Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959 - Григорий Порфирьевич Чеботарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Очевидно, великие княжны знали все о семьях сотрудников и раненых госпиталя. Они стремились проводить там как можно больше своего свободного времени (фото 20), болтая с офицерами. Естественно, не обходилось и без легкого флирта, что вызывало временами обеспокоенные записи в мамином дневнике. По всей видимости, мама воспринимала свои обязанности неформальной наставницы очень серьезно и была полна решимости не допустить никаких сплетен о девушках, которых успела так полюбить.
В мамином дневнике я нахожу немало упоминаний об убийстве Распутина, которое произошло в середине декабря – 17 числа [30 декабря 1916 г.]. Факты в большинстве своем общеизвестны, включая и последовавшие за ним сравнительно мягкие, но политически катастрофические наказания виновным. Тем не менее я процитирую два особенно характерных абзаца.
Запись за 30 декабря 1916 г. ⁄ 12 января 1917 г.:
«…новая вспышка безумной ярой ненависти – все классы с пеной у рта о ней говорят. Пока она победила – Трепов, Ипатьев уволены. Недаром говорила: «Довольно я страдала, больше не могу. Надо в бараний рог свернуть». Вот, значит, кровь, и с великой целью пролитая, не дает счастья, – наоборот – новое озлобление, вспышка реакции…»
Запись за 5/18 февраля 1917 г.:
«Несколько дней назад у Ольги выскользнула такая фраза: «Может, его и нужно было убить, но не так ужасно – мы же семейка, стыдно признавать, что они родственники»[28].
Вскрытие показало, что его легкие были полны воды. Его руки были подняты и закоченели – его утопили еще живым».
В день убийства Распутина, но, очевидно, еще до того, как императрица узнала о нем, она принимала на аудиенции во дворце хорошую подругу нашей семьи, жену генерала Мрозовского, бывшего тогда начальником Московского военного округа. В записи за 30 декабря 1916 г. ⁄ 12 января 1917 г. мама замечает в связи с событиями 17/30 декабря 1916 г.:
«Манечка Мроз[овская] была на приеме – на нее произвели сильное впечатление ее [императрицы] нервность и горечь – «Ноги моей не будет в Москве – я поеду туда, где меня ценят по достоинству, – простой народ любит меня, – а Москва, Петроград – «ужасные города» (это было сказано по-английски)…»
Именно в этом заключалась подлинная драматичность ситуации и самый большой грех Вырубовой – она, похоже, ввела императрицу в заблуждение и заставила всерьез поверить, что простой народ на ее стороне.
Примерно в это же время великой княжне Татьяне Николаевне пришла в голову идея организовать перевод моего отца из немецкой тюрьмы в нейтральную страну. Очень мило с ее стороны, но я сомневаюсь, что отец принял бы такую помощь. Мама точно была очень расстроена и встревожена возможными последствиями этого шага – ей рассказала о планах дочери императрица, очевидно с самыми добрыми намерениями. 5/18 февраля 1917 г., за три недели до революции, мама записала:
«Два дня назад Государыня неожиданно приехала повидать нас, в первый раз после «события» [т. е. убийства Распутина]. В хорошем настроении, мила, временами думает о чем-то с отсутствующим выражением на лице. Она подошла ко мне, милостиво:
«У меня были сестры [после взаимной инспекционной поездки миссии Русского красного креста в Германию]. Сказали, что видели вашего мужа. Думаю, возможно будет организовать его перевод в нейтральную страну. Если доктора не захотят это сделать, может быть, у меня получится».
Последняя деталь встревожила меня, – косвенное подтверждение слухов о ее вмешательстве [в отношения с Германией]. Не верю и никогда не поверю, что побудительная сила желание помочь им [немцам]. Единственное объяснение, которое кажется верным: полное уничтожение Германии] принесет с собой падение Гогенцол[лернов] – опоры всех монархий в Европе, на которую они рассчитывают в случае, если трон сына закачается».
Думаю, осторожная мамина оценка, вероятно, близка к истине. Однако я не верю, что все то, что печаталось в Америке по поводу влияния императрицы на решения военной кампании, может быть близко к правде. Верхушка военного командования состояла из людей такого калибра, как генералы Алексеев, Брусилов и другие, и они никогда не допустили бы ничего подобного.
Во второй половине лета 1915 г. я тоже недель шесть или около того проработал в Дворцовом госпитале. Инициатива, конечно, принадлежала маме. Она сказала мне, что в главном здании, куда поступал большой поток раненых (это было время медленного, страшного и кровавого отступления русских войск), нужны рабочие руки. Она привела меня и представила княжне Гедройц как «нашего нового добровольца». Мгновение хирург изучала меня, затем велела явиться через два часа в операционную.
Оказалось, что на это время назначена ампутация гангренозной ноги одного из недавно прибывших солдат. Княжна Гедройц приказала мне держать обеими руками ампутируемую ногу солдата – фиолетово-зеленую штуку довольно отталкивающего вида и запаха (мне выдали резиновые перчатки). Тем временем сама она срезала плоть сразу над коленом и завернула наверх, с тем чтобы позже, отпилив кость выше этого места, можно было вернуть плоть обратно и сделать из нее упругую подушку под кость. Она велела мне отнести ногу в ведро в углу комнаты, затем сразу же позвала назад и вгляделась мне в глаза. Очевидно, ее удовлетворило то, что она там увидела, и она сказала, что я назначен временно санитаром в операционной. Я не думаю, что держать эту гангренозную ногу было действительно необходимо, – ведь она была плотно пристегнута к столу, да и пациент находился под действием эфира; она просто хотела проверить мои нервы, прежде чем назначить на эту работу.
Я провел в госпитале оставшиеся шесть недель моих летних каникул; мне довелось стать свидетелем множества операций самой разной сложности – от ампутаций до трепанации черепа. Мои обязанности заключались, главным образом, в том, чтобы переложить раненого с кровати на каталку, отвезти в операционную, переложить там на стол и после окончания операции повторить все то же в обратном порядке. Большинство крепких мужчин тогда были в армии, и санитарами в госпитале работали мальчишки. Я был покрепче других, поэтому поднимать тяжести чаще всего звали меня.
Сложнее всего было возить на перевязку раненых с раздробленным бедром. Все они были жертвами германских фугасных осколочных противопехотных снарядов. Русские войска, стремясь сдержать наступление противника, вынуждены были часто предпринимать штыковые контратаки, причем практически без поддержки артиллерии, так как снарядов почти не было. Нога такого раненого находилась на вытяжке в специальной корзинке из жесткой проволоки. Предполагалось, что одного раненого должны переносить
