Наполеон - исчезнувшая битва - Эдвард Радзинский

И я положил перед ним свою Конституцию. Он был совершенно растерян. Согласно моей конституции, которую, конечно же, им пришлось принять, вся полнота власти принадлежала отныне Первому консулу. А остальные двое становились куклами - роль, которую они посмели предназначить мне. Это было справедливо. Ибо так и должно быть в стране, где требуется быстро навести порядок, которого ждет все общество. Власть оказалось в нужных руках. Я умел наслаждаться властью, как хороший музыкант - своим инструментом. Гамлет говорит: "На простой флейте трудно научиться играть, а вы хотите играть на мне - на человеке!" На самом деле, все наоборот! На людях играть куда проще, чем на флейте. Есть всего лишь два маленьких рычажка, которые прекрасно управляют людьми: страх и личный интерес... Точнее, человеческая алчность. И когда мне говорят, что в некоем государстве подданные ничего не боятся, потому что некий король очень добр, я неизменно отвечаю: "Какое, однако, неудачное там царствование!" Ибо страх - самый могущественный рычаг. Но им надо умело пользоваться. Правитель должен быть и львом, и лисой. Вся наука это понять, когда и кем быть. И вначале я был, конечно же, львом.

Франция изнемогала от бесчисленных банд. Эта была пена прошедшей революции, результат владычества черни при якобинцах! Они не только брали поборы на дорогах. Главари банд посмели проникнуть на высокие посты, они открыто контролировали провинцию... Я направил в провинцию войска, приказав не брать бандитов в плен, а попросту расстреливать на месте, какой бы пост они ни занимали. Расстреливали и полицейских, которые были с ними связаны, и тех несчастных, которые бандитов укрывали, естественно, за деньги... Эта непреклонность льва в две недели покончила со страшной заразой.

Не повезло и спекулянтам. Я вызвал самого знаменитого олигарха - богача Уврара. В период всеобщего воровства и вседозволенности он создал целую финансовую империю. Но явно не понял наступивших перемен. И тотчас поплатился.

Я слышал об этой истории от маршала Жюно. Уврар действительно не понял, с кем имеет дело. Он знал, что новая власть остро нуждается в деньгах и что сам консул беден, как церковная мышь. И решил продемонстрировать силу. В это время Первый консул увлекся некоей дамой. Он уже договорился с красавицей и готовился совершить свой "набег"... Как вдруг прелестница сообщила ему, что внезапно занемогла. Но Фуше тотчас доложил Первому консулу истину... Оказалось, Уврар, узнавший об интрижке, попросту перекупил его пассию. Он заплатил ей бешеные деньги за ужин с ним. После чего позаботился, чтобы Париж узнал о его подвиге. И на бульварах поняли: Францией по-прежнему правят деньги.

Император улыбнулся, видимо, моим мыслям. И продолжил:

- Итак, я вызвал Уврара. Привыкший открывать ногой дверь в кабинеты Директории, он посмел опоздать. Войдя в кабинет, начал обычно, то есть нагло: "Какие глупцы ваши финансисты, гражданин консул! Я знаю, что по их милости правительство в трудном положении. У меня есть несколько предложений для французского банка..."

"А у меня только одно, - прервал я глупца, - посадить вас и немедленно в Венсеннский замок". - И я посмотрел на него. Строго.

Уврар верно понял новые обстоятельства и молча подписал чек... И каждый раз, когда я вызывал его, мы отнюдь не беседовали. Он молча подписывал чеки - и на много миллионов. Так я заставил его постепенно возвращать наворованное. Когда он уходил (в тот первый раз), я сказал ему: "И запомните, я сам буду решать все проблемы. Дело остальных - мне починяться. А ваше дело - подчиняться и платить. Безоговорочно!"

В дальнейшем он все-таки посмел забыть это правило, и тогда пришлось ему побывать в Венсеннском замке. Но об этом позже...

Я изменил стиль работы моих министров. Я заканчивал работу много позже полуночи. И, глядя, как они падали от усталости, говорил: "Господа, в чем дело? Мы с вами должны до конца отрабатывать деньги, которые платит нам Франция".

Обычно я просыпался перед рассветом и после ванны работал... И, когда мне нужны были мои министры, их беспощадно поднимали с постели. А когда я жил в загородных дворцах, например, в Фонтенбло, они жили там же, чтобы быть всегда под рукой... Они должны были, как и я, помнить все... А мне память никогда не отказывала. Я мог указать, допустим, военному министру во время его доклада об укреплениях в Бретани, что он забыл целых две пушки. И показать, где я в свое время распорядился их поставить. Да, две пушки из тысячи орудий, но забывать их нельзя! Мой министр обязан знать все свое хозяйство... И когда я их назначал, я честно предупреждал: "Я не дам вам состариться... Человек, которого я назначаю министром, уже через шесть лет должен быть не в состоянии даже помочиться!" Эти глупцы думали, что я шучу.

