Лидия - Василий Воронков

После этого тень полностью заслонила солнце.

Какое-то время — не дольше, чем длится взволнованный вздох — под куполом висела страшная чёрная луна. Но потом искусственное небо над нами погасло, сгустилась темнота, даже зажглись робкие неуверенные звёзды, и над чёрным диском луны расцвела пылающая солнечная корона, яркий, красивый нимб, который переливался и дрожал, как последнее дыхание.

— Полная фаза затмения, — рассказывал электронный ведущий, — длится лишь несколько минут. Мы просто помолчим это время, с восторгом любуясь воцарившейся среди дня ночью.

Огромное чёрное солнце горело, доживая свои последние мгновения, источая прощальный свет.

— Пока в столице царит ночь, — продолжал ведущий, — тень от Луны со скоростью километр в секунду движется по пригородам и…

— Он же обещал помолчать, — шепнул я, усмехнувшись.

Но Лида лишь быстро посмотрела на меня и прислонила указательный палец к губам.

Наконец, тень начала спадать, загорелся яркий серп освобождённого солнца, просветлело полимерное небо, погасли фальшивые звёзды.

— Это было… — прошептала Лида.

Солнце полностью освободилось от чёрной кошмарной мантии и, вспыхнув, как сверхновая, устремилось к вершине купола, продолжая свой абсурдный восход. Над ними теперь горело пустое голубоватое небо, как в засушливый день.

Несколько секунд ничего не происходило, ведущий выдерживал бессмысленную паузу, а потом радостно объявил:

— Благодарим вас за посещение…

Кресла спинок с протяжным шипением поползли вверх, принимая вертикальное положение; зажглись над дверями деловитые зелёные таблички. Мы с Лидой влились в нетерпеливую толпу, которая уже толкалась у выходов. Можно было подумать, что все присутствующие опаздывают в другой космический театр, на другой сеанс.

— Ну, как тебе? — спросил я Лиду, когда мы выбрались, наконец, в заполненный людьми коридор. — Честно говоря, не совсем то, что я…

— Мне понравилось, — сказала Лида.

Она взволнованно пригладила свои чёрные волосы и улыбнулась.

— Понравилось? — спросил я. — Звёзды?

— Звёзды не очень, — рассмеялась Лида. — Слишком уж всё было… театрально. Но затмение… Это было очень красиво. К тому же звёзды мы можем увидеть и сами, а вот до следующего полного затмения точно не доживём.

Мы вышли на улицу.

Был уже глубокий вечер, рекламные экраны на крышах показывали, как заведённые, одинаковую постановку — фактурную бутылку содовой, у которой взрывалось горлышко, выпуская в воздух бурный пенистый фонтан, снова и снова, вздрагивая при перемене кадра и начиная всё с самого начала. Под монорельсом вытянулась сверкающая неоновая полоса, указывающая поезду направление пути. Включились фонари и лампы на стенах. Город заливало искусственным светом, но на тёмном облачном небе горела одна-единственная звезда.

— Марс, — тихо сказала Лида, улыбаясь. — Или Венера?

— Ты знаешь, — начал я, — на самом деле солнечные затмения происходят несколько раз в год. Нужно просто выехать из Москвы, чтобы увидеть затмение. Тут дело в том, что тень от Луны не такая большая и…

Лида рассмеялась.

— Это всё ромовый коктейль.

— Я и не сомневался, — сказал я.

— Но, — задумчиво сказала Лида, — честно говоря, я всё равно хотела бы прийти сюда ещё раз.

— Значит, придём сюда ещё раз, — сказал я.

Лида как-то странно посмотрела на меня. Её похожая на портфель сумочка висела теперь на другом плече.

Я вздохнул и осторожно, как будто боялся, что она оттолкнёт меня, стоит мне сделать лишь одно неверное движение, взял её за руку.

77

Мы ходили на солнечное затмение ровно двенадцать раз. Я не понимал, чем же это наигранное зрелище понравилось Лиде, да и сама она не слишком охотно пускалась в объяснения. Было во всём этом что-то безумное — раз за разом возвращаться в переполненный космический театр, чтобы посмотреть, как голографическое солнце превращается в пугающий чёрный шар. Но Лиде эта постановка не надоедала, а мне было всё равно, куда с ней идти — лишь бы она была довольна.

Быть может, Лиду привлекала сама воспроизводимость этого уникального в рамках определённых географических координат явления — та лёгкость, с которой голографические проекторы воссоздавали то, чем природа занималась на протяжении сотен лет, тщательно выстраивая череду из разнообразных событий, долгот и широт, векторов притяжения — нашего положения в пространстве, движения солнца и Луны. А может, Лиде просто нравилось, как горит под куполом огромный чёрный шар.

