Что движет солнце и светила - Николай Семченко

- Не сегодня, Серёжа милый. У тебя в гостинице есть телефон? Я позвоню завтра, ладно?

Мы стояли в вестибюле, мимо ходили разные люди, а один молодой человек в белом халате, пробегавший мимо уже второй или третий раз, вдруг резко затормозил, даже чуть не упал, и с улыбкой спросил Зою:

- Всё в порядке? Планы не меняются?

- Нет, нет, - поспешно сказала она. - Всё остаётся в силе.

И молодой человек побежал дальше. Зоя поглядела ему вслед, как-то очень оценивающе поглядела - так, знаете ли, женщины смотрят на античные мужские скульптуры, - и повернула ко мне лицо, и наконец улыбнулась, и сказала:

- Мы договорились побыть у нашего преподавателя дома. У него медицинская библиотека неплохая. Ты извини меня, ладно? У меня другого случая не будет...

И пошла от меня, не оборачиваясь.

***

Назавтра она не позвонила. И послезавтра тоже, и эти два дня я приезжал в больницу, где Зоя стажировалась, - то слишком рано, то слишком поздно, когда стажеров уже не было. И только на третий день Зоя позвонила мне. Не извинилась, ничего не объяснила, будто никуда и не пропадала - только и сказала:

- Давай побродим до улицам. Просто так. Как бездельники.

Но внезапно подул северный насквозь пронизывающий ветер, и посыпался сухой, колючий снег, и быстро стемнело, и в этой неуютной промозглости, казалось, вот-вот и душа застынет, сосулькой обернётся. Мы забежали в какое-то кафе, обшарпанное и тусклое. За столиком сидели две парочки франтоватые, с иголочки одетые мужчины, и с ними синие, худющие девицы с очень ярким макияжем, невольно навевающем воспоминания о новогоднем карнавале.

- Васька, - сказала одна девица, - у тебя дерьмо, а не сигареты: куришь - и никакого толку...

- Это не "Беломор", а "Филипп-Моррис", - назидательно выставил указательный палец Васька и сверкнул золотой фиксой. - Темнота ты, темнота, ничего в табаке не понимаешь! Тебе одно и нужно: чтобы горло покрепче драло...

- Ну-ну! - огрызнулась девица. - Потише не поворотах! Куда-куда, а уж горло драть не даю...

Вся честная компания так и грохнула.

Всё ясно: портовые шлюшки с кавалерами. Зоя с интересом разглядывала девиц, и в испытующем взгляде её глаз сквозило что-то застенчиводевическое, испуганное, но и восторг был, это даже странно было: она будто бы не их, этих задрипанных профурсеток, жалела, а себя - чистенькую, ухоженную, интеллигентную, соблюдающую правила и приличия.

Мы быстро выпили свой кофе, раскрошив по столику песочное пирожное.

- Ты меня посадишь на автобус? - спросила Зоя. - Провожать не нужно. Подруга знает моего мужа, вдруг увидит нас вместе, вот пересудов-то будет!

- Я в номере один, - намекнул я. - В буфете, между прочим, есть шампанское...

- Нет-нет, я что-то устала. Извини.

В общем, всё получалось не так, как мы мечтали: Зоя была занята, а я не смел на чём-то настаивать - не хотел быть навязчивым. Так и прошёл мой семинар.

А вернувшись домой, дней через пять получил письмо: "Не вини меня, милый, ни в чём, и сама знаю, что виновата, но поделать ничего с собой не могла: там, в нашем сельце, ты, такой обаятельный, умный, самый-самый, был мне так необходим, что я забывала всё на свете, а тут, в городе, нечаянно вспомнила, что кроме всего прочего есть любовь, и это не всегда постель, как у нас с тобой, и даже вовсе не обязательно постель и все эти в ней кувырканья, но, может быть, я ничего не понимаю и хочу сама не знаю чего (и вправду - чего?), ведь не безразлична тебе (правда?), и ты по мне тоскуешь (да? нет?), но этого, наверное, мало..."

Вот так, всё через запятую, на одном дыхании - поток сознания. Может быть, может быть. Любовь забирает человека всего, без остатка, и ей всегда мало времени и пространства - она не помещается в сутки и уж, конечно, выходит за пределы квартиры. Ей нужен весь мир. Но это, увы, понимаешь не сразу...

На подоконнике лежала раковина рапана. Она мне тоже досталась от прежнего хозяина квартиры вместе с пластинками.

Сколько я ни прикладывал эту большую раковину к уху, так и не смог услышать в ней море: видимо, при жизни рапан был глухонемым, и его оболочка не вобрала в себя звуки морских глубин и музыку прибоя. Выбросить её было жалко. Всё-таки она была красивая и необычная: на её поверхности лепились ракушки поменьше, иные с рисовое зернышко - они располагались так живописно, что получилась странная картинка, напоминающая рисунок абстракциониста: чайка парит над парусником, а может, и не чайка, а перистое облако проплывает над скалистым островом. Или это гром и молния? А может, водоросли? Вообразить можно было всё, что угодно.

