Под крышами Парижа (сборник) - Генри Миллер

За несколько минут он помолодел на десять лет. Когда мы прощались и я обещал проведать его через несколько дней, он сказал:

– Пожалуй, я спущусь, чтобы выпить porto.

Шагая с Лайликом по улице, мы встретили живописца Эллвуда Грэма[147]. Перекинулись с ним парой слов и выяснили, что он каждый день наезжает в окружной госпиталь. Ему будет в удовольствие, сказал он нам, возить Морикана туда и обратно.

Мы тут же заскочили обратно в отель, но оказалось, что Морикан уже ушел, вероятно пить свой porto. Мы оставили записку, что в его пользовании будет автомобиль и личный шофер.

Чувство, которое я испытал по прибытии домой, не описать словами. Самое время было избавиться от Морикана, так как у моей жены было уже несколько месяцев беременности. И все же она выдержала это тяжкое испытание лучше меня.

Прошло несколько дней, но я просто не мог заставить себя отправиться в Монтерей и проведать его. Вместо этого я написал ему записку, придумав какое-то оправдание. Он мгновенно ответил, сообщив, что чувствует себя лучше и что доктор еще не обнаружил, что с ним такое, но что он наслаждается своим чрезвычайно удобным уголком. В постскриптуме он напоминал мне, что через несколько дней необходимо внести плату за номер, а также что ему вскоре понадобится свежее белье.

Мы обменивались записками в течение примерно двух недель, в каковое время я действительно приезжал в город, но Морикана не посещал. Потом однажды я получил от него известие, что он решил двинуть в Сан-Франциско; он полагал, что найдет там себе какое-то дело, а если нет, то попытается вернуться в Париж. Он добавлял, что для него ясно: мол, я больше не хочу его видеть.

По получении этого сообщения я немедленно упаковал оставшиеся его вещи, нашел кого отправить с ними в гостиницу и послал ему денег, достаточных, чтобы продержаться еще по крайней мере пару недель. То, что он еще увеличивал расстояние между нами, принесло мне дополнительное облегчение. Особенно радовал тот факт, что он наконец додумался предпринять что-то по собственной инициативе.

Затем я продезинфицировал его каморку, как и советовал Леон.

В письме к нему я дал подробные объяснения и инструкции. Я рассказал, где можно найти скромные французские рестораны, бары и тому подобное. Я даже пошел дальше, поведав, что, если паче чаяния его не будут понимать, пусть напишет на бумаге адрес и покажет его водителю такси, полицейскому или кому там еще. Я сообщил, где найти библиотеку, авангардное кино, музеи и картинные галереи.

Вскоре я узнал, что он нашел удобный отель, но за гораздо более высокую плату, чем та, что я называл; он также открыл для себя маленький бар, где мог кормиться и где бывало несколько подходящих для него французов. Он объяснял, что деньги его быстро тают, поскольку, куда бы ни отправлялся, он вынужден брать такси; он не решался ехать трамваем или автобусом: его английский был для этого слишком плох.

Все это я воспринимал спокойно, полагая, что вскоре он пообвыкнется и наладит более экономный быт. Но вот история с такси раздражала. Париж был много больше Сан-Франциско, но я ухитрялся там ориентироваться, хотя в джинсах у меня было меньше денег и французский я знал хуже, чем Морикан английский. И мне было не на кого опереться. Ça fait une différence![148]

Он, конечно, обратился к швейцарскому консулу и быстро выяснил, что не может быть и речи о поисках работы, с гостевой-то визой. Он мог бы, разумеется, предпринять шаги к получению американского гражданства, однако у него не было никакого интереса становиться американским гражданином.

Что же он будет делать, гадал я. Может, попросит, чтобы швейцарский консул отправил его обратно в Париж?

Наверное, он уже запросил швейцарского консула насчет парохода домой, и, наверное, ему сказали, что это моя забота. Во всяком случае, у меня создалось впечатление, что он просто плывет по течению. Пока я мог обеспечивать его едой, сигаретами, суммами на такси, ему незачем было впадать в панику. Сан-Франциско устраивал его гораздо больше, чем Биг-Сур, хотя он и находил город несколько «провинциальным». По крайней мере, у него под ногами был настоящий тротуар.

Морикан провел там уже более месяца, когда мои усилия устроить его жизнь так, как он того хотел, превратились в постоянную головную боль. У меня было чувство, что, предоставь я это ему, он будет устраиваться целую вечность. Наконец я написал, что, если он всерьез настроился вернуться в Европу, в таком случае я подумаю, что можно сделать, дабы обеспечить ему обратный проезд. Вместо выражений восторга он ответил в мрачных тонах, что, дескать, если уж дела обстоят хуже некуда, тогда что ж, он поедет назад. Как будто он делал мне великое одолжение уже одним тем, что взял на себя труд обсуждать это!

