Награда для Иуды - Андрей Троицкий

Сейчас, сидя за круглым столом на застекленной веранде, Барбер мучительно вспоминал, что за люди были на тех уничтоженных карточках. И не мог вспомнить. После побега с зоны, долгих мытарств, переездов с места на место, когда он и его новые конвоиры, путая следы, курсировали из города в город, Барбер основательно выдохся. И был рад получить короткую передышку, когда они наконец добрались до Москвы и несколько дней прожили в квартире Кривого. От нечего делать Барбер, лежа на диване, просматривал альбом и хорошо запомнил все снимки. Но сегодня память ему изменила.

Вскоре Мальгин решил, что квартира Кривого, однокомнатная, слишком тесная, не годится для того, чтобы содержать в ней пленника и его охрану, и Барбера перевезли на съемную хату в Перово. Кажется, он навсегда забыл про тот альбом…

Барбер погасил свет на веранде и, спустившись с крыльца, сел на вкопанную в землю скамейку. Было слышно, на станции прогудел скорый поезд, в темном небе сверкнула вспышка молнии. Этот дом за глухим двухметровым забором на дальней окраине Мытищ Барбер снял за сходную цену у старика, который собрался к дочери в Крым и никак не мог наскрести денег на билеты и гостинцы. Теперь Барбер был здесь единственным жильцом. Он не боялся одиночества, темноты и замкнутого пространства, поэтому дом старика, холодный и сырой, казался подходящим местом для нормальной человеческой жизни. Барбер курил и вспоминал другой дом в Талдоме, похожий на этот.

За полтора месяца до ареста Барбер снял его у местной учительницы. Стоял май, город утопал в молодой зелени садов. После дел, что удалось провернуть со страховой компанией «Каменный мост», не мешало сгинуть, лечь на дно и до середины лета никому не напоминать о своем существовании. Бригада Барбера состояла всего из трех человек, включая его самого. Силовое прикрытие всем акциям обеспечивал Илья Шанин, подбиравший людей на разовую работу. Он производил впечатление замороченного интеллигента, то ли научного работника, то человека искусства, этакого ботаника, который мухи не обидит и обязательно извинится, когда ему наступят на ногу в общественном транспорте. Носил дорогие костюмы и галстуки, на носу очки в золотой оправе.

На самом деле Шанин обладал молниеносной реакцией, прекрасно дрался и стрелял с обеих рук. Стоило ему раздеться по пояс и взору представало мускулистое тело в шрамах и отметинах от пера, с пупка по самую шею покрытое татуировками. Грудь украшала церковь с тремя куполами, Шанин отмотал три срока и добился в исправительных учреждениях кое-какого положения. Под правой ключицей красовалась объемная восьмиконечная звезда, выдающая в Шанине злостного лагерного отрицалу. Под левой ключицей та же звезда с восемью лучами, внутри которой раскрыла пасть зубастая рысь. И надпись внизу – «Делить буду я». На спине карта России, увитая гирляндами колючей проволоки, над картой череп с серпом и молотом на лбу и скрещенные кости, под картой надпись большими буквами – МАГ, – мой адрес ГУЛАГ. Были татуировки и на ягодицах, но те – сплошная похабщина. Предплечья и пальцы рук оставались свободными от лагерной живописи. Для человека, посвятившего себя организации крупных афер, татуированные кисти руку – конец карьеры.

Вторым помощником стал долговязый молодой человек по имени Вадик Соловьев, никогда не топтавший зону, зато имевший высшее образование и кое-какую практику, три года он протирал штаны в крупной юридической фирме, выполнял черновую работу, ожидая, когда его выдающиеся способности и знания по достоинству оценит начальство. Будут повышения по службе, будут громкие судебные процессы в арбитражах, а там и слава подоспеет, можно открыть собственную практику… Все впереди.

На исходе четвертого года, Соловьев, так и не получивший ни одного значимого, по настоящему выгодного дела в арбитражном суде, понял, что его просто затирают, держат мальчиком на побегушках, тягловой лошадкой. Он тащит воз, пока бездарные сынки и дочери богатых и влиятельных родителей, всякие тупые недоноски, обходят его справа и слева, карабкаются вверх, выхватывая из-под носа самые лакомые куски жизненного пирога. Соловьев осознал, что долго ему сидеть в клерках, и не наживет он ни денег, ни славы блестящего адвоката, но продолжал тянуть лямку от безысходности. Однажды во время обеда в китайском ресторане он познакомился с Витей Барбером и с тех пор больше ни разу не появился в своей юридической шарашке, даже заявления об уходе не написал.

Провинциальная жизнь катилась тихо и медленно. Барбер всего лишь дважды выезжал в Москву на подержанном «Опеле», но успел переделать кучу дел, в частности, пристроил в надежном месте чемодан с деньгами, вырученными от афер с «Каменным мостом». Бабки должны отлежаться пару месяцев. В другой раз сводил в кабак любовницу. И все бы ничего, но фарт кончился, хотя никто этого не заметил.

