Ворон: Сердце Лазаря - Поппи Брайт

— Мне нужно знать ваше мнение, — сказал он, кивая в сторону длинного темного коридора, ведущего к комнате Винса Норриса. Джим там уже побывал и не очень-то стремился вернуться.

— О чем? Слушайте, я не…

— Я знаю, что он был вашим другом, — сказал Кеннеди. — Поэтому надеюсь, что вы сможете объяснить.

— Объяснить что?

Детектив уже шел обратно в комнату, в которой Винс Норрис перерезал себе горло осколком зеркала. И Джим последовал за ним, мечтая сесть в машину и как можно скорее оказаться подальше отсюда.

Детектив провел его в спальню, и Джим попытался снова сказать, что уже был здесь, уже видел все, что можно, и не слишком хотел видеть снова, спасибо, когда Кеннеди указал на низкий потолок и скрестил руки на груди.

— Это, — и Джим посмотрел вверх.

По-детсадовски грубый рисунок намалеван прямо над кроватью: огромная птица, оба крыла распростерты, клюв как кинжал. Кровь уже высохла. Джим Унгер безмолвно застыл, уставившись, чувствуя головокружение. Комната внезапно показалась холодной.

— Ни записки, ничего. Только это. Мы считаем, он это сделал перед тем как перерезал себе горло. Все пальцы правой руки были ободраны до мяса.

— Можете не упоминать это в отчете? — спросил Джим, не смея отвести глаз от неуверенных бурых мазков на белой штукатурке. Вспоминая одурманенный транквилизаторами голос из телефонной трубки: я все еще вижу это, Джимбо. То, что было в квартире.

— Если вы что-то знаете, я хотел бы…

Джим прервал его:

— Я спрашиваю: не могли бы вы не упоминать это в проклятом отчете, пожалуйста? — горячая волна гнева разрушила заклятье. Он отвернулся, лучше уж смотреть на кровать и грубый ковер, пропитанный кровью Винса.

— Но…

— Просто ответьте да или нет, детектив. И это ничего не означает. Винс был не в себе. Ему снились кошмары.

Воцарилось долгое молчание, пока другой детектив изучал Джима, потом снова поглядел на гнетущий рисунок на потолке.

— Ладно, — наконец ответил Кеннеди. — Ладно, хрен с ним. Будь по-вашему.

Джим поблагодарил или хотел поблагодарить, выйдя в коридор, но там его ждала мать Винса, отрезав путь к побегу. У нее было лицо мертвой женщины — чересчур много скорби в глазах, чтобы осталось место для жизни.

— Скажи мне, — ее голос был древним, как гнилые болота и небеса над ними, как голос первой женщины, потерявшей сына. — Винсент настолько боялся, что ни разу не сказал ни мне, ни врачам, чего он боялся. Но ты же знаешь? Я хочу, чтобы ты сказал мне.

Он мог рассказать. Мог усадить ее и рассказать о собственных кошмарах, о кровавом кошмаре, поджидавшем их на улице Урсулинок. Подробности, которыми, как он подозревал, Винс не стал делиться ни с кем. И это что-то изменило бы.

— Прошу прощения, миссис Норрис, — ответил он вместо этого. — Клянусь богом, хотел бы, но не знаю. Мне очень, очень жаль.

Он прошел мимо и не останавливался, пока не вышел из дома, пересек бетонную дорожку и добрался до своей машины. Тогда он оглянулся, лишь на секунду, и она наблюдала за ним из-за занавесок гостиной. Ее обвиняющее лицо стало таким же древним, как и голос.

Он не включает телевизор, вместо этого дает Джули и дальше спать в их кровати, а сам идет на первый этаж. Достает револьвер из кобуры и забирает с собой. Ему больше не хочется быть чересчур далеко от оружия.

За окном шторм громит город. Джим собирается просто сидеть на кухне, пить пиво и наблюдать за бурей в окно, надеясь, что алкоголь снова его усыпит. В шкафчике с лекарствами есть выписанная врачом бутылочка с валиумом, маленькими голубыми кусочками спокойствия, но он не любит их принимать, не любит ненастоящее, отстраненное умиротворение, которое они несут.

Дождь словно барабанит по крыше огромными пальцами, пока он открывает банку «Миллера» и устраивается. Револьвер лежит на столе перед ним, а он смотрит в мокрую, исхлестанную грозой ночь. Пиво несет утешение, и он выпивает полбанки одним долгим глотком.

— Соберись, Джимбо, — шепчет он, вытирая рот. Ночь снаружи освещает очередной яркий всполох. На долю секунды свет заливает весь мир и он застывает, занеся банку над столом. Пиво и слюна сохнут на тыльной стороне ладони.

Блядь, что это было? Прежде чем он успевает отгородиться от мысли, внушить себе, что внезапный свет, ливень и усталые глаза сыграли с ним шутку. Над головой гремят раскаты. Джим Унгер ставит банку, берет пушку 38 калибра, огибает стол и подходит к окну.

