Эра беззакония - Вячеслав Энсон

И Перельман отвез его в Главк.

В чудеса Калмычков не верил. Но когда через два часа, словно прорвало плотину, и из Москвы хлынула информация, он увидел эффективность централизованной власти. Могуч владеющий правом на информацию! Могуч.

Сведения имели отрывочный характер. Просто копии протоколов. Но и это давало возможность искать заветную нить. Особенно к вечеру, когда стали лениво откликаться областные УВД. «Правильный ход, — одобрил он действия тех, кто стоит за вербовщиками. — Продемонстрировали возможности и дело продвинули к взаимной выгоде».

К восьми часам вечера он попросился на доклад к генералу Арапову. При том, что докладывать почти нечего, а рассказывать ли о сегодняшней вербовке, он еще не решил.

Перечислив, что сделано, что намечено на завтра, подвел черту под результатом первых суток работы: «Личность пострадавшего не установлена. Свидетели убиты. Труп самоубийцы, направленный в морг 2-й городской больницы, исчез. Проводятся розыскные мероприятия…».

«Колеса диктуют вагонные…»

3 ноября, четверг

Лет тридцать назад мир играл в «кубик Рубика». Крутить его можно вечно. Вечно безрезультатно. Собрать шесть граней одного цвета способен только человек, знающий алгоритм. Или гений. Расследование напомнило Калмычкову ненавистный кубик.

Сотни действий совершила его «бригада». Выполнили все, что предписывают руководства и наставления. Использовали богатый арсенал ОРМ. Прибавили опыт и личные наработки. И так, и сяк изгалялись! Пытались наткнуться на скрытый алгоритм преступления, запустившего конвейер серии самоубийств. Уж не сидели на месте! Крутились как белки в колесе. А результата нет!

Калмычков упирался, отрабатывая направление за направлением. И «народ» включился. Не только ногами работали, головы у ребят оказались на месте. Творчески подошли к розыску. И очень добросовестно… Все тот же ноль!

Бегом, бегом! Сроки поджимают! Мелким ситом просеяли скудные факты. Со свидетелями работали перекрестно: и следователь, и опера, и Калмычков лично. Следователь прокуратуры включился. По зернышку собирали фактуру. А на приличную версию не наскребли. Остановились, исчерпав возможности. В Питере зацепок не осталось.

Так и вынырнул из суеты Калмычков в ночном поезде «Санкт-Петербург — Москва».

«Пустые хлопоты» пронесшихся дней, и он, измотанный гонкой, остановились в купе «СВ», на целых семь часов уравняв свои скорости. Если отключить телефон.

Закрыл на защелку дверь купе. «Пусть ломятся — не пущу!» Бросил портфель на диван, плюхнулся рядом. Тупо сидел, не снимая куртки, пока за окном не поплыли, ускоряясь, столбы и привокзальные постройки. От попутчиков Бог миловал.

Достал из кармана пачку сигарет и закурил прямо в купе. Не предполагал в себе подобного хамства.

Он делал затяжку за затяжкой, но прокуренный донельзя организм уже не реагировал на никотин. Пустым барабаном гудела голова, и никакого прояснения мыслей сигарета не принесла. Затушил «хабарик» о подошву.

«Выпить бы…» — шевельнулось желание, когда проводница, облаяв его за курение, принесла полагающийся в «СВ» ужин. «В голову не пришло заскочить за «пузырем». И не успел бы». Вздохнув с сожалением, он раскрыл свой походный портфель. «Чего Валентина собрала?»

Одно отделение заняла аккуратно сложенная смена белья, форменная рубашка и тапочки в пакете. Другое — жареная курица в фольге, хлеб и помидоры. А на самом дне!.. «Глазам не верю!..» Пол-литра водочки!

«Радость ты моя! Умница. Все можешь, если захочешь». На душе потеплело. «Всегда бы так». Выпил, вкусно закусил и на перекур вышел в тамбур. После водочки сигарета совсем по-другому работает!

За окном проносились голые тосненские леса, мелькали станции, встречные электрички. Стук колес да старческий скрип вагона — вот и все, что осталось вокруг. На целую ночь. Суета отступила, вместе с канувшим в осеннюю темноту Питером.

Вернулся в купе другим человеком. Мысли перестали расползаться. Забрезжила надежда окинуть со стороны нагроможденную в ходе расследования информацию. Если повезет, упорядочить ее. Разложить по полочкам. В Питере на это не хватало времени.

Выложил на столик блокнот, ручку и приготовился к составлению схемы. Дело не хитрое, а как помогает! Рисуешь кружочки и квадратики. В кружочки заносишь людей: жертвы, подозреваемые, свидетели. Только те, о ком есть достоверная информация. Квадратики заполняешь событиями. Видел, слышал, убил, говорил по телефону. Соединяешь их стрелочками. Это связи, от них много зависит. Пропустишь, недоглядишь — потеряешь логику преступления. Хорошо, если случай типичный, можно домыслить упущеное. А если уникальный? Когда все неизвестно: мотив, исполнитель, заказчик?

