Маримба! - Наталия Терентьева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сейчас, мам. Я встану. Все, уже встала. Все, не плачу. – Катька прокашлялась и попыталась спеть. – Не, пока не поется.
– Что ты хочешь спеть? «Думаю о тебе»?
– Да прямо!
– Осетинскую народную песню? Подарок князю-выпускнику?
Катька прищурилась.
– Не-ет, мам. Больше я никому ничего петь не буду, ни литовские, ни осетинские, ни даже русские песни. Пусть они мне поют.
– Пусть поют, – кивнула я, с легкой паникой видя, как на включенном экране компьютера появилось изображение грустного, невероятно красивого в своей романтической грусти Леонарда. – Тебе фото прислали.
– Кто? – небрежно спросила Катька.
Конечно, я могла бы успеть удалить это фото. Но он пришлет другое. Напишет бурное письмо, состоящее из сердечек, смайликов и загадочных человечков в черных очках. И Катька поймет этот код.
– Баламут твой, литовский валенок. Принц Цепеллин. Отец семейства.
– Напиши ему что-нибудь от себя, мам, – спокойно сказала Катька.
– Что именно? – осторожно спросила я.
– А что хочешь. Что думаешь, то и напиши.
– Я… Катюня, я думаю, что он совершил большую ошибку, но теперь ничего не поделаешь. Пусть растит своих литовских детей и любит литовскую жену. Некрасивую, с носом и таксой. Пусть играют дуэтом. Маримба и валторна. Адская какофония будет.
– Ну вот так и скажи, – кивнула Катька. – Про какофонию там… Ну ты сама знаешь, что я тебя учу.
– А подписаться как?
– М-м-м… – Катька задумалась. – Подпишись: «Русская звезда, которая тебе больше не светит!» По-английски это нормально, понятно будет?
– Понятно. Особенно если смайлик с фигой в конце поставить.
– Ой, такого смайлика, кажется, нет…
– Тогда может не понять.
– А как тогда?
– Никак. Ничего не пиши.
Катька подошла к окну.
– Все еще будет, правда, мам?
– Правда, дочка. И весна, и теплый ветер, и много цветов, и музыка, и единственная любовь.
– Просто это была ненастоящая любовь, да, мам? – спросила Катька, и я с ужасом увидела, что она опять собирается плакать.
– Катюня… У тебя на сегодня уже просто нет слез. Давай до завтра подождем. Наберем.
Что мне было ей сказать? Что ненастоящая? А какая же? Полгода прошло. А оно все никак не проходит. И не видит его – а не проходит.
Или надо было сказать, что настоящая? Что вот именно такая любовь выпала моей необыкновенной, светящейся, умнейшей, веселой, талантливой девочке? Такая короткая, глупая, никакая? Что так все несправедливо? Почти как у меня…
– Я сама знаю, мам. Не говори. Вот ты – певец одиночества, правильно? Для этого у тебя всё отобрали, всю твою любовь, папу отобрали. Чтобы ты писала обо всех одиноких и для всех одиноких.
– Ну да, вроде того, – с неохотой согласилась я, – если очень опоэтизировать.
– А если не поэтизировать, то тошно жить. Ты же меня сама учила. Жизнь становится телефонным и медицинским справочником.
– И квитанциями, – кивнула я.
– А у меня отобрали, чтобы я пела. Я ведь раньше не могла петь о любви, ты сама меня ругала, что я все песни пою, как военные и революционные. А теперь…
– А теперь ты очень хорошо поешь, по-женски… Только…
– Мам… – Катька решительно подошла ко мне. – Ты вот только не плачь, хорошо? Я даже рада, что у меня была такая история. Я теперь другими глазами на все смотрю.
– Детство ушло твое с этой историей. Бесповоротно.
– Ну да, – засмеялась Катька. – Оно бы и так ушло. У нас как анатомия в школе началась, так и детство ушло, безотносительно к маримбисту. Не плачь, мам…
– Я не плачу…
– И я не плачу. Просто мы больше не поедем в Литву. Ни в этом году, ни в следующем, правда?
– Правда.
– Мир огромный. Пусть там, на балтийском берегу, останется мое детство. А мы с тобой поедем дальше, да?
– Да, – кивнула я. – А мы поедем дальше… Подальше от ледяного ветра, холодного моря, крикливых чаек, белого влажного песка, а также от светлых улыбчивых глаз, от веселых, дружелюбных, равнодушных литовцев и твоей первой любви, Катька.
– Мам… – В Катькиных глазах блеснули знакомые веселые огоньки. – Но я кусочек своего сердца там оставила… Может, я за ним когда-нибудь и вернусь.
Я кивнула.
– И еще. И мы же так и не нашли с тобой белый янтарь. А это обязательно нужно – для счастья!
– Конечно!
– И не дошли до мыса, не посмотрели, что там – за ним.
