Глянцевая женщина - Людмила Павленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так знает или нет?
— Вы понимаете, Алина вела дневник. И Юля — девочка эта — нашла его и прочитала. Но мне, однако, удалось убедить ребенка в том, что ее мама просто пыталась написать детективный роман…
— Вам в самом деле удалось убедить в этом девочку?
— Не знаю. Юля очень умная… Не по годам.
— Да они все сейчас такие. Сколько ей?
— Десять.
— Хо! Десять! По нынешним временам, считай, что взрослый человек. Это мы в десять лет были наивными детьми.
— Вот это меня и пугает. Такая травма для ребенка!
— Она что… видела мать убитой?
— Слава Богу, нет. Была в школе. Отец отвел ее туда и пошел за покупками…
— Нет, вероятно, он сначала тюкнул супругу молотком, а потом уж пошел за покупками.
— Может, и так.
— Наверняка.
— Нет, я предпочитаю все-таки разрабатывать несколько версий на первом этапе.
— А следователь позволяет вам?..
— Нет, конечно. Однако поначалу мне удалось втереться к нему в доверие. Я помогла ему: нашла платок, обнаружила запах духов в прихожей, а также побеседовала с девочкой и вызвала ее на откровенность. Все это удалось мне благодаря тому, что я лицо неофициальное. И он отлично это понимает. Но в то же время моя деятельность хотя и не мешает следствию, но все же… Словом, он перестал со мной общаться. Но мне не хочется бросать… Это так интересно… И… Я могу ведь быть полезной. И потому… Я предлагаю нам с вами вместе так… потихоньку… ну… как будто бы мы частные сыщики, но без лицензии. Вы понимаете меня?
— Конечно. И согласен. Но прежде вы должны, уж извините, выложить всю информацию, которую вам удалось раздобыть. Итак, стало быть, при разводе девочка осталась бы с мачехой в квартире, а господин «как-его-там» — при своих интересах. То есть ни с чем.
— Именно так. Шиманский Евгений Леонидович остался бы без жены, без дочери и без квартиры.
— И для него всего обиднее было бы то, что он, родной отец, как говорится, побоку, а его дочь остается с мачехой, сама того не зная… Или зная.
— Или зная.
— А что родная мать?
— Не замужем. Ей сейчас лет двадцать пять. Приходила скандалить. И была при этом в легком подпитии.
— Ага. Вот даже как… А она не могла убить? Ведь у нее-то был мотив?
— Не знаю… Девушка импульсивная, но слабохарактерная. Обижена скорее не на сестру, а на своего совратителя. Хотя, вы знаете, был такой любопытный момент… Юля вдруг заболела. Потом уже выяснилось: ей в школе сказали, что мать убита. Она ушла с уроков, придя домой, спросила у отца, где мать, он ей что-то наврал, однако же неубедительно, а когда появилась в квартире Валентина — это было при мне, — девочка обвинила ее в убийстве своей мачехи!
— Родную мать?
— Родную мать. Это случилось на второй день после убийства. Я зашла к ним, чтобы помочь: Шиманскому надо было по делам идти в связи с похоронами, а тут неожиданно дочь почувствовала себя плохо и, как я уже говорила, пришла домой раньше времени. Я уложила Юлю спать, а сама быстренько провела обыск…
— Что-о?!
— А чего вы удивляетесь? Следователь при осмотре места преступления мог что-то упустить. Ведь не обратил же он внимания ни на запах духов в прихожей, ни на платок. Только я, зная, что таких платков у Алины не было и такими духами она не пользовалась, могла заметить это все.
— А муж заметил?
— Нет, конечно. Платок валялся на полу. Следователь сказал мне, что они его даже подняли, осмотрели на предмет следов крови — а вдруг им вытирали молоток? — но, ничего не обнаружив, бросили на вешалку, где я его и обнаружила. Шиманский же вообще не обратил внимания ни на платок, ни на запах духов.
— А он не мог прийти с любовницей после того, как отвел девочку в школу? Пришли, убили и ушли? А потом он вернулся как можно позднее якобы из магазина.
— Теоретически возможно. Но… Похоже, у него не было любовницы. И… он… как мужчина… в общем…
Павел Прокофьевич с изумлением воззрился на говорившую:
— Вам-то откуда известны столь интимные подробности?!
— Видите ли… Я не все еще вам рассказала.
— Ах, даже так?!
— Оставьте этот тон, Павел Прокофьевич! Иначе я расторгну наше соглашение о сотрудничестве.
— Это не в ваших силах. Оно подписано кровью. Выкладывайте ваши тайны.
Вздохнув, актриса продолжала:
— Они — Шиманский со товарищи — устроили бордель на даче у одного из них.
— Час от часу не легче! Педофилы, бордели… Содом и Гоморра! В какие времена мы угодили?!
— Что делать? Времена не выбирают.
— А вы-то как узнали о борделе?
— Я работала. Проводила расследование. А теперь предлагаю вам в него включиться. И без всяких эмоций. Если вы будете тут ахать, охать и возмущаться — ничего не получится. Излишние эмоции размывают результаты анализа. Аналитический процесс требует сосредоточения, а неконтролируемые эмоции разбивают внимание. Мысль начинает двигаться хаотически, а не в нужном направлении, сознание становится калейдоскопичным. Как в той детской игрушке: поверни — и узор из стекляшек изменяется принципиальным образом. Мы же должны свое сознание делать целостным. Ведь мир, воспринимаемый нами, целостен, как мозаичная картина, а не изменчив, как узор в калейдоскопе. Значит, нужно уметь брать управление собой на себя и контролировать эмоции, а не идти у них на поводу.
Павел Прокофьевич виновато вжал голову в плечи и, покосившись как-то сбоку на актрису, пробормотал:
— Уж и не знаю, что сказать. Я поджал хвост и жду побоев. Но впрочем, довольно шуток. Признаю вашу правоту. Давайте сядем, и вы расскажете мне все про их бордель.
Они выбрали скамью с видом на Волгу, и, глядя на воды величавой реки, Елена Ивановна подробно поведала Павлу Прокофьевичу все детали убийства и связанного с ним расследования — все, что ей удалось узнать самой и выудить у осторожного следователя. Последний эпизод с переодеванием в подростка заставил Чудина задуматься.
— А если это был не подросток? — спросил он.
— А… кто? Что… вы думаете, это могла быть переодетая женщина?
— Почему нет? Соседка же узнала в вас его. Соседка — пожилая женщина. Со спины женщина в брюках вполне