Я спал мало, но засыпал мгновенно. Я ценил эти короткие минуты сна и строго-настрого запретил себя будить. Только если будут дурные известия. Ибо при добрых нечего торопиться.

Став Первым консулом, я тотчас перевел свою резиденцию в Тюильри. Простота хороша только в армии. Власть должна привлекать к себе внимание... Когда я вошел в этот дворец королей, голос сказал мне: "Вот ты и дома!" И я понял: этап моей жизни завершился. Я поступил так, как хотела моя судьба... Помню, как прошел по дворцу в первый раз. Тяжелые тона расцвета королевской власти - пурпур и золото - властвовали в одних залах... и нежные, слабые цвета ее заката - лазоревый, золотистый - в других... Много свечей и зеркал, в которых недавно отражалась жизнь самых могущественных королей Европы... И все промелькнуло, как сон... Я попросил внести во дворец бюсты Брута и прочих великих римских республиканцев. Чтобы всем было ясно: здесь поселился Первый консул Республики.

Кабинет мой был на первом этаже. Огромный стол в глубине кабинета был обращен к окну, выходившему в сад Тюильри. Прямо у окна стояли конторка и кресло Меневиля. Он и приглашенные секретари сидели лицом ко мне, спиной к саду. И я диктовал, глядя на мраморные статуи, смотревшие на меня из сада. В кабинете за моей спиной стояли часы. Этакий регулятор моей жизни, напоминавший мне, что удача не вечна и надо торопиться. И я использовал тогда каждую минуту... В центре кабинета был камин и у камина мое любимое кресло. Здесь я сидел в одиночестве, порой часами, если нужно было принять важное решение... По стенам кабинета - мои друзья, книжные шкафы. В них моя библиотека и книги, оставшиеся от прежних хозяев - покойных Людовиков...

Теперь я обязан был вернуть Франции то, что Директория пустила по ветру в мое отсутствие. Я должен был вернуть мою Италию. И вторая итальянская кампания началась... Я придумал, перейдя через Альпы, появиться перед австрийской армией, как гром с ясного неба. Для этого мы должны были одолеть перевал Сен-Бернар. До меня это удалось только Ганнибалу. Но он же это сделал - значит, должен был сделать и я. Впрочем, если бы Ганнибал видел мой переход, он свой посчитал бы сущей безделицей... Я шел с дурно экипированной голодной армией и с артиллерией. На одной доблести мои солдаты волокли к снежным вершинам разобранные пушки - тяжеленные орудийные стволы, лежавшие внутри выпиленных стволов деревьев, зарядные ящики, лафеты. Через пропасти, обвалы и жестокий холод. Отдых и сон были только в снегу.

...Мы преодолели! Ночью среди белевших во мраке горных вершин мы подошли к австрийской крепости. Я велел начинать. И все осветилось... Пушечные залпы, непрестанная канонада... Австрийцы решили, что началось светопреставление. Они сдали крепость, и мы спустились в долину. Теперь мы были в тылу у австрийцев.

А потом началась решающая битва при Маренго. Надо отдать им должное на этот раз австрийцы дрались отчаянно, я кое-чему их научил. И в три пополудни, казалось, я проиграл эту битву. Глупцы отправили в Вену курьера с известием о своей победе. Но я был спокоен. Я все рассчитал. Я верил в судьбу. И ждал. Мой генерал Дезе должен был явиться с подкреплением. И в пять часов он появился. И все было кончено. Это была великая победа. Но во время сражения Дезе убили.

Маршан рассказывал мне: когда император умирал, он вспоминал Маренго и все шептал в агонии: "Дезе! Где ты? Дезе... судьба моей победы..." На смертном одре и тогда, в каюте, император был там и все видел вновь...

- Атака... Как великолепен строй!.. Но вот они бегут... Австрийская армия перестала существовать... Я обходил поле сражения, усеянное ранеными и мертвыми, и увидел маленькую собачку, скулившую над телом хозяина. Собачья преданность долговечнее человечьей... И совсем недалеко от австрийского офицера и его собачонки лежал мой Дезе. Лежал, уткнувшись лицом в землю, примяв головой траву. По щеке полз черный жук... Мне не пришлось обнять Дезе после победы. Но я накрыл его знаменем... и плакал в палатке... в первый раз... И прямо с поля боя я обратился к королям: "Я обращаюсь к вам после победы, окруженный умирающими, стонущими людьми, с предложением мира..."