. Машина была его давней мечтой. Она даже во сне ему снилась: голубенький жигулёнок с мягкими велюровыми сиденьями. И вот его сокровенная мечта сбылась! Он сидел в своей машине и раскатывал по ночному городу!

Но после трёх дней общения со своей «мечтой» он почувствовал смертную тоску. И от машины, и от всего, что его окружает. Машина-то всего три дня и горячила кровь, и взвинчивала душу от ветра в лицо, от чувства обладания собственным автомобилем. Но всё разом прекратилось. Опять были скучные уроки, которые он проводил, пыльная машина в гараже, на которой он теперь иногда приезжал на рынок. Просто посмотреть, уже не фарцевать — это тоже ему наскучило. Просто ходил между рядами и смотрел, как всё продаётся и покупается: от заграничных джинсов и до человеческой совести. И ему, спекулянту со стажем, пусть работавшему по мелочам, вдруг в голову пришёл вопрос: «Неужели везде так? Неужели так у нас устроен мир?»

Подтверждением тому стала продажа его голубой мечты, «Жигулей», когда его обвели, как самого последнего лоха на земле. При оформлении документов, когда машина стала уже не его, ему всучили «куклу» из хорошо нарезанной бумаги. Напился он тогда до помрачения, и в первый раз в душу его вошла злость на этих упитанных крепких парней, которые его обвели. И вместе со злостью в душу вошла игра — не жажда мщения.

Он знал, что может быть почище тех кидал с рынка. А раз так устроен мир, почему бы и не попробовать, не стать миллионером. Тем более, что всё пошло прахом: и его деньги, и образование.

Ведь всё, чему его учили пять лет, чему он учил детей, в новом времени, которое наступило, оказалось враньём. Он так искренно верил и хотел быть похожим на некоторых героев — всё оказалось пустословием, «старой идеологией». И ложь почувствовал везде: от цыганки-гадалки до депутатских обещаний в прессе и лозунгах.

Родители к тому времени уже умерли, оставив ему трёхкомнатную квартиру на окраине Ленинграда. Жениться так и не женился. Для него во всём чувствовалась тоска: и в женитьбе, и в жизни. Душа просила чего-то такого!.. Острого, неординарного!

Но вот пришло новое время… Всё, чем жил народ: идеи и небольшие накопления — полетело псу под хвост. А Александру Рогозину уже было под пятьдесят, и заниматься старым трудом уже не имело смысла. А тут вольный ветра принес уйму возможностей, как без труда и не затрачивая собственного капитала сделать себе состояние. И новая бредовая мечта стать миллионером сама поплыла в руки.

Пошла мода на религию. И какую только не стали проповедовать в России! Дудели по стране, кто во что горазд! Как грибы, росли общины и молельные дома. Ещё в институте Александр увлёкался ведической культурой и теперь, в мутной воде, сделал ставку на это. Провозгласив себя наследником волхвов, изготовив все атрибуты старого веротолкования — из старых книг срисовал обереги и амулеты, отлил их в мастерской у пьяницы-частника за копейки, — взялся за дело. В родном городе, где многие его знали, он не стал искать лохов, а поехал в начинающую жиреть Москву. Подобрав пару мошенников-единомышленников, за полгода сбил общину вокруг себя. И, сменив фамилию и имя, с купленным паспортом, став Эдуардом Пошляевым, обобрал до нитки всю свою общину, поделившись с подельниками по совести. Смылись. Уже с деньгами и настоящим паспортом снова приехал в Питер, но, зная, что всё равно его будут искать, положив деньги в банк и сделав страдальческое лицо, пошёл жить в монастырь.

Окунувшись в закрытую от мирского глаза жизнь, он стал постигать келейное бытие. Часто одеваясь в строгую рясу и повесив вместе с крестом большую железную кружку с прорезью для пожертвования денег, он пропадал на вокзалах Питера. Иногда проходя мимо стендов «Их ищет милиция», он видел свою фотографию и, улыбаясь, любовался ею. Через два года он был пострижён и отправлен в далёкий сибирский край батюшкой в деревенскую церковь.