Рассказы о литературе - Бенедикт Сарнов

Вы, может быть, думаете, что это тоже говорит какой-нибудь волшебник вроде старика антиквара? Ничего подобного.

Это говорит некий Жак Колен, беглый каторжник по кличке Обмани-Смерть, скрывающийся под именем Вотрена. Под этим именем он и появляется на страницах романа «Отец Горио».

Вотрен не лжет. То, что он предлагает молодому студенту Растиньяку, он может ему в самом деле дать, как и волшебник-антиквар Рафаэлю. И цена, которую должен заплатить Растиньяк за богатство и почет, та же самая, которую заплатил Рафаэль: он обязан стать другим человеком, беспринципным, коварным и безжалостным, распроститься с наивностью, чистотой и благородством.

Так с Растиньяком и случится. Во время своего первого раз говора с Вотреном он пока что негодующе отвергнет его циничное предложение. На последней странице «Отца Горио» он, уже, так сказать, «поумнев», решает принять правила игры. А потом, долгое время спустя, он появится еще в одном романе Бальзака уже законченным циником.

Но все это произойдет не сразу. Не случайно Бальзак не решился показать превращение чистого студента в прожженного карьериста в одном романе, в «Отце Горио». Это выглядело бы неправдоподобно.

В «Шагреневой коже» он за правдоподобием вовсе и не гонится. Характер Рафаэля с первых страниц начинает откровенно испытываться в условиях необыкновенных. Все его желания и в самом деле сбываются мгновенно. И Рафаэль не выдерживает этого испытания.

Исполнение желаний — это вообще одно из самых серьезных испытаний для человека.

Казалось бы, что может быть приятнее? У каждого из нас есть свои мечты, даже просто прихоти — и как славно было бы, если бы все они вдруг взяли бы да и осуществились! Но в литературе это самое исполнение часто выглядит как вещь довольно-таки коварная.

Писатели разными способами дарили своим героям исполнение желаний. Доктору Фаусту, герою трагедии Гете, молодость, красоту, любовь вернул сам дьявол — Мефистофель. А Германну, герою пушкинской «Пиковой дамы», помогла... помните?

«Я пришла к тебе против своей воли, но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду...»

Германну помогла добиться своего старая графиня, вернее, ее призрак, то ли просто привидевшийся болезненному воображению Германна, то ли, что вероятнее, искусно введенный Пушкиным в его романтическую повесть как фантастический мотив.

Впрочем, помогла ли?

В том-то и дело, что нет.

Вот Фауст, тот прошел все испытания. Прошел трудно и мучительно, но все-таки пришел к пониманию конечного вывода земной мудрости:

Лишь тот достоин жизни и свободы,Кто каждый день за них идет на бой.

А пушкинский Германн не выдержал испытания. Разум его помутился, и он погиб. Притом не так эффектно, как в опере Чайковского, а гораздо страшнее и обыденнее: он сидит в лечебнице и бормочет одно и то же:

— Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..

Почему же Фауст сумел выдержать схватку с самим дьяволом, а Германн сломился под значительно менее страшным грузом?

Да потому, что сами они были разными. Потому, что страсть, владевшая Фаустом, была страстью преобразования всего мира. Он хотел счастья не только для себя самого, но и для людей, для человечества.

Германн — иное дело. Он честолюбив, горд, беден. И только деньги, как ему кажется, могут удовлетворить и его честолюбие, и его гордость. Он так одержим этой идеей, что она становится для него самоцелью. Он и сам не замечает, как в погоне за богатством его гордость, его честолюбие, его жажда любви отходят на второй план, а потом и вовсе исчезают. Деньги, одни деньги, только деньги становятся той ниточкой, которая связывает его с жизнью. Все остальные нити истерлись. И стоит Германну один раз проиграть, как эта единственная ниточка рвется...

ВОЛШЕБНИК МЕНЯЕТ ПРОФЕССИЮ

Помните, как кончается повесть-сказка Л. Лагина «Старик Хоттабыч»?

Старый джинн Гассан Абдурахман ибн Хоттаб, попавший волею случая в современную Москву, после множества веселых приключений решает сменить свою профессию волшебника на другую. С нашей точки зрения — более прозаическую. А на его взгляд, неизмеримо более чудесную. Он увлекается радиотехникой и мечтает всерьез подзаняться теорией, чтобы суметь самостоятельно собрать радиоприемник.

Казалось бы, эта простая аллегория может иметь только один-единственный смысл. Она означает, что в наши дни сказка умерла.

