Новый Мир. № 1, 2002 - Журнал «Новый мир»

— Ну что ты, батя, несешь?

— Ревнует в отношении производства, — гордо поясняет Петр и, не сдержав радости за карьеру сына, восклицает: — Ну а что ж, коли хорошо? Чистота ж абсолютная! Даже дождевая вода с терминала в море не попадает, сразу на очистку идет! Представь: лебеди плавают! Но не белые, а наши, южные. Черные.

…Кстати, первым лебедем там когда-то был я. Но племяша это вряд ли заинтересует. Зато кое-чем радует Петр.

— Тут как-то померла королева Бурунди, небольшая пьянка была. Так тебя вспоминали с теплом.

— Кто ж вспоминал меня с теплом? — не верю я.

— Ну, этот бровастый… Зыкин наш. Говорит: «Тут твой брат приезжал — большой чудак. По-прежнему умывается из портфеля?» — «Это почему же?» — говорю… В общем, вспоминали с теплом. Ну, я до туалету! — исчерпав все самое главное, с облегчением произносит Петр.

Он удаляется, а я иду с кухни в комнату и погружаюсь в мой роман «Мгла», вечный символ свободы и неопределенности.

Но недолго длится эта идиллия: дребезжит звонок, и я по ритму его узнаю — Лидия Дмитриевна, соседка с третьего этажа! Я открываю. В ней нет уже прежнего кокетства, а лишь отчаяние:

— Этот ваш визави совсем распоясался — по телевизору одни помехи опять! Хотя бы вы…

Спасибо за комплимент!

— …сказали ему!

И я иду.

Илья Плохих

Глаза не врут

Плохих Илья Николаевич родился в 1965 году в Свердловске. По профессии инженер-электрик. Стихи публиковались в столичных и провинциальных журналах и альманахах. Живет в Подмосковье.

На меня все время смотрят стенытрещинок прищуром, паутины.Я на них в предчувствие изменывешаю афиши и картины.На меня все время смотрят двери.Нет и в этом взоре соколиномничего, чтоб стоило доверья.Я глазок замажу пластилином.На меня все время смотрят окна.В хмуром взгляде тучи, трубы, д`ымы.Если их зашторивать неплотно,то они подсматривают в дыры.

Конечно, довольно обидно для кошки,что вышли у кошки невзрачные рожки,но все-таки кошка не будет забыта:мы ей нарисуем большие копыта.Мне эти кошачьи копыта весомонапоминают чугунные гири,а жители снизу уходят из домав тот час, когда бродит она по квартире.

Говорят, глаза не врут,говорят, что среди мутив них не скроет тайной сутидаже самый ловкий плут.(Говорят, глаза не врут.)Говорят, глаза не врут,выражая нас реально:если есть на сердце тайна,в них узнать ее — не труд.(Говорят, глаза не врут.)Говорят, глаза не врут:это две большие чаши,по которым чувства наши,словно лодочки, плывут.Большая медведицаНетопыри спешат повеситься —остатком дней не дорожат,когда в Сибирь зовет медведицасвоих сбежавших медвежат.Печален звук, который создалиее несчастные бока.На животе большими звездамимерцают капли молока.И снова старый слух муссируютв лесах бессонные медведи,что матерей своих не милуютбеспечно нынешние дети.

Под ногами ледяная корка.Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник.Девушка стучится в двери морга,рыжий санитар — ее любовник.Рыжий санитар в халате беломзанят у стола привычным делом,как хирург, корпит над бренным телом.(В это время девушка стучит.)Сквозь больные завыванья вьюгисанитар услышит эти звуки,санитар помоет быстро рукии на зов любимой поспешит,а потом разбавит спирт водою,а потом из шкафа вынет снедь,огненной, как лев, тряся главою,очень задушевно будет петь.Девушка пожмет в порыве рукусанитару, за талант воздав,станет тот ласкать свою подругуна кушетке с надписью «Минздрав».Под ногами ледяная корка.Поздний вечер. Вьюга. Стужа. Вторник.Девушка стучится в двери морга,рыжий санитар — ее любовник.Я иду своей дорогой мимо,и тревожит мысль одна уколом,что и мне когда-то молчаливымбыть придется встречи их декором.

Лене.

Помнишь, как-то на рекев пбара облаке-дымкбе,опустившись на колении бока худые, в пене,надувая до овала,лошадь воду целовала…Так же истово, до дрожия тебя целую тожеиз заснеженной глуши.До свидания. Пиши.

