МОИ АЛМАЗНЫЕ РАДОСТИ И ТРЕВОГИ - ДЖЕМС САВРАСОВ

Одной из постоянных забот администрации было укрепление трудовой дисциплины. Как только ее не укрепляли! Прежде всего контролировался своевременный приход и уход с работы. Утром и в обед у входа в камеральные помещения выставлялись пикеты, опоздавшие заносились в чёрный список с последующим наложением взысканий или упоминанием недобрым словом на профсоюзных собраниях. Конечно, борьба с нарушителями дисциплины в экспедиции велась всегда, но в период правления Чумака она велась особенно активно и целеустремленно. Ибо идеалом для него была зона, где подъём, отбой и распорядок дня регламентировали всю жизнь подопечных зеков.

Но амакинцы не хотели привыкать к лагерной дисциплине. Если кто и опаздывал, то уже не на пять-десять минут, а на целый час или на два. Журналы записи ухода с работы и возвращения к таковой упорно исчезали со стены в камералке или перемещались в туалет. Да и как вольный геологический народ приучить к заводской дисциплине? И была ли в этом необходимость? Работа по отчётам и проектам выполнялась в намеченные сроки, за это отвечали начальники партий и отрядов, которые и должны были следить за своими сотрудниками. Но тогда не было бы видимости борьбы с прогульщиками.

Ощутимых плодов такая борьба не приносила. Как привык, например, Юрий Петрович Белик поспать утром, так он это и делал довольно часто. Зато вечером мог работать до полуночи, что было и продуктивнее, поскольку не мешала дневная суета. Как не являлись выпивохи на работу с утра в понедельник, так и продолжали это делать, даже под страхом сурового наказания. Выталкивание алкашей на работу в понедельник было одним из самых хлопотных занятий начальника отдела кадров Широченского. Он самолично делал обход общежитий и гостиницы, где могли кучковаться любители опохмелиться. Правда, однажды он напоролся на неприятный разговор, когда опохмеляющиеся товарищи, вместо того чтобы извиняться и оправдываться, послали его на три известные буквы. После этого он стал опасаться в одиночку ходить по общагам.

«Ми будем бороться с этими прогульщиками», — любил повторять Михаил Александрович на собраниях по вопросу укрепления трудовой дисциплины. «Ми будем кончать этих танкистов», — заявил он однажды, когда после грандиозной попойки по поводу Дня танкистов человек десять не вышли на работу. Фраза эта стала крылатой как образец характерной для него демагогии. Конечно, борьба с пьянством была тоже своего рода показухой. Выпивохи не особенно беспокоили начальство. Оно понимало: если пьет человек, то он не бунтует. Куда больше руководящие товарищи опасались разного рода «критиканов», которые в середине 60-х годов вовсю «распоясались» и подрывали авторитет руководства. То на НТС оспорят принятую руководством точку зрения по какому-либо вопросу, то на партхозактиве выступят с критикой дальстроевских методов руководства, то в стенгазете пропечатают.

Очень не любил Михаил Александрович критиканов[3]. «Ми эти настроения будем кончать», — заявил он как-то на НТС, когда Лев Зимин выразил несогласие по какому-то пункту предлагаемого решения. «Ми бы Вас за такие настроения в карцер посадили», — вспомнил он былые, сладкие для него дальстроевские времена. Очень, наверное, жалел Михаил Александрович, что при Амакинке карцера нет. Тогда бы с критиканами разговаривать было куда как легко. А тут — как их ухватить? Работают нормально, дисциплины не нарушают, в пьянстве особливо не усердствуют, а уволить просто так профсоюз не разрешает. Трудно было Чумаку в последние годы правления. Лагерные порядки в Амакинке так и не привились, как ни старались выходцы из Дальстроя их внедрять. Но об этом в следующем повествовании.

ВТОРОЕ ПЛЕНАРНОЕ

Первое Всесоюзное алмазное совещание[4], если не считать кустового нюрбинского в 1954 году, состоялось зимой 1961 года в республиканском филиале Академии наук, в городе Якутск.

Незадолго до этого было построено новое здание филиала, и заседания проходили там в конференц-зале. В том же году была сдана первая очередь гостиницы «Лена», где разместились приезжие участники совещания.

Делегация Амакинской экспедиции была очень солидной: она насчитывала в своем составе 15 человек. Возглавлял её лично сам начальник — Михаил Александрович Чумак в сопровождении своей неизменной спутницы — «мамочки», к алмазной науке имевшей, правда, весьма косвенное отношение, но зачастую сопровождавшей мужа за государственный счет в командировочные поездки.

Сохранилась фотография участников совещания, стоящих толпой под колоннами филиала у парадного входа. Участников много, но из них амакинцев на фотографии всего ничего: Чумак с «мамочкой», Арсений Панкратов да Аркадий Лебедев, оказавшийся там явно по ошибке. Где же остальные амакинцы? Об этом и пойдет речь.

Совещание шло по извечно накатанной схеме: пленарное заседание, на котором зачитывались доклады корифеев алмазной науки, потом рядовая работа, где все прочие доклады, потом дискуссия и заключительное пленарное, на котором принимается решение с рекомендациями, куда двигать науку об алмазах дальше и как сделать ее более полезной для поисков месторождений. Как сказал один поэт о другом, правда, совещании:

Повестка не была убога —Докладов было очень много.Не все из них писал Ньютон,Но каждый, выступая с оным,считал себя почти Ньютоном, —Таков, друзья мои, закон!

Отбарабанив доклады, так сказать, внеся свою лепту в летопись алмазной науки и спрятав рукописи в портфель, мы с Георгием Дмитриевичем Балакшиным обходили помещения филиала. Любопытство нас распирало. Мы открывали двери в разные кабинеты и лаборатории, заглядывали во все уголки. Кругом все сверкало чистотой и блестело. В лабораториях находилось какое-то новейшее оборудование непонятного назначения. Все как бы специально было рассчитано, чтобы привести нас в священный трепет перед высокой наукой.

Одна комната на первом этаже нас заинтересовала больше других. Туда мы осмелились даже зайти. В комнате стояло несколько столиков, накрытых белоснежными скатертями. В нише комнаты была оборудована стоечка, на ней расставлены разные закуски, в углу виднелись ящики с коньяком и винами. За стойкой орудовали две симпатичные девочки в белых фартучках. Они с любопытством разглядывали нас, явно кого-то ожидая, но кого точно, видимо, не знали.

Мы спросили, можно ли выпить коньячку. Ответили — пожалуйста. Мы причастились, чем-то вкусным закусили. Повторили. Но потом нас стала грызть совесть. Наши товарищи потеют в конференц-зале, слушая надоевшие всем славословия в честь корифеев алмазной науки (наверху шло заключительное пленарное заседание), а мы тут одни кайф ловим. Пошли зазывать своих. Как раз был объявлен перерыв, и мы увидели в коридоре Леню Красова. Придя в буфет, он мгновенно оценил ситуацию, быстренько нашел Гену Смирнова и еще несколько человек, сразу сколотив тесную компанию. Из неамакинцев в ней оказались какие-то веселые парни из Москвы, начальник Вилюйской экспедиции Андрианов и Наталья Николаевна Сарсадских. Столы сдвинули, соорудив один большой. Во главе посадили Леонида Митрофановича, единогласно избрав его тамадой, и пир начался.