Ган Исландец - Виктор Гюго

— Онъ не знаетъ! — страшнымъ голосомъ промолвилъ отшельникъ: — Онъ лжетъ, хотя и клянется. Этого человѣка зовутъ Бенигнусъ Спіагудри.

— Меня! Меня! Великій Боже! — съ ужасомъ застоналъ старикъ.

Палачъ покатился со смѣху.

— Да кто вамъ сказалъ, что васъ? Мы говоримъ о томъ язычникѣ, смотрителѣ Спладгеста. Рѣшительно, этотъ педагогъ боится всего. Вотъ была бы потѣха, если бы эти дурацкія гримасы имѣли серіозное основаніе. Этотъ старый сумасбродъ прекомично болтался бы на висѣлицѣ… Ну-съ, уважаемый ученый, продолжалъ палачъ, наслаждаясь испугомъ Спіагудри: — такъ вы не знаете Бенигнуса Спіагудри?

— Нѣтъ, милостивый государь, — отвѣчалъ смотритель Спладгеста, нѣсколько успокоенный своимъ инкогнито: — увѣряю васъ, я совсѣмъ не знаю его. И мнѣ вовсе непріятно будетъ познакомиться съ человѣкомъ, имѣвшимъ несчастіе прогнѣвить васъ.

— А вы, отшельникъ, — продолжалъ Оругиксъ: — кажется вы знаете его?

— Да, отлично, — отвѣтилъ отшельникъ: — это человѣкъ высокаго роста, старый, сухощавый, плѣшивый…

Спіагудри, страшно встревоженный этимъ перечисленіемъ примѣтъ, съ живостью поправилъ на головѣ свой парикъ.

— Руки у него, — продолжалъ отшельникъ: — длинныя какъ у вора, дней восемь не встрѣчавшаго путешественника, спина сгорбленная…

Спіагудри выпрямился сколько могъ.

— Словомъ, его можно было бы принять за одинъ изъ труповъ, которые онъ стережетъ, если бы не пронзительный взоръ его глазъ…

Спіагудри схватился рукой за свой спасительный пластырь.

— Спасибо, отецъ, — поблагодарилъ палачъ отшельника: — гдѣ бы мы съ нимъ не встрѣтились, я сразу узнаю теперь стараго жида…

Спіагудри, считавшій себя добрымъ христіаниномъ и возмущенный такой нестерпимой обидой, не могъ удержаться отъ восклицанія:

— Жида, милостивый государь!..

Онъ тотчасъ же умолкъ, съ ужасомъ чувствуя, что проговорился.

— Да, жида или язычника; не все ли равно, если онъ, какъ слышно, знается съ чортомъ!

— Я легко бы повѣрилъ этому, — возразилъ отшельникъ съ сардонической усмѣшкой, которую невполнѣ скрывалъ его капюшонъ: — не будь онъ завзятымъ трусомъ. Гдѣ ему знаться съ сатаною! Онъ настолько же трусливъ, насколько золъ. Когда онъ струситъ, онъ не узнаетъ даже самаго себя.

Отшельникъ говорилъ медленно, какъ бы измѣняя свой голосъ, и это придавало особенную выразительность его словамъ.

— Не узнаетъ самаго себя, — повторилъ про себя Спіагудри.

— Отвратительно, когда злодѣй въ добавокъ становится трусомъ, — замѣтилъ палачъ: — его даже не стоитъ ненавидѣть. Съ змѣей надо бороться, ящерицу же достаточно растоптать ногами.

Спіагудри рискнулъ сказать нѣсколько словъ въ свою защиту.

— Но, господа, развѣ вы дѣйствительно убѣждены въ томъ, что говорите объ этомъ должностномъ лицѣ? Его репутація…

— Репутація! — подхватилъ отшельникъ: — Самая гнусная репутація во всемъ округѣ!

Обезкураженный Бенигнусъ обратился къ палачу:

— Милостивый государь, въ какихъ преступленіяхъ обвиняете вы его? Безъ сомнѣнія ваша ненависть должна имѣть серьезныя основанія.

— Справедливое мнѣніе, старина. Такъ какъ наши коммерческіе интересы сталкиваются, Спіагудри не упускаетъ случая, чтобы не напакостить мнѣ.

— О! Господинъ, не вѣрьте этому!.. Но если бы даже это было справедливо, очевидно этотъ человѣкъ не видалъ васъ, какъ я, въ кругу семьи, съ прелестной супругой и восхитительными дѣтьми, гостепріимно принимающаго чужестранцевъ у своего домашняго очага. Если бы ему, подобно намъ пришлось воспользоваться вашимъ любезнымъ радушіемъ, этотъ несчастный не былъ бы вашимъ врагомъ.

Лишь только Спіагудри кончилъ свою ловкую рѣчь, высокая женщина, до сихъ поръ не проронившая ни слова, поднялась и сказала торжественнымъ, саркастическимъ тономъ:

— Нѣтъ ничего ядовитѣе жала ехидны, вымазаннаго въ меду.

Она снова сѣла у очага и продолжала оттачивать щипцы, хриплый и визгливый звукъ которыхъ, мучительно поражая въ промежуткахъ разговора слухъ четырехъ путниковъ, походилъ на хоръ греческой трагедіи.

— Право, эта женщина помѣшаласъ, — пробормоталъ Спіагудри, не зная какъ иначе объяснить себѣ такой плохой эффектъ своей лести.

— Бехлія права, сѣдовласый ученый! — вскричалъ палачъ: — Я повѣрю, что у васъ жало ехидны, если вы станете еще защищать этого Спіагудри.

