Притворщик - Александр Шувалов

– Что, Леха? – спросил Олег.

Названный Лехой подошел ко мне и выложил стопку распечатанных на принтере листов.

– Почта, сэр, – и пошел варить себе кофе.

Глава 29

– Но что-то же надо делать! – на экс-адмирала было совершенно невозможно смотреть без слез. Какой-то всклокоченный, осунувшийся, мешки под глазами. Прошлой ночью он явно не спал, изучая принесенный мною донос.

– Надо. И будем, – успокоил я его, – только...

– Только меня с завтрашнего дня выгнали в отпуск, – пожаловался Степаныч. – Шеф решил, что у меня усталый вид, вот и проявил заботу.

– Пытались отказаться?

– Конечно, но он даже слушать не стал. Заявил, что мое здоровье очень важно для фирмы, и запретил четыре недели показываться на работе.

– Кого оставили за вас?

– Толмачева.

– И это меня совершенно не удивляет.

– Так что же мы все-таки будем делать? – с ленинской деловитостью поинтересовался старый паркетный вояка.

– Как что? Уходим в подполье. Что касается меня лично, то с послезавтрашнего дня я планирую быть убитым.

– Типун тебе на язык! – воскликнула Даша.

– Как это, убитым? – поинтересовался ее родитель. – И кто это тебя собирается прикончить?

– Завтра я начну шустрить не по разуму, вот и найдутся желающие. Вызовут, скажем, от вашего имени на встречу и...

– Я тебя одного не отпущу, – решительно заявила Даша.

– А я и не собираюсь идти один.

– И все-таки...

– И все-таки, дорогой Андрей Степанович, мы их всех уделаем, если не будем суетиться попусту. Попрошу вас с завтрашнего дня быть постоянно на связи и почаще проверяться на предмет подслушки. Да, и не особо удивляйтесь, если я заявлюсь к вам в гости не совсем на себя похожий.

– В образе Бреда Пита? – полюбопытствовала Даша.

– В образе вождя мирового пролетариата товарища Зюганова, однозначно, – ответил я голосом русского националиста В. В. Жириновского. – Поехали, завтра будет трудный день.

– Домой? – поинтересовалась она, заводя машину.

– Почему обязательно домой? Что мне решительно не нравится в современной молодежи, дорогая, так это полное отсутствие романтики. А как же родная русская природа? Неужели не хочется за город, на свежий воздух, к родным березкам, в конце-то концов!

– Какие березки и какая, к черту, молодежь? Мне тридцать скоро!

– Тогда все в порядке, ты почти старушка, – она ощутимо ткнула меня локтем в живот, – и не надо насилия, правду не скроешь. И, тем не менее, мы едем на природу.

– Куда?

– В Валентиновку. Остановишься, где я скажу, и начнешь названивать в ворота.

– Зачем?

– А у тебя машина заглохнет. Когда починишься, будешь ждать меня на стоянке, как договорились. Задача понятна?

– Так точно, товарищ фельдмаршал!

– Не надо лести, хотя и приятно.

– Как поедем, по Ярославке?

– Лучше по Щелковскому.

– Если я правильно тебя поняла, мы едем в гости к...

– Ты правильно меня поняла.

– Круто, – она прибавила газу, – а ты действительно так трепетно любишь природу?

– Терпеть не переношу, обкормили в детстве. Видишь ли, Даша, мои родители были типичными шестидесятниками, то есть, турпоходы, «изгиб гитары желтой», палатка, костер, споры о наболевшем до утра. Веришь ли, почти каждые выходные таскали в походы по Подмосковью.

– А ты?

– А я хотел шляться с друзьями.

– Почему не отказался?

– Не мог, уж больно родители обижались. Они у меня были самыми настоящими советскими учеными, физиками по образованию и лириками в душе.

– Ты говоришь, были?

– Это не то, что ты подумала. Оба живы, здоровы и вполне счастливы в заштатном французском городке Париже. Слышала о таком?

– Даже была пару раз. А как они там оказались?

– В девяносто третьем отец был уже замом директора по науке одного из проблемных московских НИИ. Руководитель этого милого заведения к тому времени раздал половину площадей института разным фирмам в аренду. Когда он задумал закрыть основную лабораторию и отдать освободившееся помещение под кабак, папа пошел искать правду в московскую мэрию. Там ему сказали такое, что он на следующий день к чертовой матери уволился и уехал преподавать в Сорбонну, благо приглашали.

– А что ему такого сказали?

– Ничего особенного. Просто сообщили, что ни он, ни его наука обновленной России на фиг не нужны и задали риторический вопрос, типа «Когда же вы все, наконец, передохнете?»

