Автопортрет: Роман моей жизни - Владимир Войнович

Мы поговорили со Звиадом о каких-то диссидентских делах и ухудшемся положении диссидентов. Ходили слухи, что Андропов пообещал Политбюро в кратчайшие сроки искоренить крамолу, и похоже было, что КГБ всерьез взялся за выполнение этого обещания. В феврале посадили в третий раз Алика Гинзбурга. Вскоре после него и Орлова. Недолго оставалось ждать ареста самому Звиаду и его другу Мерабу Коставе. В разговоре время прошло быстро, мне пора было ехать на вокзал.

— Не беспокойтесь, — сказал Звиад, — я вас отвезу.

Ты будешь смеяться

Мы приехали на вокзал незадолго до отхода поезда. Я на костылях дохожу до вагона, и оказывается, мы подъехали к нужному поезду, к нужному вагону, но с противоположной от посадки стороны. Теперь надо бежать через подземный переход, а времени уже нет, и я без ноги. Звиад выскакивает из машины, куда-то несется вдоль поезда, а мы остаемся с милиционером. Объявляют, что до отхода поезда — 5 минут. Следующее объявление — 2 минуты. Я уже смотрю безнадежно на свой вагон, вдруг милиционер вытаскивает из кармана ключ с металлической блямбой и начинает стучать им в дверь.

На стук выскочил проводник.

— Открывай, милиция! — рявкнул капитан.

Проводник испуганно открыл дверь, милиционер меня подсадил, поезд тронулся. Я иду на свое место, но тут выясняется, что Вали в купе нет, а билеты у него.

Я объясняю проводнику, что билет у товарища.

— А где товарищ?

— Не знаю.

Вдруг поезд с грохотом останавливается, и через минуту появляется Валя. Оказывается, он бегал по перрону в поисках меня и, когда поезд тронулся, бросился за ним, но уже не догонял. Грузин, стоявший на площадке последнего вагона, заметив Валю, дернул стопкран.

Валя вошел в купе, поезд двинулся дальше, и тут в коридоре я увидел всех четырех «греков». Они прошли мимо купе, где мы сидели, скосили глаза в нашу сторону, но не задержались. Наверное, просто показали свое присутствие.

Поскольку мой домашний телефон был отключен, я не мог предупредить Иру о приезде. Звоню в дверь, она открывает. Я стою на костылях и говорю:

— Ты будешь смеяться, но я правда ногу сломал.

Юра и Ира Орловы

Юру Орлова судили почемуто в нарсуде Перовского района. Собралась довольно большая толпа из диссидентов, иностранных корреспондентов и кагэбэшников. Последние вели себя нагло — толкались, задирались, готовы были устроить драку. Один нагрубил Елене Боннэр, и она дала ему пощечину. Другой толкнул Дэвида Саттера, американца, который работал в Москве корреспондентом английской газеты «Файнейшнл таймс». Саттер развернулся и так ударил кагэбэшника, что тот свалился с ног. Ему говорят: «Ты что делаешь, с ума сошел?» А он ответил: «Я был в Чикаго криминальным репортером и учился себя защищать».

Мы стояли, ждали, когда объявят приговор и будут выводить заключенного — многие хотели крикнуть чтонибудь в его поддержку. Но Орлова вывели через задний двор, никто даже не успел среагировать на выскочивший тюремный автомобиль.

Суд окончился. Орлов получил свои семь лет. Зрители разошлись и разъехались. Корреспондент «Вашингтон таймс» Кевин Клоус пригласил меня и Саттера в свою машину. Когда немного проехали, увидели, что за нами идут две кагэбэшные машины. Кевин прибавил скорость, они тоже. Кевин дал газ, и мы со страшной скоростью понеслись по Москве, не реагируя ни на какие цвета светофора. Кагэбэшные машины — за нами. Никто нас не останавливал. Наверное, милиционеры, которые нас видели, понимали, что происходит чтото, что не в их компетенции.

Кевин продемонстрировал отличное знание московских переулков. Мы влетели в один из них, на дороге оказался человек. Кевин выскочил на тротуар. Человек бросился бежать. На углу Самотечной и Цветного бульвара был дом, в котором жили иностранные корреспонденты. Двор перекрывался шлагбаумом. В тот момент он был открыт. Кевин влетел во двор, а кагэбэшники прямо перед шлагбаумом резко затормозили и остановились. Это выглядело так, как будто черти останавливаются при третьем крике петуха.

Потом в этом доме прошла прессконференция. Когда мы вышли, уже никто нас не преследовал. Я уходил из этого дома вдвоем с Ирой ОрловойВалитовой, маленькой, хрупкой и отчаянной женщиной. Жены диссидентов почти все были очень самоотверженными женщинами, ничем не хуже декабристок девятнадцатого века. Они делили трудную, а иногда и страшную судьбу со своими мужьями: Ирина Валитова, Татьяна Турчина, Зинаида Григоренко, Елена Боннэр, Лариса Богораз.

Ира была абсолютно бесстрашная: она ходила ночью по темным переулкам, дорогу ей перегораживали какието типы, которые, делая вид, что они просто бандиты, ей угрожали, она им отвечала довольно остро, и они понимали, что сделать с ней ничего нельзя. Потом она регулярно ездила к Юре в лагерь. Но судьба это была тяжелая, их брак не выдержал испытания временем. Ира влюбилась в другого физика, Сашу Барабанова, однако продолжала ездить к Юре и поддерживать его, поскольку понимала, что, если она ему признается, это будет для него большим ударом. Когда он вышел из лагеря, это уже было при Горбачеве, его выслали в Америку. Ира туда прилетела — какое-то время она поддерживала с ним отношения.

Я встречал их сначала в Америке, где его приглашал на встречу Рейган, а потом они приехали в Германию. Из Германии он отправился в Англию на встречу с Маргарет Тэтчер. Ира, совершенно не тщеславная, с ним не поехала. Хотя многие жены на ее месте возможности пообщаться с премьерминистром Великобритании не упустили бы.

В конце концов Орловы разошлись. Ира вышла замуж за Барабанова, а Юра женился на американке, живет в Итаке и преподает физику в Корнельском университете.

Рукопись Василия Гроссмана

Следующая история требует отдельного рассказа. Возможно, многие читатели ее знают. Расскажу для тех, кто не знает. В 1960 году с писателем Василием Гроссманом случилась беда — был арестован один из важнейших его трудов — роман «Жизнь и судьба». Именно арестован, а не конфискован. Он сдал рукопись в журнал «Знамя». Текст оказался настолько острым, что главный редактор «Знамени» Вадим Кожевников решил передать его в КГБ. После чего сотрудники этой организации явились одновременно в «Знамя», в «Новый мир» и к самому писателю и изъяли не только все экземпляры романа, но и черновики, и копировальную бумагу, и даже ленты от пишущих машинок, на которых этот роман печатался. Гроссман тяжело переживал это обстоятельство, обращался к высшим советским властям с просьбой вернуть рукопись, но безрезультатно. Тогдашний член Политбюро ЦК КПСС Михаил Суслов принял автора и сказал ему, что его антисоветский роман будет опубликован не раньше, чем лет через 200–300. Казалось, что роман пропал навсегда. Именно в связи с этим Гроссман и сказал свою фразу: «Меня задушили в подворотне». На фоне перенесенного потрясения он заболел раком и в 1964 году умер. А роман, как все считали, сгинул навсегда. Но мне почемуто в это не верилось.