Входят трое убийц - Франк Хеллер

Бумажка была грязная, в пятнах сырости. Но насколько можно было разобрать, она была того же сорта, что и та, которую нашел Эбб, аптеки и магазины бытовой химии наклеивают такие этикетки на свои упаковки. Она была порвана по диагонали, и на ней виднелась надпись из четырех букв: LENC.

Имела ли эта бумажка отношение к находке Эбба?

Похоже, что так.

Упрощало ли это проблему?

Быть может, для отца Брауна эта бумажка оказалась бы последним недостающим звеном, вспышкой молнии, осветившей разом всю ситуацию, разрешением загадки. Но для того, кто всего лишь ощупью брел по стопам отца Брауна… что это?

Доцент быстро сунул бумажку в карман. Он больше не был в раю один! В раю жила Ева — Ева, которая пробиралась между деревьями так пугливо, точно боялась услышать голос: «Где ты, Ева? И что ты сделала?»

Люченс заметил ее неподалеку от правого флигеля. На ней была черная юбка и красный шейный платок. И кроме того, ему показалось, что у нее острая кошачья мордочка, блестящие глаза и гибкая фигура. Голова ее была непокрыта. