Песни ни о чем? Российская поп-музыка на рубеже эпох. 1980–1990-е - Дарья Журкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На рубеже 1970–1980‐х годов на олимпе советской эстрады появляется Валерий Леонтьев, которого открыто и довольно часто обвиняли в излишней откровенности и женственности сценических костюмов. Весь внешний облик Валерия Леонтьева и его удивительная кошачья пластика явно подрывали устои советской, идеологически выверенной картины мира. Это было провокацией во многом и потому, что являлось калькой с образов западных исполнителей. Однако в содержании песен артиста модели мужского и женского поведения оставались вполне традиционными. Гиперпластичность и умопомрачительные костюмы были необходимы певцу скорее для того, чтобы выразить неординарность своей творческой натуры, «взлететь дельтапланом» над остальной громоздкой и чинной советской эстрадой. Леонтьев, безусловно, играл с мерой дозволенного, но прекрасно осознавал это и не пытался ее опровергнуть или изменить.
Между тем такие игры с условностью становились все более популярными и к середине 80‐х годов привели к карнавализации всей эстрады. Примерка чужих нарядов все чаще становится элементом шоу, одним из действенных ингредиентов развлечения публики. В качестве примера упомяну выступление группы «Веселые ребята» с песней «Бродячие артисты». В свое время (отметим, что песня появилась в 1984 году) такие аляповатые наряды и броский макияж у исполнителей-мужчин (!) были весьма вычурными и непривычными на ТВ. Но в этом случае выбор оправдан профессиональной принадлежностью героев песни к театру.
В конце 80‐х годов на формально советской, а по духу уже далеко не советской эстраде начинают пользоваться колоссальной популярностью певцы, которые не просто заигрывают с женскими образами, а примеряют их вполне всерьез. Во-первых, внешняя привлекательность певцов-мужчин становится их ведущим, а порой и единственным достоинством (Алексей Глызин, Евгений Белоусов, Юрий Шатунов, Виктор Салтыков). Во-вторых, герои песен больше не боятся проявлять гиперэмоциональность и быть сентиментальными. В итоге и по внешним данным (чертам лица, длине волос, силуэту фигуры, стилю одежды), и по модели своего поведения эти певцы становятся неотличимы от женщин.
В качестве одного из показательных примеров нарастающей в конце 80‐х годов мужской сентиментальности вновь обратимся к творчеству Александра Серова, а именно к песне «Я люблю тебя до слез»180. Само название песни манифестирует предельный накал в проявлении чувств, по идее, отнюдь не соответствующий стереотипам о традиционном мужском поведении. Но весь пафос песни как раз в том и заключается, что исполняется она мужчиной. Герой отрицает ложь «красивых фраз», однако именно из них и сплетена вся песня. Обстановка, которую воссоздает герой в своем воображении – облако из роз, устеленное лепестками белых роз ложе, – наполнена атрибутами мечтаний, характерных скорее для женщин, нежели для мужчин. В порыве страсти герой песни даже отвергает наличие у себя одного из самых главных мужских признаков – ума, именно в отсутствии последнего он и любит свою даму сердца. При этом вся эта гиперэмоциональность и предельная сентиментальность героя песни накладывается на весьма брутальный внешний облик самого певца – Александра Серова. Таким образом, на эстраде набирает популярность новый лейтмотив, суть: мачо тоже плачут.
В этот же период одним из кумиров миллионных стадионов становится Женя Белоусов, который не только по содержанию исполняемых песен, но и во всем своем облике аккумулирует исключительно женские качества. Копна длинных волос, мягкие черты лица, вытянутая худощавая фигура, с обязательным акцентом на талии в одежде, лишенный низких обертонов голос и полные сентиментальных стенаний песни181 – все это свидетельствует об окончательной инверсии гендерных ролей. Крайне важно отметить, что Женя Белоусов, в отличие от Валерия Леонтьева, был кумиром новой формации, когда сценический образ певца стал пониматься как продолжение и неотделимая часть его собственной человеческой натуры. Женя Белоусов уже не просто лицедействовал, примеряя на себя феминный образ, а жил в этом образе постоянно.
В данной феминизации образов эстрадных исполнителей-мужчин, с одной стороны, проявлялся негласный бунт против советской системы, выражалась усталость общества от безусловно правильного и должного. Та популярность, которую имели такие певцы, была проверкой границ дозволенного и одновременно свидетельством готовности общества к кардинальным переменам. С другой стороны, подмена мужского поведения женским говорила о внутренней неуверенности, существовавшей внутри этого самого общества, об ощущении своего бессилия, невозможности действовать и на что-либо реально влиять.
Игры с возрастом: юноши с «изношенными» душами
Своеобразным отголоском и одновременно продолжением обозначенной тенденции смещения гендерных ролей становится культ малолетства, о чем говорилось выше в связи с появлением в песнях лирических героинь-девочек. Гораздо моложе становятся и сами исполнители песен. Несмотря на все меры, предпринимаемые цензурой, повальной и сногсшибательной популярностью стали пользоваться подростковые группы. Только некоторые из них, такие как «Форум» и «Электроклуб», были допущены к появлению на официальном телевидении. Но гораздо большую популярность получила группа, для советских массмедиа как бы не существовавшая, а именно – «Ласковый май».
С одной стороны, эти группы вольно или нет наследовали традиции предыдущей эпохи, в частности субкультуре вокально-инструментальных ансамблей. Как и ВИА, они отмежевывались от общепринятой культуры по принципу молодежности и имели полуофициальный статус182. Как и их предшественники, подростковые группы конца 80‐х изначально понимались как самодеятельные, вроде бы сами собой образовавшиеся коллективы. Они нередко позиционировали себя как своеобразную «кузницу самородков», в которой исполнители являются авторами слов и музыки (что опять же формально отделяло их от официальной структуры Союза композиторов, но далеко не всегда было правдой).
С другой стороны, то, как и о чем пели эти новоявленные подростковые группы, подрывало одну из базовых концепций советской идеологии – концепцию счастливого и беззаботного детства. Эти коллективы породили моду на незрелые чувства, а содержание большинства песен констатировало полную дезориентацию этих юных героев в большом «взрослом» мире. Вместе с наивностью чувств в их песнях сквозила отнюдь не детская разочарованность и совсем, по идее, не свойственная такому возрасту усталость от жизни. На сцену вышли юноши с «изношенными» душами.
Всем своим видом подобные группы воплощали концепцию «падших ангелов», из последних сил сопротивляющихся суровым законам большого мира. У большинства солистов этих групп были неокрепшие после мутации голоса, сдавленные и как бы «приплюснутые» по тембру, на высоких нотах срывавшиеся в стон. Они пели о незрелых чувствах, и практически любая их песня была как бы о вечной первой любви. Они воплощали комплекс подростковой неуверенности в себе и вместе с тем открыто транслировали, пожалуй, впервые на советской эстраде, имидж суперзвезды западного образца.
Чем же объяснялся их непредвиденный колоссальный успех? Ведь в художественно-содержательном плане это был явный шаг назад, так шокировавший все остальное позднесоветское общество.
