Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, завершению грандиозных научных изысканий помешал развал Советского Союза, случившийся, в частности, по той причине, что у руководства державой оказались лица ненадлежащей гендерной принадлежности. Осведомлённые люди утверждают, что у Горбачёва и Ельцина «гранаты оказались не той системы».
Искренне скорбя по поводу несостоявшегося демографического опыта, краха СССР, а также из-за того, что никто не сподобился выдернуть чеку у «гранат не той системы», автор обязан резюмировать, что преходящие феномены возникают и исчезают, а экземпляры типа Тольки Колотова остаются. И в сравнении с данными образцами даже нос Сирано де Бержерака (армянское радио настаивает, что подлинная его фамилия Бержерян) – не более чем медицинский прыщик.
Впрочем, сей краткий дискурс был незапланированным лирическим отступлением, применённым для характеристики местности.
Итак, Юрий приблизился к прилавку, за которым восседала первая деревенская красавица. Он с наигранно безразличным видом «отметился» рукопожатием с Колотовым и подчёркнуто независимо обратился к продавщице:
– Привет, Нин!
– …А-а-а…Это ты…, – с актёрской заторможенностью оторвалась та от конспекта, с лёгким стоном потягиваясь всем своим ухоженным телом.
– Нин! – силясь сохранить выражение незаинтересованности на физиономии, проговорил Кондрашов. – Есть серьёзный разговор. Желательно наедине.
– Торговый зал – не место для приватных бесед, – надменно отмахнулась продавщица. – Здесь посторонних нет. Любой покупатель обладает равными правами.
– Раз так, то давай ненадолго выйдем…на свежий воздух, – предложил юноша.
– Ещё чего! – сморщила носик Самохина.
– Дело не терпит отлагательства, – применив всплывшее из глубин подсознания «киношное» выражение, продолжал «давить» Кондрашов.
– Ладно, так и быть, – снизошла собеседница до его забот. – Толя, погуляй пока на той половине.
– Щас! – возмутился двойник знаменитого носатого французского героя. – Только шнурки поглажу!
– Брысь под лавку! Кому сказала?! – резко меняя интонацию голоса на приказную, а выражение лица – на воплощение суровости, скомандовала девушка. – Не переломишься. Через пять минут разрешаю приползти под наши очи.
И нахальный замараевский повеса, для проформы сердито посопев «суперносопыркой», к немалому изумлению Юрия покорно отвалил в продовольственный отдел.
– Как ты его…отшила! – не смог скрыть эмоций Кондршов.
– У меня все по одной половице ходят, – сделав недвусмысленный акцент на слове «все», пояснила Самохина. – А кто не желает, тот вовсе не ходит.
– Доходчиво, – мрачнея, сказал юноша, настраиваясь на минорный лад.
Ох, верно говорят остряки, что самый болезненный процесс – когда Амур вытаскивает свои стрелы обратно…Выяснение отношений между недавними симпатизирующими сторонами с самого начала пошло мучительно.
– О том, что не терпит отлагательства…, – задал нужное направление процессу правдоискатель. – Ты чего, Нина, свою кобелину троглодитскую на людей натравливаешь?
– Чего-чего?! – уставилась на него чёрными цыганскими глазами продавщица. – Во-первых, ты того…выбирай выражения, сладенький паскудник. А во-вторых, собаку я не травила: она случайно сорвалась. И за то я извинилась.
– Говоришь: выбирай выражения, а сама паскудником обзываешься! – «взвился» незваный заступник.
– А кто же ты? – с вызовом спросила Самохина. – Кто мне клятву давал, а потом – в кусты? Или то не ты был, милёночек?
– Ах, вот ты о чём? – заиграл Юрий желваками на скулах. – Не отрицаю: да, было. Прости. Но я эту клятву обратно забираю. На веки вечные. И заодно предупреждаю: сегодня же псину поганую с глаз долой не уберёшь, я её пришибу. Клятву даю! И уж от неё я не отступлюсь, будь уверена.