Я взял раковину, повертел её - и ракушечный рисунок вдруг обернулся разбитым зеркалом, в котором туманно отражался быстро несущийся по волнам клипер. Или это мне только показалось?

А через три дня, как я получил озадачившее меня письмо, и Зоя прилетела. И мы, конечно, встретились, и пили кофе, и, как прежде, смеялись и молчали, говорили о пустяках и спорили, но вот о том письме почему-то не вспоминали.

Зоя попросила найти пластинку Рэя Кониффа.

- Ту, что с "Дождем", - уточнила она.

- Откуда ты знаешь, что она у меня есть? - удивился я. - Раньше мы её вместе не слушали...

Зоя вздрогнула от вопроса, но тут же, как ни в чём не бывало, улыбнулась:

- Не знаю, откуда я это знаю. Просто мне показалось: ты должен любить Рэя Кониффа, и его "Дождь" - тоже...

Я и вправду любил эту пьесу. Всегда ставил пластинку с ней, когда как-то неуютно было на душе. Но откуда она знает про "Дождь"?

- Я про тебя много чего знаю, - отшутилась Зоя. - Вернее, понимаю...

Уже потом, когда Зоя засобиралась домой, я сказал:

- А письмо я получил...

- Вот и хорошо, - весело отозвалась Зоя. - Ты не обращай внимания. Мало ли что может написать женщина, особенно, если у неё дурацкое настроение...

Она вышла, и я тут же погасил свет, чтобы, отдёрнув штору, смотреть в окно, как Зоя идёт по скользкой ледяной дорожке, посверкивающей под жёлто-зеленой луной.

Зоя знала, что я гляжу ей вслед. Она остановилась, махнула рукой: хватит, мол, смотреть, глаза проглядишь - и в ту же минуту с ближайшего сугроба серой змейкой взметнулась позёмка, и, набирая силу, закружила-заплясала вокруг Зои, и через каких-то минут пять уже ничего не было видно - снег, всхлипы ветра, грохот листа железа, сорванного с крыши, и в этом тарараме шла женщина в чёрной шубке и красной вязаной шапочке...

Эта шапочка, заметная издали, примерещилась мне следующим вечером у поликлиники. В её левом крыле было что-то вроде общежития, и жил там в одной из комнат весёлый человек Володя Писаренко. Он знал кучу всяких анекдотов, играл на гитаре, пел преферансист был классный, а кроме всего прочего пользовался ещё и успехом у местных дам.

Так вот, красная шапочка промелькнула под тусклым фонарём, скрипнула дверь, вылетело из неё облачко пара и второе от края окно, ярко светившееся, потускнело - Володя Писаренко выключил верхний свет и воткнул в розетку ночник. Оригинальная, кстати, штучка: вроде как восьмигранник, и на каждой грани - какой-нибудь мифологический сюжет. Меня потрясала Леда в объятиях Лебедя. Этот ночничок Володи привез из Афин. Он через каждые два года куда-нибудь ездил по турпутёвкам.

Кто-то маленький и подлый, вдруг оживший во мне, толкнул изнутри, ударил в ребра и шепнул: "Ну, что смотришь? Леда в объятиях Лебедя, а Зоя в Володиных, да!"

И сердце у меня остановилось, а потом покатилось, покатилось и, не опомнись я, наверное, разбилось бы. Но кто-то, насмешливый и глупый, во мне теперь живущий, словно рентгеном стены просветил. И сердце моё зашлось, и впервые в жизни я почувствовал мучительно острые покалывания в груди...

И кто-то другой, разумный и осторожный, подмигнул и надвинул шапку на лоб: "А, может, ничего и нет, дружище? Примерещилось, к примеру. Или это не она, братан, а совсем другая, нам не известная особа".

Но ехидный снова толкнул кулаком под ребро, и сердце, странно дернувшись, повисло на тонкой ниточке, и защемило, и заныло, и затрепыхалось птицей.

Так! Надо позвонить Зое. Если она дома - значит, всё в порядке. Но как это сделать? Может, пойти в Дом культуры? Нет, не тот вариант : там сейчас репетирует оркестр, куча народу, у методиста Галины Николаевны обязательно кто-нибудь сидит, все курят, зубоскалят и придумывают какой-нибудь КВН ИЛИ ещё чего, только зря стараются - всё равно, как до дела дойдёт, желание у всех пропадёт, и у Галины Николаевны у первой: она просто обожает всякие планы и мечты, не больше.

Так-так, что же делать? Может, пойти Е гостиницу - там, говорят, установили таксофон. Но, опять-таки, администратор Лида Румянцева или, того хуже, баба Вера-уборщица обязательно подслушают и, уж будьте уверены, сделают такие выводы, что лучше их обеих сразу застрелить.

И тут я вспомнил, что, уходя с работы, не закрыл форточку. Чтобы попасть в контору, всего-то и делов: залезть на завалинку и проскользнуть в широкую - медведь пролезет! - форточку. Я, конечно, так и поступил.