Записки военного врача - Федор Грачев

Меншинина приносит с собой химическую грелку. Мы с ней по очереди пользуемся этим благодатным источником тепла.

Преподаватели в ватниках, валенках. У профессора Иванова валенки до того велики, что каждый шаг требует от него больших усилий. А может быть, он просто ослаб от голода.

Профессора я знал, будучи слушателем Военно-медицинской академии, где он преподавал военную гигиену.

Собравшиеся диетологи с большим вниманием относились к его лекциям.

— Напрасно иметь хорошие войска, если не уметь охранять их здоровье, утверждал еще Вегеций, римский военный историк, — начал он свое вступительное слово. — В службе здоровья питание — это наука, а диетология — правофланговый медицины. Вы диетологи военного времени, вы должны знать и помнить…

Иванов учил нас уму-разуму в работе, исходя из обстановки блокады. Но вот лекции профессора Каневской вызывают у нас приступы отчаяния. Талантливый педагог и знаток своего дела, она витала в облаках, с увлечением рассказывая о диетических свойствах фруктов и ягод, демонстрируя муляжи и картинки с изображением всевозможных кулинарных изделий, от одного вида которых у нас, блокадников, темнело в глазах.

Как-то, возвращаясь с этих лекций, я встретил в вестибюле госпиталя Сулимо-Самуйло, который к этому времени из помощника начальника продовольственного отдела превратился в начальника противопожарной охраны госпиталя.

— С курсов? — спросил он.

— Да.

— О чем шла речь?

— Как надо подавать фрукты и жарить лангеты. А ты откуда?

— Тоже с курсов. Учились без воды тушить пожары. Заодно пообедали в городе. Вот, посмотри, захватил для потомства. Да ведь не поверят.

Сулимо-Самуйло протянул мне небольшой серенький листок — меню фабрики-кухни Володарского района:

Суп из дрожжей   Раскладка: Дрожжи… 15 г. Соль………. 3 г.

…Трудности по-прежнему «прописаны» в госпитале. Еще в ноябре был установлен жесткий режим потребления электроэнергии. В декабре госпиталю этот лимит снова сократили. Из медицинских отделений изъяты все электронагревательные приборы. Хирургические инструменты теперь кипятят на кухонных плитах в буфетах отделений. В маленьких палатах оставили по одной лампочке, в больших — по две. Палаты и ординаторские освещаются утром в течение полутора часов, вечером — в течение пяти часов.

В остальное время свет выключается. Все механизмы пищевого блока отключены от электросети.

В стационаре госпиталя двадцать дистрофиков. Долго крепился начальник девятого отделения Коптев. Но силы сдали. Коптева уложили в ординаторской, за шкафом. Врачи Романова и Гордина устроили ему там нечто вроде отдельной палаты.

— Для Ивана Сергеевича, — говорит то та, то другая, отливая в столовой несколько ложек из своей порции супа. Сами же с трудом передвигают ноги от истощения.

А Коптеву все хуже. Перенесли его в стационар.

Слабеет и начальник нашего отделения Петр Матвеевич Муратов. Сделав операцию, он подолгу сидит на табуретке, опустив руки и закрыв глаза. А один раз упал в перевязочной, когда там находился Степан Иванович Павлов. Муратов «отошел» только в ординаторской. Неожиданно появилась тетя Даша:

— Петр Матвеевич, вас срочно просят в третью палату. Очень большое дело…

— Какое?

— Я молчу, молчу! — запротестовала Петрова. — А то, бают, что много говорю…

Мы с Муратовым идем в палату. Еще в коридоре слышим: там шумно.

При нашем появлении шум затих. Староста объясняет Муратову, что здесь происходит.

— Товарищ начальник отделения, — начинает докладывать Вернигора.

— А вы садитесь, на костылях стоять трудно.

— Спасибо! Степан Иванович Павлов внес предложение, — продолжает староста палаты. — И мы с ним полностью согласны. А предложение такое — всем раненым в госпитале ежедневно выделять из своего пайка по пятнадцать граммов хлеба. Для того чтобы поддержать ослабевших хирургов госпиталя. Нам-то что — лежать, а вам работать. Операции делать…

— Благодарю вас за такую доброту и внимание, — ответил Муратов. — Но что касается меня, то есть еще силы. И я, как бы вам это сказать, чтобы вы не обиделись, с таким предложением согласиться не могу…

— Тогда мы просим вас передать об этом командованию госпиталя, — настаивал Вернигора. — Правильно я говорю, товарищи? — обращается староста к раненым.

— Правильно!

— А как же иначе!

— Обязательно!

— Хорошо, я выполню вашу просьбу, — обещает Муратов.

Когда Ягунову доложили о решении раненых, он долго молчал. Никогда — ни до, ни после — не видел я у него такого растроганного лица.

— Это удивительно… удивительно! — повторял он, часто моргая глазами. — Как мы еще мало знаем людей! Сами недоедают и… Федор Георгиевич, надо доложить об этом желании раненых в Военный совет.

— Обязательно!

Через два дня Савицкий вызвал меня к телефону. Говорил Ягунов:

— Я в санитарном управлении. Срочно требуются данные о количестве предельно ослабленных раненых. Сколько таких у нас?

— Точно не помню. Необходимо уточнить.

— Сколько потребуется времени?

— Часа два…

— Позвонить мне через час. Делайте списки в трех экземплярах.

Ничего себе — за час обойти ординаторские десяти отделений! И ведь успел!..

Оказалось, что готовится постановление Военного совета фронта: не только предельно ослабленным, но и всем раненым и больным ежедневно выдавать дополнительно яичный порошок, какао, сушеные грибы. Не остались забытыми и ведущие хирурги. Им, если мне не изменяет память, стали выдавать не тыловой, а фронтовой паек.

Десятого декабря радио сообщило: войска Волховского фронта овладели Тихвином. Семь тысяч фашистских солдат и офицеров полегло в снегах Тихвина и Волхова.

Отбили Тихвин! Радостное известие прозвучало по всему госпиталю. Немедленно возник митинг. В самый разгар митинга — погас свет.

Забегали электромонтеры. Не сразу удалось понять, в чем дело. Наконец выяснилось, что госпиталю попросту перестали давать электроэнергию. Палаты и операционные окутала темнота. Рентгеновский кабинет вышел из строя. Врачи оказались в тяжелейших условиях, при которых возможны ошибки, чреватые опасными последствиями.

В соседнем госпитале удалось призанять сотню маленьких аккумуляторов. Зыков раздобыл елочные лампочки.

С помощью раненых работники госпиталя смастерили самодельные фонарики — четыре аккумулятора укладывались в деревянную коробочку из фанеры. Такую коробочку носили на груди.