Блядь, что же по-твоему там было?

— Ничего, — отвечает он вслух. — Абсолютно ничего.

Но тут снова бьет молния, и доказывает, что он лжет. Ибо то, что, как он думал, привиделось, все еще стоит в нескольких метрах от окна кухни и смотрит на него в упор бездонными глазами с по-кошачьи вертикальными зрачками. Смотрит с ухмыляющейся маски арлекина, со сморщенной плоти цвета чего-то, пробывшего в ванне чересчур долго.

— Господи, — шепчет он, поднимая револьвер, но создание снаружи быстрее, намного быстрее. Стекло разлетается, взрывается вокруг него воем ветра и сверкающим потоком осколков и дождя. Джим чувствует, как оружие падает из его руки на пол, пока он пытается защитить лицо от летящих частиц стекла. За шумом бури и бьющегося окна слышен другой звук, бешеное хлопанье, внушающие знакомый ужас черные крылья. Я все еще сплю, думает он, спиной натыкаясь на стол.

— Детектив Унгер, — говорит голос совсем рядом. Голос, кажется, сплетенный из какофонии незримых птиц.

— Кто ты, мать твою? — кричит Джим в ночь, стряхивая битое стекло. Его руки изрезаны и кровоточат, во рту привкус крови. Но ничто не болит, пока. В нем нет места ничему, кроме страха, в сто раз более требовательного чем когда-либо может быть боль от телесной раны.

— Знаю, прошло время, — говорит голос, и это тоже знакомо. — И все же обидно, что ты меня уже позабыл.

— Держись от меня подальше, — рычит Джим, стараясь звучать уверенно, как будто он не готов обделаться. Он оглядывается в поисках упавшей пушки, но лампочка над раковиной замигала, а пол покрыт водой и стеклом, которые ловят и посылают обратно неверные отблески. Оружие отыскать невозможно.

— Похоже, ты не слишком рад меня видеть, — говорит голос откуда-то сзади. Джим отворачивается от зияющей пустоты на месте окна, нечто с ухмылкой арлекина на лице возникает на миг в мерцающем свете и растворяется в тени.

Не может быть, этого просто не может быть, говорит Джим себе. В лучшем случае слабое утешение.

— У меня револьвер, ты, больной сукин сын, — он делает шаг к двери, ведущей из кухни в гараж. Там найдется, чем себя защитить, что-нибудь острое.

— Нет, детектив. На этот раз револьвер у меня, — внезапно в его висок упирается холодный металл.

— Не трать свое драгоценное время, гадая, как, — теперь голос говорит прямо в его ухо, и он знает, что больше нет смысла притворяться, будто это не голос Джареда По. Нет смысла притворяться, будто мертвец не стоит посреди его кухни, приставив к его голове его же собственный пистолет. — Потому что «как» не имеет сейчас никакого значения. Все, что имеет — сочту ли я, что ты говоришь мне правду.

Его толкают на один из стульев, рука на плече такая же холодная, как дуло револьвера. Такая же твердая и непререкаемая, как закаленная сталь, приказывающая сидеть, когда каждая мышца в его теле требует убегать.

— Думаю, ты помнишь, как это работает, так что постараемся сделать это наиболее безболезненно, — говорит голос. Сильные пальцы вцепляются в его волосы, тянут назад, заставляя смотреть прямиком в бледной лицо с ухмылкой. Теперь он видит, что это лишь дешевая карнавальная маска, а не настоящее лицо.

— Ты не По, — говорит он. — Если ты По, сними маску, гребаный трус.

— Неверный ответ, — белое лицо отвечает, не шевеля губами, и рукоять пистолета быстро бьет его в переносицу, ломая кость, дробя хрящи. Теплая кровь течет по подбородку. Джим Унгер кричит от жгучей боли, но раскаты грома заглушают его.

— Вот видишь, на что ты вынуждаешь меня идти? — дуло пистолета вновь прижато к его виску. Джим задыхается, кровь затекает в рот и мешает ответить.

— Ты ведь знал? — спрашивает человек в маске. — Знал, что не я был убийцей Бенни.

— Чушь, — выплевывает Джим Унгер вместе с кровью и слизью. Глаза слезятся, и маска расплывается, просто белеющее пятно на темном фоне.

— Не ври, ублюдок, — теперь оружие уперлось Джиму под подбородок. — На свете нет ни малейшей причины, по которой я бы не стал вышибать тебе мозги, так что не смей мне врать.

Джим слышит нотку слабости в его голосе, отзвук гнева. Щелочку, через которую он сможет заглянуть за маску, даже выжить, если он не оплошает.

— Какая разница? — спрашивает он. — Даже если мы и не поймали убийцу, все равно упрятали другого извращенца.

— Ты правда думаешь, что это какая-то игра? — рука с пистолетом дрожит от гнева, рвущегося наружу как голодный пес с поводка.