Случилось так, что вскоре после этого обмена мнениями приехал навестить нас мой добрый друг Рауль Бертран. Он несколько раз встречал Морикана в нашем доме и знал, во что я вляпался. Когда я рассказал о нынешнем состоянии дел, он вызвался разузнать, нельзя ли отправить Морикана на французском грузовом судне, курсирующем от Сан-Франциско. Более того – бесплатно.

Я тут же сообщил Морикану хорошие новости и обрисовал заманчивую перспективу долгого морского путешествия через Панамский канал, с остановками в Мексике и Центральной Америке. Картина вышла настолько чарующей, что мне самому захотелось оказаться на его месте.

Не помню точно, каков был его ответ, но он нехотя согласился. Тем временем Бертран взялся за дело. Не прошло и недели, как он нашел грузовое судно, не возражавшее взять на борт Морикана. Отправлялось оно через тридцать шесть часов – так что было достаточно времени, чтобы послать Морикану телеграмму. Дабы избежать каких-либо искажений со стороны телеграфной компании, я написал текст по-английски: это была телеграмма из пятидесяти слов, со всеми необходимыми деталями.

Когда судно уже отплыло, я, к великому моему изумлению, получил ответ по почте, в котором говорилось, что-де негоже выпроваживать Его Высочество таким вот способом, что его следовало бы предупредить хотя бы за несколько дней, что крайне легкомысленно с моей стороны посылать ему такую важную телеграмму на языке, который он не понимает, и так далее и тому подобное. Мягко выражаясь, сплошные сопли-вопли. Кроме того, как он объяснял в постскриптуме, перспектива долгого морского путешествия его не больно-то радует: плавание он переносит плохо, ему это наскучит до смерти и прочая и прочая. И в самом конце – не буду ли я так любезен послать ему еще денег?

Я был абсолютно взбешен. И дал ему об этом знать в совершенно недвусмысленных выражениях. Затем написал Раулю Бертрану обширное письмо с моими извинениями. Дескать, он, французский, даже не швейцарский консул, берет на себя труд заниматься такими проблемами, а эта гнида Морикан не имеет даже совести поблагодарить его за все усилия.

Однако Бертран лучше меня понимал характер человека, с которым мы имели дело. Он вовсе не был ни возмущен, ни озабочен.

– Мы снова попробуем, – сказал он. – Вам нужно сбыть его с рук! – И добавил: – В следующий раз мы, пожалуй, отправим его самолетом. Едва ли он сможет отказаться.

И ей-богу, примерно через десять дней он действительно принес разрешение на отправку самолетом. На сей раз мы послали уведомление задолго до отлета.

И он опять согласился – из-под палки, разумеется. Как крыса, загнанная в угол. Но когда пришло время отправляться, он не явился. Он снова передумал. Какие он привел доводы, я уж и не помню.

К этому времени целый ряд моих близких друзей уже пронюхали про то, что они называли «делом Морикана». Где бы я ни появлялся, меня спрашивали: «Как с твоим другом? Ты от него еще не избавился? Он с собой не покончил?» Только несколько человек имели мужество заявить мне без обиняков, что я законченный идиот.

Однажды меня навестил Варда[149]. В то время он жил в Сосалито на пароме, который превратил в плавучий дом, в танцевальный дворец и в студию. Он просто сгорал от любопытства по поводу Морикана, получая все сочные детали из дюжины различных источников. Он находил данный случай в высшей степени забавным и выражал неподдельное сочувствие. Как бы ему встретиться с Мориканом? Он относил его к разновидности паразитирующего монстра, для которого святые и простаки были легкой добычей.

Считая меня совершенно беспомощной жертвой, он предложил типично Вардово решение. Он сказал, что знает в Сан-Франциско одну богатую даму, не то венгерскую, не то австрийскую графиню, еще привлекательную, хотя и в возрасте, которая любит «коллекционировать» необычных личностей вроде Морикана. Астрология, оккультизм – это как раз по ее части. У нее был огромный особняк, денег куры не клюют, и она не имела ничего против, если какой-нибудь гость задержится у нее на годик-другой. Если Морикан действительно хороший собеседник, как я утверждаю, он может стать украшением ее салона. Знаменитости со всего мира собираются там, сказал он. Для человека вроде Морикана там настоящий рай.