Раньше людям нужны были волшебники, потому что они не понимали законов природы. Мир казался им страшным и таинственным, они чувствовали себя в этом мире бесконечно слабыми и беспомощными. Всюду им мерещились разные сверхъ естественные силы. Но теперь, когда мы точно знаем, из чего сделана молния, летаем на Луну, выдумали радио и телевизор, теперь-то зачем нам волшебники? И зачем нам сказка?

Даже Пушкин, который жил полтора века тому назад и сам охотно сочинял сказки, и тот высказался на эту тему не без иронии:

Я каждый день, восстав от сна,Благодарю сердечно богаЗа то, что в наши временаВолшебников не так уж много.

Это о временах более чем столетней давности. А уж в наши то, нынешние времена волшебников небось и вовсе не осталось. Разве может человек XX века всерьез поверить в существование волшебника?

Все эти рассуждения выглядят довольно логично. На самом деле, однако, они только кажутся убедительными.

Увлечение старика Хоттабыча радиотехникой, пожалуй, не стоит рассматривать как твердое решение старого джинна на всегда покончить с профессией волшебника. Правильнее было бы сказать, что он поступил на курсы по повышению квалификации.

В наш век волшебнику действительно трудновато обходиться только одними старыми, давным-давно известными человечеству чудесами. Приходится овладевать новыми. Но это вовсе не значит, что сказка умерла. Она не только не умерла, но даже завоевала новое жизненное пространство.

Научно-техническая революция вызвала бурный расцвет совершенно особого вида художественной литературы. И тут для сказки началась совсем новая жизнь.

Вы, наверное, уже догадались, что этот новый, возникший давно, но лишь в наши дни получивший такое бурное развитие вид художественной литературы называется научная фантастика.

Тут, наверное, кое-кто из вас очень удивится. А может быть, даже и возмутится.

— как же так! — скажет он. — Да разве научная фантастика то же самое, что сказка? Сказка — это сказка! А научная фантастика... Недаром же она так и называется — научная. Я вот, например, сказки терпеть не могу, а научную фантастику прямо взахлеб читаю...

Возражение серьезное.

В сказках действительно и в помине нет никакой науки. А в научной фантастике весь механизм действия того или иного чуда почти всегда объясняется в строгом соответствии с научными данными.

Вот, например, в «Человеке-невидимке» Герберта Уэллса подробно говорится о том, как гениальный ученый Гриффин умудрился сделать себя невидимым. Речь там идет и о пигментах, и о законе преломления света, и о красных кровяных шариках. О химии, оптике, биологии, физиологии, медицине...

А теперь вспомните, что увидела хозяйка гостиницы миссис Холл, войдя без спросу в неурочный час к своему таинственному постояльцу:

«Произошло нечто в высшей степени странное: постельное белье свернулось в узел, который тут же перепрыгнул через спинку кровати. Казалось, чья-то рука скомкала одеяло и простыни и бросила на пол. Вслед за этим шляпа незнакомца соскочила со своего места, описала в воздухе дугу и шлепнулась прямо в лицо миссис Холл. За ней с такой же быстротой полетела с умывальника губка; затем кресло, небрежно сбросив с себя пиджак и брюки постояльца и рассмеявшись сухим смехом, чрезвычайно похожим на смех постояльца, повернулось всеми четырьмя ножками к миссис Холл и, нацелившись, бросилось на нее».

Вам это ничего не напоминает?

Сравните-ка:

Везде всечасно замечалиЕе минутные следы:То позлащенные плодыНа шумных ветвях исчезали,То капли ключевой водыНа луг измятый упадали:Тогда наверно в замке знали,Что пьет иль кушает княжна...Сам карла утренней пороюОднажды видел из палат,Как под невидимой рукоюПлескал и брызгал водопад.

Это Пушкин. «Руслан и Людмила».

Ведь правда, похоже?

Разница только в том, что Невидимка Уэллса выпил изобретенное им химическое снадобье, а пушкинская Людмила обошлась старым добрым способом: надела на себя самую обыкновенную шапку-невидимку.

В те давние времена, когда человек впервые творил сказку, он лепил ее из того материала, который был у него под рукой. Самые причудливые фантазии вырастали из реального мира, в котором он жил. В арабских сказках появился ковер-самолет: ведь ковер для людей Востока был едва ли не самым распространенным бытовым предметом. А в русской сказке герой путешествует на сером волке. На гусях-лебедях. На обыкновенной русской печке. То есть на необыкновенной — волшебной. Но все-таки на печке, которая для каждого русского крестьянина была самой обиходной вещью.