Мы впервые поцеловались после очередного визита в театр.

Вечер выдался ветреный и хмарый, над засыпающей улицей плыли низкие ненастные облака, напоминавшие космические туманности — скопления электронного газа, захваченные притяжением звёзд. Над подсвеченными иллюминациями домами привычно уже мерцал неотличимый от далёкого солнца Марс.

Или Венера.

Я знаю, что мы остановились у входа в театр, и Лида вытащила из сумочки суазор, намереваясь что-то мне показать. Она говорила непривычно быстро, тонкий экран покачивался, как лист, в её руке, длинная прядь выбилась из затянутых на затылке волос и постоянно падала ей на лицо, а она взволнованно убирала её рукой.

Но потом Лида вдруг замолчала и посмотрела на меня.

Я знаю, что мы стояли на улице, что мимо нас проходила шумная и возбуждённая толпа, однако, когда я вспоминаю наш первый поцелуй, я вижу затмение — чёрный, охваченный пламенем шар, — и слышу странную музыку, гнетущий гул, которую играли во время представления в театре. Тень Луны со скоростью километр в секунду несётся по обширным окраинам Москвы, я медленно касаюсь её волос, убираю в сторону непокорную прядь, залитое сумраком солнце испускает последние, предсмертные лучи, я беру её за руку, маленькую и холодную, её пальцы сжимают мои, тень Луны уже летит над пригородом, глаза её кажутся пьяными, хотя в тот раз она не заказывала ромовый коктейль, лишь несколько звёзд и самые близкие к нам планеты проступают в страшной солнечной темноте, мне требуется лишь мгновение, чтобы решиться, я склоняюсь к ней и целую, её губы — тёплые, влажные, она отвечает на поцелуй, но быстро отодвигается, смотрит слегка осуждающе и в то же время улыбается, и в эту же секунду рассеивается сверхъестественный мрак, тонут в дневном свету звёзды, загорается на небе яркий солнечный серп — тень Луны пролетает над городом, со скоростью в четыре тысячи километров в час.

Именно тогда я признался ей, что люблю её.

Она промолчала.

Я проводил её до станции монорельса, где она сказала, что в театре было замечательно, что надо будет как-нибудь сходить туда снова, если, конечно, я сам не устал от этого повторяющегося по одному и тому же сценарию представления. Потом она сказала, что я могу опоздать в общежитие, которое закрывали на ночь (хотя я не опаздывал ни разу), и что не нужно дальше её провожать. А я сказал "до завтра", хотя знал, что завтра мы с ней не встретимся — был выходной, и она уезжала куда-то загород, на весь день.

В тот день я вообще не поехал в общежитие.

Я стоял на станции монорельса, слушая, как искажённый голос — барахлил громкоговоритель, и каждая вторая гласная превращалась в пронзительный металлический звон — объявлял о прибытии поездов. Сначала на станции было людно, меня часто толкали, пытаясь втиснуться в переполненные вагоны, да и поезда приходили каждые пять минут, но вскоре всё вокруг неожиданно опустело, хотя голос под потолком по-прежнему резонировал и звенел, нарушая напряжённую тишину, если к перрону подходил очередной опаздывающий в ночь состав. А потом я остался совсем один.

Я спустился на улицу.

Уже наступила ночь, но на небе по-прежнему почти не было звёзд. Возвращаться в общежитие мне совсем не хотелось.

Я зашагал по направлению к космическому театру, как если бы собирался посетить ещё один, ночной сеанс, в котором не было бы ни закатов, ни рассветов, ни путешествий сквозь звёзды на сверхсветовых скоростях — только полное солнечное затмение продолжительностью в один час.

Я дошёл до светофора, соединявшего два рассечённых проезжей частью тротуара. Машин не было, но светофор светился угрожающим красным светом, запрещая идти. Я спустился с тротуара. Сдавленный голос электронного советчика ожил, возник из пустоты, и заскрежетал мне в спину — "ждите, пока загорится зелёный", "ждите, пока загорится зелёный". Я не стал ждать.

Я пошёл дальше, вниз по улице, навстречу запоздалым сонным прохожим, которые отводили от меня глаза. Я всё ещё чувствовал на губах её поцелуй.

Театр был уже закрыт.

Где-то далеко впереди меня бессмысленные прожектора освещали низкие тучи — как свет маяков, благодаря которым небесные корабли могли вернуться домой, даже если погасло солнце. Мощные лучи поднимались вверх, к невидимым звёздам, скрещивались, указывая в противоположные стороны, словно никак не могли определиться с выбором верного вектора пути и, высветив на пустом, почти чёрном небе зависшие над домами грозовые облака, стремглав падали вниз, исчезая за высокими глыбами многоэтажек.