— Избави Боже, хозяинъ! — подхватилъ тотъ: — Я совсѣмъ не защищаю его!

— Тѣмъ лучше. Вы понятія не имѣете до чего доходитъ его наглость. Вѣрите ли, этотъ нахалъ смѣетъ оспаривать у меня право на голову Гана Исландца?

— Гана Исландца!.. — рѣзко повторилъ отшельникъ.

— Ну да! Знаете вы этого знаменитаго разбойника?

— Знаю, — отвѣчалъ отшельникъ.

— Ну-съ, каждый разбойникъ составляетъ собственность палача, не такъ ли? Что же теперь придумалъ этотъ адскій Спіагудри? Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцѣнена…

— Онъ проситъ, чтобы голова Гана была оцѣнена? — переспросилъ отшельникъ.

— Да, онъ дерзнулъ на это, и единственно для того, чтобы тѣло попало въ его лапы, а я лишился своихъ выгодъ.

— Какая подлость, Оругиксъ, рѣшиться оспаривать то, что очевидно составляетъ твою собственность!

Злобная усмѣшка, сопровождавшая эти слова, ужаснула Спіагудри.

— Продѣлка тѣмъ болѣе низкая, братъ отшельникъ, что мнѣ во что бы то ни стало необходимо казнить такого человѣка, какъ Ганъ, чтобы выйти изъ неизвѣстности и составить себѣ карьеру, которой не сдѣлала мнѣ казнь Шумахера.

— Въ самомъ дѣлѣ, хозяинъ Николь?

— Да, братъ отшельникъ. Приходите сюда въ день ареста Гана, мы заколемъ жирную свинью въ честь моей будущей славы.

— Охотно; но почемъ знать, можетъ быть я не буду свободенъ въ этотъ день? А затѣмъ, не ты ли самъ только что посылалъ къ черту честолюбіе?

— Еще бы, когда я вижу, что достаточно какого нибудь Спіагудри и прошенія оцѣнить голову, чтобы разсѣять въ прахъ самые вѣрные мои разсчеты.

— А! — подхватилъ отшельникъ страннымъ тономъ: — Такъ Спіагудри проситъ оцѣнить голову!

Голосъ его производилъ на злополучнаго смотрителя такое же дѣйствіе, какое производитъ на птицу взглядъ жабы.

— Господа, — сказалъ онъ: — зачѣмъ судить такъ опрометчиво. Все это можетъ быть невѣрно, быть можетъ ложный слухъ…

— Ложный слухъ! — вскричалъ Оругиксъ: — Напротивъ, дѣло ясно какъ день. Прошеніе синдиковъ, скрѣпленное подписью смотрителя Спладгеста, получено уже въ Дронтгеймѣ. Ждутъ только рѣшенія его превосходительства генералъ-губернатора.

Палачъ видимо зналъ всю подноготную, такъ что Спіагудри не посмѣлъ болѣе оправдываться и въ сотый разъ принялся внутренно проклинать своего молодаго спутника. Но каковъ былъ его ужасъ, когда отшельникъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ размышленія, вдругъ спросилъ насмѣшливымъ тономъ:

— Скажи-ка, хозяинъ Николь, какое наказаніе положено за святотатство?

Эти слова произвели на Спіагудри такое дѣйствіе, какъ будто съ него сорвали пластырь и парикъ. Съ тоской ждалъ онъ отвѣта Оругикса, который не торопясь опоражнивалъ свой стаканъ.

— Это смотря по тому, въ чемъ состояло святотатство, — отвѣтилъ палачъ.

— Ну, положимъ, поруганіе мертвеца?

Съ минуты на минуту, дрожащій отъ ужаса Бенигнусъ ожидалъ, что отшельникъ назоветъ его по имени.

— Въ былое время, — хладнокровно отвѣчалъ Оругиксъ: — святотатца закапывали въ землю живымъ вмѣстѣ съ поруганнымъ трупомъ.

— А теперь?

— Теперь наказаніе легче.

— Легче! — повторилъ Спіагудри, едва дыша.

— Да, — продолжалъ палачъ съ довольнымъ и небрежнымъ видомъ артиста, говорящаго о своемъ искусствѣ: — сперва каленымъ желѣзомъ клеймятъ ему икры буквою С…

— А потомъ? — чуть не вскрикнулъ старый смотритель, надъ которымъ было бы затруднительно произвести эту часть наказанія.

— А потомъ, — продолжалъ палачъ: — довольствуются его повѣшаніемъ.

— Пощадите! — вскричалъ Спіагудри: — повѣсить человѣка!

— Что это съ нимъ? Онъ смотритъ на меня съ видомъ преступника, взирающаго на висѣлицу.

— Съ удовольствіемъ вижу, — замѣтилъ отшельникъ: — что люди возвращаются къ правиламъ гуманности.

Въ эту минуту стихнувшая буря позволила отчетливо различить ясный, прерывистый звукъ рога.

— Николь, — замѣтила жена палачу: — это погоня за какимъ нибудь злодѣемъ, это рогъ полицейскихъ.

— Рогъ полицейскихъ! — повторилъ каждый изъ присутствующихъ съ разнообразнымъ оттѣнкомъ въ голосѣ, а Спіагудри съ выраженіемъ величайшаго ужаса.

Въ ту же минуту кто то постучался въ дверь башни.

XIII

Левигъ, большое селеніе, расположенное на сѣверномъ берегу Дронтгеймскаго залива, примыкаетъ къ цѣпи низкихъ холмовъ, голыхъ или причудливо испещренныхъ участками обработанной земли, подобно мозаичной плоскости, сливающейся съ горизонтомъ.