Черноглазая блондинка - Джон Бэнвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я встал из-за стола, подошёл к телефонной будке и набрал номер своего старого приятеля, Хэла Уайзмена. Хэл работал по той же специальности, что и я, только он работает на студии «Эксельсиор». У него там был причудливый титул — начальник службы безопасности, что-то в этом роде, — но он не обращал на это внимания, а почему бы и нет? Он проводил своё время, нянча старлеток и удерживая молодых актёров на прямой и узкой дорожке, или, по крайней мере, не слишком кривой и не слишком широкой. Время от времени ему приходилось использовать свои связи в офисе шерифа, чтобы снять с одной из звёзд «Эксельсиора» обвинения, связанные с наркотиками, или освободить студийного менеджера от привлечения к ответственности за вождение в нетрезвом виде или избиение жены. Это была неплохая жизнь, говорил он. В ожидании его ответа, я занялся тем, что пытался языком извлечь застрявший между верхними коренными зубами кусочек хряща. Ростбифы Старой Англии, безусловно, вязкие и цепкие.
Наконец он снял трубку.
— Привет, Хэл.
Он сразу узнал мой голос.
— Привет, Фил, как дела?
— Просто отлично.
— Ты на вечеринке с коктейлями или что-то в этом роде? Я слышу шум веселья на заднем плане.
— Я в «Быке и медведе». Здесь никто не гуляет, обычная публика. Слушай, Хэл, ты знаешь Мэнди Роджерс?
— Мэнди? Да, я знаю Мэнди. — Он вдруг стал осторожным. Хэл не был писанным маслом красавцем — что-то среднее между Уоллесом Бири[45] и Эдвардом Робинсоном,[46] — поэтому его успех у женщин трудно объяснить, если только ты не женщина. Возможно, он был отличным собеседником. — А почему ты спрашиваешь?
— Есть один парень, который с ней работал, — сказал я. — Типа, агент. По имени Нико Питерсон.
— Никогда о нём не слышал.
— Ты уверен?
— Конечно, я уверен. В чём дело, Фил?
— Ты не мог бы устроить мне встречу с мисс Роджерс?
— Зачем?
— Я хочу поговорить с ней о Питерсоне. Его убили, пару месяцев назад ночью в Пасифик-Пэлисэйдс.
— Ну, да? — Я слышал, как Хэл продолжает медленно закрываться, словно гигантский моллюск. — Как его убили?
— Наезд и бегство.
— И что?
— То, что у меня есть клиент, который платит мне за расследование смерти Питерсона.
— В ней есть что-то неочевидное?
— Возможно.
Наступило молчание. Я слышал, как он дышит; возможно, это был звук работы его мозга — долгие, медленные толчки.
— При чем тут Мэнди Роджерс?
— Совсем ни при чём. Мне просто нужны кое-какие сведения о Питерсоне. Он, в некотором роде, загадка.
— В некотором роде — что?
— Скажем так, в нём есть что-то неочевидное.
Ещё немного дыхания, ещё немного размышлений.
— Думаю, Мэнди с тобой поговорит, — сказал он, хмыкнув. — В последнее время она не слишком занята. Предоставь это мне. Ты же всё там же, мухоловке в Кауэнге, которую называешь офисом? Я тебе позвоню.
Я вернулся к своему столику, но, взглянув на недоеденный бутерброд и недопитую пинту тепловатого пива, пал духом и, вместо того чтобы сесть, бросил купюру рядом с тарелкой и ушёл. Большая пурпурная туча поднялась откуда-то и закрыла солнце, свет на улице стал угрюмым и мертвенно-бледным. Может быть, пойдёт дождь. Летом в этих краях это стало бы приятной новинкой.
* * *
Хэл, человек слова, позвонил днём. Мэнди Роджерс встретится со мной в студии; я должен приехать туда прямо сейчас. Я взял шляпу, запер контору и вышел на улицу. Облако всё ещё висело над городом, а может быть, это было другое такое ж, и капли дождя размером с серебряный доллар падали на мостовую. Я перебежал через дорогу и сел в машину как раз в тот момент, когда ливень разразился всерьёз. Дождь здесь бывает нечасто, но когда он начинается, то идёт вовсю. Дворники на «олдсе» нуждались в замене, и мне пришлось пригнуться над рулем, почти касаясь носом лобового стекла, чтобы видеть дорогу.
Хэл ждал меня у ворот студии, укрывшись в кабинке привратника. Он вышел, натянув на голову куртку, и прыгнул в машину рядом со мной.
— Чёрт побери, — сказал он, — три шага, и я весь мокрый — посмотри на меня!
Я уже упоминал, что Хэл очень хорошо одевается? На нём был светлый льняной двубортный костюм, зелёная рубашка и зелёный шелковый галстук, двуцветные коричнево-белые ботинки. А также золотой браслет, два или три кольца и часы «ролекс». Дела у него шли неплохо; может быть, мне тоже стоит заняться кинобизнесом.
— Спасибо, Хэл, — сказал я. — Я ценю это.
— Ну да. — Он нахмурился, стряхивая капли дождя с мягких плеч пиджака.
Весьма странно оказаться в съёмочных павильонах. Вы как будто видите сон наяву, встречая ковбоев и танцовщиц из шоу, людей-обезьян и римских центурионов, и все они просто идут, как любая другая группа обычных работников по пути в офис или на фабрику. Сегодня они выглядели еще более странно, чем обычно, так как большинство из них были с зонтиками. На зонтиках красовался логотип студии — ярко-жёлтое солнце, поднимающееся из темно-красного озера, и слова «Эксельсиор Пикчерз», украшенные золотыми завитушками.
— Это сейчас был Джеймс Кэгни?[47] — спросил я.
— Да. Мы взяли его напрокат у «Уорнер Бразерз», снимается у нас в боевике. Фильм дерьмовый, но Кэгни его вытянет. Для этого и существуют звёзды. Здесь поверни налево. — Ты знаешь слово blasé,[48] Хэл? Французское слово.
— Нет. Что оно означает?
— Оно означает, что ты всё это уже видел и тебе уже всё равно.
— Понял, — кисло сказал он. Он всё ещё теребил мокрые пятна на лацканах пиджака. — Интересно, как бы ты себя