За неделю до ареста спокойствие талдомских затворников потревожил некий Вася Полуйчик, профессиональный игрок, содержавший в Москве свой катран. Некий Максим Штоппер по кличке Штопор, в три приема проиграл тридцать тысяч баксов, оставив в катране вместо денег долговые расписки, бесследно пропал: не показывался на людях, не подходил к телефону. Полуйчик просил найти Штопора и выбить из него карточный долг. Работа была не сложная, но и не слишком денежная, Полуйчик обещал двадцать процентов с тех тридцати штук. Стоило бы честно ответить, что Барбер мелко не плавает, он давным-давно не занимается такой мелочевкой как выбивание чужих долгов. Он кожей чувствовал, что вылезать из Талдома сейчас опасно, но Полуйчику, человеку полезному, нельзя отказать. Этот тип несколько раз помогал с жильем и новыми документами. Наступил черед платить по счетам.

Утром следующего дня Барбер отпустил Соловьева, парню хотелось на несколько дней съездить в Тверь к матери, чтобы оставить ей деньги на жизнь. Барбер и Шанин выехали в Москву. Первый день, посвященный поискам Штопора, прошел впустую. Никто из общих знакомых его в последние дни не видел, в кабаках, где Штопор просаживал деньги, он не появлялся. На ночь остановились у одной шмары, которая занималась сводничеством и приторговывала дурью. На следующий день, объездив десяток подпольных карточных притонов, они уже на ночь глядя нашли Штоппера в одном из кабаков в районе Капотни. Заведение было маленькое, собирались там пестрая публика, в задней комнате рядом с подсобкой поставили «хитрую» рулетку для лохов и несколько карточных стол, покрытый зеленым сукном, это для своих. Игра шла с вечера до утра. Барбер и Шанин засели за один из столов и сыграли несколько партий в секу.

Продувшись, устроились в баре, ожидая, когда Штопор сорвет банк, пройдя мимо них по тесному залу ресторана, и отправится восвояси. Ждать пришлось долго. Штопор выиграл какую-то мелочь, потом долго сидел за ресторанным столиком, жевал лангет, размышляя, возвращаться ли обратно в игорный зал или отчалить. Видно, решил, что сегодня не его день. Когда Штопор расплачивался с официантом, Барбер и Шанин вышли на улицу, завели машину. Через пару минут, когда Штопор вышел на воздух, к его башке приставили пистолет, затолкали в салон «Опеля». Профессиональный игрок снимал хату на окраине Москвы, надеясь, что там его не найдут кредиторы. Старый трехэтажный дом с толстыми крепостными стенами скрывал в себе вполне уютное гнездышко из четырех комнат, обставленных мебелью в стиле «модерн». На условленный звонок дверь открыла женщина в длинном халате, слишком некрасивая, с глазами навыкате, явно не жена и не любовница Штопора. Но слишком молодая, чтобы оказаться его матерью.

Без долгих разбирательств бабу затолкали в ванную, и закрыли дубовую дверь на задвижку. Штопором занимался Шанин, лупцуя его всем, что под руку попадалось, он задавал лишь один вопрос: где деньги? Хозяин слетел с катушек после нескольких ударов по лицу. Толстый, похожий на свинью, заросшую черной щетиной, он ползал по полу, рыдал и клялся жизнями своих не рожденных детей, что у него на руках только три с половиной штуки, которые лежат в секретере. Отбив кулаки, Шанин намотал на ладонь рояльную струну. Совершив в воздухе полукруг, струна зазвенела, хозяин взвизгнул от боли, рубашка на спине лопнула. Багровая полоса прошла от лопатки до лопатки. Штопор вскрикнул и на пару секунд лишился чувств.

В ванной комнате без остановки продолжала выть женщина. Шанин дважды заходил туда, бил женщину по лицу, на пять минут вой затихал, затем начинался с новой силой. Бабу пришлось связать, со Штопора сняли грязные носки и заткнули ей рот. «Пока тут в ванне сидишь, хоть белье постираешь», – заржал Шанин и, завязав узел полотенца на затылке, чтобы баба не вытолкала носки языком изо рта. Разговор продолжался еще около часа. Штопору помяли бока, исхлестали рояльной струной, к одному концу которой прикрепили крупную гайку для увеличения ударной мощи, его рубашка и штаны превратились в лохмотья. Со спины слезала кожа, но этот гад не сдавался до последнего. То ли оказался не слишком чувствительным к физической боли, то ли слишком жадным… Он, он весь покрытый волдырями и ссадинами уже не ползал по полу, а распластался в углу комнаты и тихо повизгивал.