Многим не хватает понимания:кости, попадающие в баки,могут пригодиться для питанияуличной какой-нибудь собаки.Если вы не в мусор кость выносите,а тому, кто в ней всегда нуждается,то и вам однажды все, что просите,прямо в руки, прямо с неба свалится.

Андрей Волос

Мутооп

Рассказ

Волос Андрей Германович родился в 1955 году. Окончил Московский нефтяной институт им. Губкина. Постоянный автор журнала. Лауреат Государственной премии РФ, а также премий «Антибукер» и «Москва — Пенне». Живет в Москве.

Л. В. Медицину.

Иногда ей казалось, что лицо — чужое. Нет, ну правда, почему — ее? Она могла бы родиться дурнушкой. Или брюнеткой. Впрочем, это почти одно и то же.

Ева щелкнула зажигалкой. Затянулась. Отражение в зеркале дрогнуло и поплыло вместе с дымом. Нет, все в полном порядке. Еще раз затянувшись, нетерпеливо загасила. Взяла с зеркальной полочки флакон и несколько раз окутала себя удушливо-пряными облачками парфюма.

Встала на пороге комнаты.

— Ты опоздал, — бесцветно сказала она горшку с геранью. — Я полчаса ждала.

— Я не виноват! — забасил Мурик. — В окно-то смотрела? Нет, ну ты взгляни! На эстакаде — вообще! Чума!

— Зачем мне в окно? Этого еще не хватало.

Под отсутствующим взглядом светло-карих глаз он морщился, будто ему жали туфли.

— Ну, кукленочек, прости.

— Гад, — сказала она, улыбаясь той самой ледяной и пронзительной улыбкой, которую переняла с лаковых обложек «Фараона». — Какой же ты гад!

Он просиял, сделал шаг и тут же облапил, заглядывая в ее золотые глаза.

— Ты готова?

— Не знаю… Я решила, ты не приедешь.

— Я?! Ты что! Ладно тебе, кукленочек… Поедем в «Бочку»!

— Опять в «Бочку»? — Ева капризно отстранилась. — Надоело.

— Не хочешь в «Бочку» — можем в «Пескаря», — ворчал он.

Она уворачивалась.

— А можем в «Аркаду»… А еще — это, как его… забыл, как называется… Типа это… Короче, Сявый говорил… как его… там дороговато.

Она фыркнула и смерила его взглядом.

— Ты как будто не зарабатываешь!

— Нет, почему… как его… давай… ну?

— Закакал! Отпустил, быстро!..

— Ну, кукленочек!

— Отпустил, сказала!

Мстительно топнула шпилькой по мыску тупоносого лакового ботинка, налегла всем весом, мурлыкнула:

— Будешь еще? Нет, ну скажи — будешь?

Он выругался и, схватив в охапку, резким движением переставил ее на полшага в сторону.

— Ты что?! Ноги-то не казенные!..

Ева едва не упала.

— Дурак! Куда скажу, туда и пойдешь! Понял?!

Отвернулась, готовая заплакать. Дурак! Мясо! Бычина!.. Несколько секунд слушала его недовольное сопение. Приласкает? Не приласкает? Баран!.. Самого бы тебя на шашлык!.. Ну что с ним делать?

— Ладно, что ж, — вздохнула она. — Я тебя прощаю…

Мурик все еще сопел.

— Ну ладно тебе, ладно… Хочешь?.. уж так и быть… к тебе заедем? Хочешь? На.

И подставила губы.

А потом весело крикнула от дверей:

— Мамулечка! Мамуленочка! Закрывайся! Мы уплыли!

Как обычно, она настояла на своем и теперь пыталась немного поусластить пилюлю: держа его под руку, говорила на ходу низким подрагивающим голосом:

— Ты меня снова замучил, маньяк. Тебе гарем нужен. Я сейчас с голоду умру.

Над домами уже колыхались серо-синие сумерки, душные, как бильярдная. Ева и в самом деле еще чувствовала сладкую слабость, заставлявшую безвольно клониться к нему.

— Людоед. Туземец. Пятница. Папуас чертов. Только дырок в ушах не хватает. Нет, нет. Ты хуже дикаря. Павиан. Орангутанг. Зверюга… Сколько раз я тебе говорила — сними эту дурацкую цепь.

— Вот опять за рыбу деньги… — пробасил он. — Далось тебе. Все наши носят — и ничего. Голда — она и есть голда. Подумаешь. Протвиновские пацаны все носят. Ты ж с протвиновским ходишь? — все, не выступай за голду.