Грань - Ника Созонова

— …Говоря по правде, я был бы уверен в самом худшем — если б не отсутствие у вашей дочери болевых симптомов. На этой стадии заболевания без боли, как правило, не обойтись. Она настолько сильна, что нам приходится давать наркотические препараты. У вашей же девочки нет ничего подобного, и это дает шанс надеяться на ошибку, на досадный просчет, случающийся один раз на десять тысяч.

'У меня есть два волка, они меня защищают', 'Тигр, который грызет меня изнутри', 'Так и зовут — белого Белый, а черного Черный'…

— Спасибо, доктор. Я все понял. Дочку сюда привозить?

— Нет, я вам запишу адрес. И не сегодня — завтра с утра. Одна ночь в вашем случае ничего не решит.

Я взял у него бумажки с адресом и направлением, вышел из больницы, сел в метро и поехал к Алисе. Все это автоматически, отключив сознание. Думать было невыносимо, и я отложил этот процесс на потом. Вместе с Алисой будет легче принять, впустить в себя… Или тяжелее?

Как бы то ни было, в метро нельзя позволять себе размышлять, иначе можно ненароком напугать мирных обывателей. Напугать до смерти — выражением лица или хриплым криком.

'Отказы' — чума нашего времени, какими до Катастрофы, были рак и СПИД. Болезнь неизлечима, поскольку не выявлены ни бактерии, ни вирусы, которые могли быть ее причиной. Причина — целый комплекс последствий Катастрофы: многолетняя тьма, холод, голод, хронический стресс. 'Отказы' — условное название: все системы организма словно устают бороться, пасуют под тяжестью бедствий, отказываются быть.

От 'отказов' ушли на тот свет мои родители: мама в тридцать пять лет, а отец в сорок. Это не заразно и по наследству не передается. И симптомов специфических нет — разве что боли: сперва в мышцах, потом в сердце и голове, а затем во всем теле. Единственный слабый плюс: длится все это не слишком долго — от двух месяцев до полугода. Обычно врачи, с согласия больного, делают эвтаназию, не дожидаясь, пока боль станет невыносимой, как на последних стадиях рака. Поэтому полгода — редкий срок. До него дотягивают самые стойкие, либо самые боязливые, цепляющиеся за жизнь до последнего, панически боящиеся вечной тьмы. (Таковой была моя мама, и визиты к ней, умирающей, в клинику — самый гнетущий кошмар детства.)

Отчего 'отказы' поражают одного и минуют другого, живущего в тех же условиях, неведомо. Бич Божий, новенькая кара для испорченного до мозга костей человечества? Но разве мало разящего меча Катастрофы? Впрочем, я агностик. Размышлять о намерениях того, кого скорее всего не существует, — пустое занятие. (В противном случае выбрал бы себе духовную тусовку под лозунгом типа 'Бог — великий креативщик пыток'.)

Но почему именно наша Варька? В ней столько света, столько теплого смеха и ежедневных маленьких волшебств и чудес… Или наш мир настолько грязен и гнусен, что ее решили забрать в более совершенный — где нет холода, помоек и вечносерого неба?

Нет-нет, я опять пытаюсь вызвать на диалог того, кого нет.

Новый Иов, блин. Идиот, тряпка, скулящее ничтожество, вконец отупевшее от горя…

Алиса открыла мне дверь. Лишь пару секунд она что-то высматривала во мне, а затем молча ушла в комнату.

Я щелкнул замком, переодел ботинки на тапочки и прошел на кухню. Зажег газ, потом выключил. В квартире стояла неестественная тишина. Варька спит, догадался я, а Алиса не хочет ее будить.

В комнате было темно, и я не сразу разглядел замершее ничком на кровати тело. Почувствовав мою руку, Алиса содрогнулась, словно я пустил сквозь нее ток.

— Подожди-подожди… сейчас…

Было по-прежнему тихо. Только Варежка ровно посапывала в своем уютном углу, среди медвежат, кукол и пластилиновых человечков.

— Она вчера напевала какую-то песенку, — пробормотала Алиса, не поворачиваясь. — Вполголоса, себе под нос. Играла в куклы и пела. А я ненароком подслушала. Там было что-то про талую воду, которая горит огнем. И про то, что рушатся дома, и горы и земля разорвутся на части. А заканчивалось тем, что где-то на другой планете прорастет новое зерно и вырастет новое человечество. И так будет всегда — гибнуть и возрождаться, разрушаться и прорастать…

— Завтра нужно будет везти Варьку в больницу. Там проведут повторное обследование. Диагноз предварительный, и есть шанс, что ошибка.

— …И меня осенило, что она своими словами пересказывает индуистскую истину — День Брамы, Ночь Брамы. Но откуда она может знать это древнее учение? Я ни о чем таком ей не рассказывала.

— Если хочешь, я повезу ее вместо тебя.

- 'Талая вода, талая вода горит огнем…' Нет, не нужно, — Алиса зашевелилась и села. — Ты должен пойти на работу, там тебе будет легче. Я справлюсь. Это 'отказы', да?

— Предварительный диагноз, я ведь сказал. Доктор считает, есть вероятность ошибки, поскольку у нее ничего не болит.

— Не болит, — повторила она, вставая. Медленно, словно сомнамбула, двинулась на кухню. — Чаю?.. А может, останешься?

— Просишь?

— Нет, просто спрашиваю. В этом случае тебе придется спать на полу.

Квартирка у Алисы крохотная. Одна комната и кухня, в которой даже дышать вдвоем тесновато. Я вытащил с антресолей матрас. Долго стоял над кроваткой дочери, глядя, как она спит, свернувшись клубочком. Розовый бегемот валялся в ногах, попираемый маленькой пяткой. Возле лица дремал с открытыми глазами фаворит — старенький потрепанный кролик.

Наверное, у меня очень слабое воображение: никак не мог представить, что очень скоро всего этого не будет.

Устроившись на тощем матрасе, не раздеваясь, без белья — чтобы не нагружать Алису стиркой, долго слушал, как она пытается и не может заснуть, лежит без движения и очень медленно дышит. Я тоже дышал тихо и медленно, стараясь попасть в унисон с ее тоской. А потом отрубился.

12.

Следующие три дня были одинаковы, как близнецы. На работе я методично исследовал психику Геннадия Скуна. Искал 'заслоны', нашел еще два — в придачу к первому и майскому, совпавшему со свадьбой Тимура. Ощущения, которыми они меня наградили, были слабее первого: видимо, выработался психологический иммунитет. Их тупые удары лишали на какое-то время способности думать и помнить, и это ощущалась как анестезия.

Лично со Скуном больше не беседовал.

Любочка посматривала на меня косо и, кажется, бегала жаловаться на мое поведение шефу. Должно быть, я очень обижал ее тем, что свел общение к двум фразам: 'Привет' и 'До скорого'. Да и к инструкции о машинной 'чистке' продолжал относиться наплевательски.

Каждый вечер звонил Алисе, но результатов обследования все не было. Я чувствовал, как она втайне этому рада, как страшится узнать правду — которую, будь ее воля, отложила бы на неопределенно долгий срок. Неведение милосердно: оно подпитывает надежду, а правда безжалостно ее растаптывает.