Я не стала говорить Катьке, что практически убеждена – за мысом ничего особенного нет, такой же пляж, длинный, бесконечный, с дюнами, соснами, чайками и белым песком. И какой-нибудь таинственный мыс вдали, до которого хочется когда-нибудь дойти. Пусть она думает, что за мысом, который ей маленькой казался недостижимо далеким, – прекрасная, непонятная страна. Не Литва, не Латвия, не Россия. Другая, сказочная. Там не предают, не забывают, не ищут сиюминутных радостей и не жалеют потом об этом всю жизнь. Там живут нестареющие Дюймовочки, летают принцы эльфов и вечно звучит прекрасная, волшебная, переливающаяся морем звуков маримба. И хороший, милый, улыбчивый принц Цепеллин смотрит, не отрываясь, на Катьку своими добрыми, внимательными, ну и ладно, что чуть близорукими глазами. Смотрит, и ему хочется играть, сочинять музыку и слышать в ней Катькин дивный голос.
В этот раз – наверно, в последний раз, когда мы были в чудесном приморском городке, – мы не дошли до мыса метров двести. Катька сама остановилась.
– Нет, мам, – сказала она. – Давай не пойдем. Пусть останется пока загадкой.
Пусть останется. Навсегда, в душе, этот мыс, за которым – щемящее, зовущее, и, увы, несбыточное.
Хотя… Кто знает. Возможно, в Катькином мире – другие законы и другие константы. Иная скорость света – ведь она сама излучает свет. Иная сила притяжения между любящими людьми. Другая реальность, творить которую – Катьке.
Шурочка. Дачная элегия
Все лето я на нее смотрела, проходя мимо участка сторожа, и думала: какая же вредная тетка! Маленькая, толстенькая, боевая, в сильно обтягивающих лосинках, с пронзительными яркими глазами, взгляд которых достает издалека. Глянет – не то что рублем подарит, а дырку прожжет.
«Сторож-то – мужик хороший, а вот баба его…» Мнение быстро определилось и тут же облетело садовое товарищество. И правда – спесивая, не здоровается, не улыбается, копается, копается на участке. «Да и участок-то откуда взялся? Был бросовый кусок земли около сторожки – а вот, на́ тебе, огород стала засаживать, заставила мужика где-то кустов смородиновых накопать – где, у кого? Не в лесу же он их нашел? Купил? А на какие такие деньги?» Кривотолки по участкам понеслись-поехали.
– Ишь ты! Ходит! Еще бы мини-юбку надела. Сама беззубая, рот ввалился, а туда же! Губы намажет, волоса накрутит на ночь – дура дурой в огороде копается!
– Да и нет у нее никакого огорода! Наша это земля, общественная! Мы на ней вообще детскую площадку хотели делать!
– Нет, зачем это нам площадка? У нас дети выросли! Не детскую, а волейбольную!
– И не волейбольную, а пинг-понг поставить!
– Пинг-по-о-онг? Это еще зачем? Чтобы мальчишки ваши у нас за забором орали день и ночь?
– А стоянку гостевую не хотите?
– Стоянку? За моим забором? Да мы сейчас землемера вызовем и все, что ты прирезала к земле от леса, у тебя быстренько отрежут!
– Забор сначала подравняй до двух метров! Землемера она вызовет…
Добрые соседи сторожиху невзлюбили. Но потом кто-то догадался – сторожиху можно припахать к работе у себя на участке. И недорого. Не откажет. Боится. Всего боится. Жена-то она, оказывается, не настоящая, гражданская. Настоящая у сторожа Сани живет под Тверью, хорошая баба, говорят. Откуда знают? Да вот знают люди. Или думают так, глядя на эту, злобную, в обтягивающих штанках.
– Что ж баба в пятьдесят лет штанки-то такие носит?
– С чего вы решили, что ей пятьдесят?
– А сколько?
– Да больше! Зубов-то вон нет. Да и вообще…
– Больше? А что, она старше его?
– А ему сколько?
– Ему – сорок девять.
– Сорок девять?! А выглядит на пятьдесят пять!
– Так работа тяжелая у него!
– У сторожа? Работа тяжелая?
– Ну раньше была тяжелая… Он то ли трактористом, то ли шофером в колхозе работал.
– Да колхозов давно нет! В каком колхозе? Пил небось горькую, вот и вид такой. И зубов нет, поэтому кажется старым.
– А почему он шапку никогда не снимает?
– Отметина страшная, говорят, на голове.
– Да что вы болтаете все подряд, женщины! На озере вместе мы с ним плавали как-то! Ничего у него на голове нет! Лысый он просто, стесняется!
– Ну да, молодуху привез, любовницу, вот и стесняется!
– Да какая она молодуха, старше его – все знают!
– Вот о чем и речь!
– А что это Григорьич защищает так Санька-то?
– Да работает мужик у него задарма, за пять рублей, вот он его и защищает! Полы все перестлал да крышу покрыл!
– Ну вы, бабы, даете!
– Кому даем, а кому и нет!
– Языки у вас, как ядохимикаты, честное слово!