– Как они там?

– Родители? Нормально. Когда на маман накатывает ностальгия, она идет поливать березки.

– Березки?

– Да. Она посадила несколько берез в саду, у них с папой домик в предместье.

– В Россию часто приезжают?

– С тех пор – ни разу. Кстати, мы подъезжаем, высади меня.

– А как ты собираешься...

– Много будешь знать, из секретарш выгонят.

– Я, к твоему сведению, офис-менеджер.

– Тем более.

Когда я появился в его спальне, главный «сталевар» всея Руси уже собирался отходить ко сну.

– Интересно, как вы все-таки умудряетесь ко мне проникать, – спросил он, дисциплинированно включив «антиподслушку».

– Ничего особенного, меня этому учили.

– Что-то срочное?

– Да. Сейчас я кратко опишу вам ситуацию. Настоятельно прошу не кричать, ногами не топать и кулачищами по мебели не стучать, вон они у вас какие. Перед уходом я оставлю вам диск с информацией и инструкциями. Внимательно все изучите, потом его уничтожьте.

– Я готов.

– Это радует. Итак, ваши компаньоны и соучредители Белопольский, Черняк, Ступин и Талахадзе через два дня прибывают в Москву на плановое заседание, во время которого всех вас планируют устранить.

– Что?!

– Я, кажется, просил не шуметь, или вы желаете прослушать продолжение вместе с охранниками? – и резво скакнул за шкаф. В дверь постучали, и тут же в проеме появилась голова служивого.

– Что-то случилось, Петр Николаевич?

– Все в порядке, Боря, ступай.

– Мне просто показалось...

– Это я об стол треснулся. Иди, говорю, я спать буду.

– Есть, – и голова исчезла.

– Прошу прощения, постараюсь не шуметь.

– Уж будьте так добры. Сынок вашего компаньона и, насколько мне известно, давнего приятеля Бориса Семеновича Белопольского, командующий у вас безопасностью, решил несколько изменить состав учредителей, то есть грохнуть всех вас и своего папашу в том числе.

– Чт... черт, дальше.

– Если я не ошибаюсь, Черняк и Ступин бездетны и ближайших родственников не имеют. Талахадзе холост, с родственниками близких отношений не поддерживает, слишком увлечен девками по вызову, верно?

– Верно.

– Ваша старшая дочь заведует онкоцентром, младшая – преподает в Гнесинке. Ни та, ни другая к вашему бизнесу отношения не имеют.

– И здесь вы правы.

– Еще обучаясь в Кембридже, Гриня Белопольский не только сменил фамилию на Вайсфельд, но и изрядно поголубел.

– Ну, допустим, Вайсфельдами их семейство было до конца тридцатых годов прошлого века, потом ославянили фамилию от греха подальше.

– Вы знали о его, скажем так, нетрадиционности?

– Нет, его отец мне, бывало, жаловался на его загулы, но чтоб такое...

– Значит, постеснялся сказать. Так вот, там же, в Кембридже он очень близко подружился с неким милым юношей Аланом Бойд-Симмонсом. Вам ничего не говорит эта фамилия?

– Позвольте, это же «Стилз»!

– Совершенно верно, «Стилз Индастриз» – один из ведущих мировых сталелитейных концернов, и папаша этого голубка, Гарольд Бойд-Симмонс, если мне не изменяет память, трудится там в скромной должности председателя совета директоров.

– Так вы хотите сказать, что...

– Не уверен, думаю, что детки захотели создать свою империю, вернее, захватить уже созданную.

– Чушь какая-то.

– Вовсе даже нет. Потом посмотрите распечатки их бесед друг с другом и с куратором.

– А это кто?

– Так они называют человека, который и спланировал устранение всех вас.

– Я хочу знать, кто это.

– Так, один бывший сотрудник ГРУ.

– Терехин? Не верю!

– И правильно делаете. Терехин как раз на нашей стороне. Это его ближайший помощник, некто Толмачев.

– Никогда о таком не слышал.

– Неудивительно. Очень скромный и далеко не глупый человек. Кстати, после акции он собирается кинуть своих нанимателей. Вам ничего не говорит название «УМГ»?

– Как же, Уральская Металлургическая Группа, очень серьезные люди. А к чему вы это?

– Все на диске и вообще – по окончании операции я вам столько интересного расскажу... А сейчас от вас требуется изучить инструкции и скрупулезно им следовать. И, пожалуйста, не надо никакой самодеятельности.

– Да я этих уродов...

– Безусловно. И я тоже, но чуть позже. Меня, если хотите знать, приговорили вместе с вами. Все, давайте прощаться, а то я вторую ночь на ногах.