Демянское побоище. «Упущенный триумф Сталина» или «пиррова победа Гитлера»? - Александр Симаков

Недаром в царской армии в Первую мировую войну разведчиков называли «охотниками» – в разведку шли только добровольцы и вели именно охоту на «языков», на сведения о противнике.

Из прибывшего пополнения опытные командиры в разведку отбирали даже не глядя на тех, кто стоял в последней шеренге или прятал глаза. У разведчиков были «льготы» – вдоволь спирту – водки, хорошее обмундирование, хорошее питание с комендантской кухни, отдельное жилье неподалеку от штаба полка. Это привлекало, в разведку шли люди особого склада. Больше всего сил забирали операции по захвату «языков». Вот что рассказывает человек, который не раз в них участвовал:

«Военная мысль старших начальников, казалось, застряла на категориях Первой мировой и Гражданской войн, когда боевые действия велись как бы в «натуральном виде»: вижу врага – стреляю, не вижу – не стреляю, когда не было радио и телефонных перехватов, не было современной аналитической работы с документами, публикациями в прессе и пр. Всего этого в головах начальников не существовало, и, как в те давние времена, все упиралось в идею «языка» как источника информации о противнике и как вещественное доказательство активности войск, умелости руководства ими. Бумажку, документ можно подложить, состряпать, а «язык» – это весомо, предметно, доказательно.

«Язык», естественно, был нужен не столько для уяснения высоких стратегических замыслов, а больше для выявления, уточнения нумерации военных подразделений противника, их дислокации. Те, кто сидел в окопах, прекрасно все это знали и без «языков»: солдатские книжки убитых немцев, документы, захваченные в окопах противника, убедительно сообщали о частях противника, противостоящих нашим. Замену частей улавливали даже без «языков»: сменялся характер шума двигателей, изменялся говор солдат, в другое время приносили еду. Солдатские книжки убитых немцев, которые удавалось подобрать на нейтральной полосе, отсылались «наверх». Там они сверялись по справочникам наименований частей, полевых почт и пр., уточняли их движение. Но разведчики тоже не лыком шиты, зная собственным хребтом, чего стоит взять одного «языка», придерживали часть солдатских книжек убитых немцев, иногда пересылали эти книжки с таким запозданием, когда часть была уже заменена. Поэтому «наверху» всегда требовали живого «языка», не доверяя донесениям разведчиков, которые, как полагали «наверху», только и знают, что отсыпаются на нейтралке.

Расплачивались за это люди жизнями. За каждым «языком» приходилось выходить в ночной поиск пять-шесть раз. Без потерь обходилось редко. Чаще всего «язык» стоил жизни нескольким разведчикам, иногда с ранеными это выхватывало из боевого строя до двух десятков человек.

Ни в одной армии мира «языков» не брали и не берут. Не последнюю роль в разведке играло чутье на документы, неспроста разведчики были первыми на местах, где только что происходили боевые действия, атаки. Документы, бумаги в землянках, солдатские книжки и письма убитых солдат противника, газеты, найденные в окопах, – все это можно обмозговать и получить иногда сведения, которые не дает ни один «язык», рядовой часовой, зазевавшийся солдат из окопа» [63] .

Инженерное фронтовое творчество, особенно русское, побуждаемое дефицитом самых обычных предметов, было безгранично. Самая трудоемкая, изматывающая работа в пешей разведке – проделывание проходов в заграждениях всех видов. Чтобы обезопасить и ускорить этот труд, был взят реактивный снаряд М-31, побольше «катюши», на фронтовом жаргоне прозванный «ванюшей»: большая труба метра полтора длиной с большой головой и взрывателем. Запускались эти снаряды с заводской упаковки этих самых «ванюш» – заводских ящиков из деревянных брусков, обитых жестяными полосами. Эти ящики деформировались при перегрузках, намокали на дожде, заклинивали снаряд и при запуске частенько улетали вместе с ракетой.

Немцы орали что-то вроде: «Рус, кончай ящиками кидаться». Запускать такие снаряды через головы своих войск не разрешалось, стреляли с передовой.

Лейтенант Игорь Бескин, начальник разведки 512-го полка 26-й стрелковой дивизии, приспособил «ванюшу» на лыжную установку от противотанкового ружья. Бежала такая установка до километра, прошивала всю нейтралку. По дороге она на что-то натыкалась, взрывалась, детонировали при этом близлежащие мины, получался коридор тридцать-сорок метров шириной.