– Знаешь что, милёночек! Не гавкай! – отбрила его девушка. – Не суйся не в свою лоханку.
– Моё дело предупредить, а там – пеняйте на себя, – сжал пальцы в кулаки парень. – И второе неотложное дело: ты чего это…кгм…на человека…того…порчу наслала, а?
Несмотря на то, что первую провинность Самохина косвенно признала, а потому к следующей её предполагаемой проделке психологически переходить было легче, последнее предложение Кондрашов произносил через силу. Его от напряжения даже пот прошиб. Уж в слишком эфемерной и заумной вещи предстояло уличить цыганистую особу.
– Чего-чего? – уставилась на него продавщица пронзительными чёрными очами. – Какую-такую порчу?
– Ну, наговор, проклятье…Известно, как подобные штучки называются, – всё менее уверенно поддерживал атакующий напор на злобную фурию Юрий.
– Тебе известно, а мне – нет, – отчеканила та, давая понять «агрессору», что он не на ту нарвался. – У меня порча знаешь где?…В кладовой валяется, и тухлятиной несёт. Лежалый товар называется. Да ещё передо мной порча стоит. С наружи-то вроде и ничего, а копнёшь поглубже – с гнильцо-о-ой. Ф-фу-у-у!…
– Нина, ты кончай ваньку-то валять, по-доброму прошу! – теряя терпение, грозно предупредил Самохину юноша.
– Он мне угрожает, гляньте на него! – пренебрежительно сморщилась та. И, явно подражая собственной матери, слывшей отменной скандалисткой, заняла позицию, которую народ окрестил как «руки в боки». – Да мне на тебя навалить кучу дерьма, и не подтереться!…Стоит, мямлит непонятно что, ровно тюха-митюха. Каша во рту стынет! Смотреть тошно! Знаешь ты кто?…Несостоявшаяся эрекция! Тьфу на тебя!
И она смачно плюнула оппоненту под ноги.
– Да ты…Кукла набитая!… – И в самом деле не находил правдоискатель нужных слов. – Гадишь за спиной по-крысиному…
– Сам ты крыса! – перебила его продавщица. – Ишь, про напасти залепетал…Ты же нам в выпускном классе доказывал, атеист несчастный, что нечистой силы и Бога нет. Забыл? Или напомнить тебе?…Как же ты там своим умненьким да остреньким язычком чесал? Щас припомню…Ага!…Бог должен быть добрым и всемогущим. Так как, если он злой и бессильный, то, что же это за Бог? Но раз в мире много зла, то он либо слабый, либо недобрый. Значит, Бога нет.
В этой части монолога Самохина столь дьявольски захохотала, что показалась юноше тем самым воплощением зла, с коим не сладил Всевышний. Он даже отшатнулся и от прилавка, и от молоденькой праправнучки легендарной цыганки Азы, подобно
ведьме потрясавшей длинными тёмными волосами.
– Ну, говорил так? Что, языком подавился? Или в другое место его себе засунул? – не унималась продавщица. – И вот это трепло мне про напасти загундосило!
– Не намерен унижаться, – презрительно бросил ей Юрий. – Но заруби себе на носу: если что-то случиться со Стеллой – ты у меня ещё и не так взвоешь!
Тут-то Нину, при одном упоминании имени ненавистной соперницы, и прорвало. Подобно дикой необъезженной кобылице, сорвавшейся с привязи и освободившейся от пут, она сиганула через прилавок и вихрем метнулась к юноше.
– Вот ты как? – зловеще и полупридушенно взвизгнула она ему на ухо. – А других не жалко, да? Хорошо же…Ты меня попомнишь! Ей насолила, и тебе щас кисло станет!
И тут Самохина закатила такой концерт, что её отныне смертный враг не то что диву даться, но и рта разинуть не успел… Она с неукротимой яростью вдруг рванула белоснежный халатик у себя на груди. Перед халата затрещал, а несколько пуговиц отлетели в стену подобно стреляным гильзам из автомата Калашникова.
– Чё ты ко мне пристаешь?! Чё ты меня за
