Расскажу… - Ирина Петровна Мирошниченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этот юбилейный концерт и есть третья моя работа с Ромочкой, больше не было. Но внутренняя связь осталась, и понимание, что в любой момент, когда он скажет: «Ирусь, вот прочитай». Что бы он ни предложил, это будет всегда интересно. Это будет всегда талантливо.
У меня есть очень красивая песня Андрея – «Прощай, прощай». Она мною уже была записана и издана. Но тут вдруг по прошествии лет я стала придумывать совершенно другой ход этой песни, мне сделали другую аранжировку, очень красивую. И захотелось ее совсем по-другому исполнить. Она должна была звучать и по-русски, и по-французски, потому что так было задумано автором. Можно фантазировать, что это могла петь русская женщина, прощаясь с любимым. А может то же самое петь и французская женщина. Точно так же страдать. Скажем, в первом варианте, когда я ее записывала, героиня у меня улетает, бежит от него куда-то во Францию, слышится французская речь за окном или в аэропорту. Я это даже делала, озвучивала. А тут это может быть как лейтмотив.
В общем, я записала новый вариант. Закончила в 11 вечера. Как правило, на студии пишется очень поздно. В 11 у меня два варианта: один громче, другой тише. Один ближе голос, другой больше «тонет» в аранжировке.
Я еду по Тверской. Домой не хочется. Андрюше дала послушать по телефону. Он живет далеко за городом и было плохо слышно. И, как вы думаете, кому я звоню? Роману Григорьевичу. Потому что я знаю, что он только в полдвенадцатого появляется дома. Он снимает трубку. Я говорю: «Ромочка, значит так, я тут недалеко. Я умоляю, мне нужно, чтобы ты послушал и сказал, какой вариант лучше. Завтра отдавать на радио». Он говорит: «Безумная, ну что мне с тобой делать? Я только вошел». Я: «Рома, я подъеду ко двору, а ты спустишься, ну на секундочку». Он: «Подожди, у меня должен быть человек. Я завтра уезжаю, он мне должен принести билеты».
Короче, я врываюсь в его жизнь, ком снежный. Бабах! Неизвестно, откуда. Но это только Рома. Другой бы сказал: «Ну что ты, я сплю, или занят…» Только Рома говорит: «Жди меня!» И я сижу в своем «мерседесе» в его темном дворе. Ходят какие-то пьяные люди, кто-то с собаками гуляет, милиционер прошел и как-то так ко мне приглядывается: стоит какой-то «мерседес» и сидит какая-то девица, простите, «женщина», я про себя как-то уж слишком легкомысленно. Что она тут сидит?
Вдруг открывается дверь подъезда. Выпрыгивает Рома и ко мне: «Сумасшедшая! Ночь на дворе! Спать надо, отдыхать. А тут, понимаешь, песню слушать! Ну, где?» Садится. И я на полную мощность, на весь этот двор врубаю ему первый вариант. Он очень серьезно слушает. Потом второй вариант. Опять слушает. И очень серьезно говорит: «Ирусь, знаешь, в первом такое ощущение, что ты голосом хочешь какую-то тяжелую стену пробить. Прямо пробиваешься. Это нехорошо. А во втором ты вот прямо тут близко кричишь мне, плачешь – и мне так хорошо. Возьми второй».
А на самом деле в первом – голос дальше. Больше тоники в оркестровке. Профессионально. А во втором – голос ближе. Но он объяснял совершенно по-другому. Образно. Как видел он. Я взяла этот вариант.
Вы знаете, о Роме наверняка многие люди могут рассказывать. И каждый будет рассказывать свое. Я, может быть, только сотую часть рассказала о том, что я испытывала, все-таки жизнь довольно долгая. Были разные моменты. Разные ситуации. Попадались ситуации, связанные с моей личной жизнью, когда жаловалась ему, когда было очень плохо. И когда он меня поддерживал. Рассказывал, как надо себя вести. У нас есть целая тайная тема. Я никогда не буду выплескивать это на страницы журналов или книг, потому что это потаенное. Но он, как никто, знает мою душу, мое сердце и все мои внутренние переживания.
Что сказать? Друг? Наверное, друг. Творческая личность, которая понимает другую, может, похожую? Да, это тоже так. Одно из самых ценнейших, на мой взгляд, достояний или открытий в жизни – это возможность встретить людей, с которыми легко, просто, с которыми интересно, с которыми ты един душой. Это бывает очень редко. И очень ценно. Я счастлива, что Бог мне послал тебя, Ромочка.
* * *
Конечно, я всегда мечтала, как каждая актриса мечтает, быть знаменитой. Это аксиома. Быть популярной. Выступать перед зрителями. Чтобы публика любила, почитала, узнавала. Это то, к чему все вроде бы стремятся.
Разные выступления были за мою жизнь. Представьте, сколько. Когда только пришла в Московский Художественный театр, у нас был подшефный завод «Красный пролетарий». Мы дружили с заводом годами. В чем дружба эта выражалась? Ну, наверное, в том, что давали часть мест для того, чтобы заводчане могли приходить к нам на спектакли.
Еще, конечно, мы на все их праздники устраивали то, что называется «шефские концерты». И эти шефские концерты проходили разными способами. Иногда в их прекрасном Дворце культуры. Там мы выступали много раз. И Тарасова играла. Я даже помню, как они с Прудкиным играли там сцену из «Анны Карениной». Она в своем концертном вечернем платье и в черных перчатках, которые мне потом по наследству достались. Даже сейчас они у меня лежат как реликвия. И все потому, что в какой-то из пьес мне нужны были черные перчатки, они были общественные, из костюмерной, и мне предложили: «Ирина Петровна, а хотите вот перчатки Аллы Константиновны, тарасовские подойдут на спектакль “Перламутровая Зинаида”». Я говорю: «О боже!» – «Или хотите, будем искать новые?» – «Ни за что!» И я их надевала, эти замечательные, из капрона сделанные, на резиночке, выше локтя, черные перчатки.
Я играла на заводе «Красный пролетарий» сцену Сарры с Ивановым вместе с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. Он в вечернем костюме, я – в вечернем платье. Представляете, как это сложно – без декорации, последняя сцена в пьесе очень экспрессивная, эмоциональная. И надо было тут же перед зрителем распахивать душу и со слезами, с истерикой, и с гневным монологом кидаться на Иванова.
Надо вам сказать, что школа Художественного театра столь прекрасна и высока, что она предполагает, где бы ты ни выступал, когда бы ты ни выступал, ты всегда выступаешь на полном градусе, и нет разделения такого – скажем, это – для премьерной элиты, а это