Нейтральная полоса обычно 500–800 м, а иногда и до 100 м, а то и до 25 км. От нашего переднего края – метров на 200 по нейтралке стоят, как правило, дозоры боевого охранения, наблюдательные пункты разведчиков. А на те же метров 200 в тыл – командные пункты рот, располагается ротное хозяйство. Через метров 600, а то и много больше, но уже вне зоны эффективного ружейного огня – командный пункт полка, и уже за 2–3 км размещаются тылы полка.

Нейтралка – на ней было много такого, что привлекало внимание солдат, несмотря на опасность. Ползали за сапогами убитых немцев: большинство наших было в ботинках с обмотками. Ползали за соляркой к подбитым танкам – обогреваться и освещаться надо как-то. Лазали и за спиртом – сливали из противооткатных устройств подбитых немецких пушек.

Отношение рядовых разведчиков к командирам определялось одним – ходит ли сам командир в поиск или только посылает своих разведчиков, прикрываясь зафиксированными в «Положении о войсковой разведке» правилами. Например, начальник разведки стрелкового полка по должности одновременно является вторым помощником начальника штаба полка и лично в поиск ходить не обязан. Никто, кроме собственной совести, не укорит его за то, что он ограничивается организацией разведки в полку и батальонах, отработкой штабных документов на разведке [64] .

Русская зима – катастрофа для немцев

Гитлер был уверен, что Восточная кампания будет победоносно закончена до наступления холодов. Но реальность оказалась иной. Германские войска к зиме оказались не готовы. Вот что вспоминает немецкий хирург, находившийся в районе Старой Руссы: «Кто-то беспокоится о семье, оставленной на родине, другие думают о наших ребятах на передовой, которым приходится ночь за ночью выдерживать ледяной холод и северный ветер. Одна мысль об этом подвергает нас в отчаяние, мы же знаем, что они по-прежнему одеты в свои уже износившиеся летние вещи. Что, по всей видимости, наше командование считало войну с Россией лишь прогулкой, которая закончится не позднее осени. Многие не рассчитывали воевать зимой. Поэтому они не успели своевременно подготовить армию к русским морозам. Именно это приводит нас в страшное бешенство. Кажется, там, наверху, не знают или игнорируют тот факт, что у человеческого организма есть свои пределы возможностей.

А наши солдаты выполняют свой долг безропотно и ожесточенно. Сидят в снежных окопах, одетые в свои скудные обноски. День и ночь следят за каждым движением на вражеской стороне, в то время как их конечности медленно отмерзают. Они питаются ледяными продуктами, черствым хлебом, который не раскусить. Хлеб приходится раскалывать на кусочки и согревать их в кармане. Многие не переносят замороженных продуктов, повреждая себе слизистую желудка. Зимних проблем становится все больше. Отмороженные конечности отмирают, а банальные ранения приводят к смерти в результате замерзания.

Когда незащищенная ладонь соприкасается с холодным металлом – с карабином, пулеметом, артиллерийской пушкой, – она моментально примерзает, а если ее оторвать, на металле останутся куски кожи. Стало невозможно пользоваться оружием или носить гранаты без перчаток. Но наши шерстяные перчатки никуда не годятся – уже через несколько дней ткань рассыпается. Солдаты на передовой не могут помыться, привести себя в порядок. Они жутко истощены – мы видим это по раненым с их торчащими ребрами… Мы предчувствуем, что эти жертвы будут напрасны» [65] .

В похожей ситуации находилась Великая армия Наполеона зимой 1812 г. Его личный хирург барон Ларрей сопровождал его до Москвы и как врач пережил все тяготы и лишения во время отступления. «Голод и холод – самые ужасные страдания, которые пришлось испытать армии во время отступления,  – пишет он. – Солдаты шли непрерывным маршем в строю, и те, кто не мог больше выдерживать темп, выбывали из колонны и шли с краю. Но представленные самим себе, вскоре они теряли равновесие и падали на заснеженные обочины российских дорог, после чего уже с трудом могли подняться. Их конечности мгновенно немели, они впадали в оцепенение, теряли сознание, и в считаные секунды заканчивался их жизненный путь. Часто перед смертью наблюдалось непроизвольное мочеиспускание, у некоторых открывалось носовое кровотечение…

…Горе, если тот, у которого уже угасли жизненные функции в верхних частях тканей, внезапно заходил в прогретую комнату или приближался к сильному пламени. В отмороженных конечностях сразу же начинала развиваться гангрена, причем с огромной скоростью. Прямо на глазах» .