Тогда начинается самое интересное. Берешь ручку другого цвета и дорисовываешь кружочки и квадратики там, где их нет, но могли бы вполне оказаться. Это версии. И снова стрелочки.

Калмычков хорошо играл в шахматы. Но эта игра ему нравилась больше. Бывало, ночами просиживал, а к утру уже знал — что, где, когда. Схема — визуализация информации. В голове все навалом. А на бумаге — по полочкам. Но главное, можно дополнить «известное» сотнями вариантов «возможного».

Привык к работе со схемой еще опером. А когда возглавил уголовный розыск, сам Бог велел переводить дела на бумагу. Чтобы не запутаться. Чтобы вовремя подсказать. Его процент раскрываемости всегда был много выше среднегородского.

Сегодня предстояло разбить все, что известно, на три схемы.

Первая — дело о самоубийстве. Плюс информация, поступающая по мере расширения географии самоубийств.

Отдельная схема по «спасителям Отечества».

Третья — по «друзьям Перельмана». Несомненно: в обеих последних скоро появятся новые кружочки и квадратики. Важно не упустить.

Он быстро «расписал» весь скудный улов по питерской части дела о самоубийстве, но что-то мешало проникнуть мыслями вглубь.

Не сумев сосредоточиться, отступил на время, и разнес по кружочкам известных ему членов обоих «Союзов «Меча и Орала». И вновь наткнулся на нежелание мозга решать предложенную задачу. Какой-то иной пласт чувств и мыслей рвался на первое, по важности, место. Он пробивался так настойчиво и решительно, что отложивший блокнот Калмычков, через пять минут ни о чем, кроме «этого», уже думать не мог. И не хотел.

«Этим» оказался позавчерашний разговор с Валентиной. «Своя рубаха ближе к телу!»

Валентина «сняла блокаду» и вызвала его на выяснение отношений. Умно, без истерики и скандала.

Той ночью Калмычков притащился домой выжатый, как тюбик зубной пасты. Самый разгар неудач и обломов. Доехал заполночь. Она кормила его на кухне. Как всегда молча и равнодушно. Но вдруг бросила сочувственный взгляд и сделала невозможное. То, чего не делала никогда. Налила полстакана коньяку.

«Хорош у меня видок… — думал он, допивая. — Сжалилась. Напомнил ей молодые годы, когда такой же небритый и осунувшийся приползал домой после работы. И пропускал чего-нибудь стаканчик-другой. Тогда она возмущалась и отбирала. А сегодня — сама…»

В груди потеплело от этого ее жеста. Или от коньяка? Мелочь, а как меняет акценты! В приподнятом настроении он совершил вечерний туалет. Даже промурлыкал что-то, когда брился.

На цыпочках прокрался в спальню через большую комнату, где посапывала под не выключенный телевизор Ксюня. Дочь всегда засыпала под телевизор. Любая программа, без звука, иначе часами ворочается и хнычет. Лет с восьми привязалась привычка: то ли от боязни темноты, то ли как попытка остановить собственные мысли, никак не желающие засыпать. Валентина выключала телевизор, когда заканчивала дела и шла спать.

Их десятиметровая спальня вмещала только одну кровать. Приходилось делить ложе под разными одеялами, избегая случайных прикосновений. За годы «конфронтации» сложилось неписаное правило: в кровати склок не затевать. Иначе ад получился бы невыносимым.

Калмычков засыпал, когда Валентина, стараясь не тревожить его, улеглась на своей половине. Сон уже овладел им. Понеслись вперемешку обрывки событий. Всплывали и лопались мутные образы. Он не сразу почувствовал прикосновение к своей груди. Думал, снится. Но пальцы скользнули к плечу. Потом она провела ладонью по свежевыбритой щеке, и Калмычков уже не спал… Он лежал неподвижно, не открывая глаз и не понимая, что ему делать. В их отношениях остались только «наезды» и «разборки»… Она придвинулась к нему и погладила другую щеку.

«Как ей противно, должно быть, прикасаться ко мне…» — подумал он, вспомнив ее обвинения. Ответить на них нечем. Все даже хуже, чем она представляет.

Хотел мягко отвести ее руку, но, взяв за тонкое запястье, почему-то поцеловал пальцы. Сначала один, потом другой, третий… «Валя…» — прошептал он, но она свободной рукой замкнула ему губы. Нерешительно коснулась губами плеча, груди, а потом с отчаянным безрассудством набросилась на него. Целовала в щеки, в лоб, в шею! Он чувствовал на губах соль ее беззвучных слез.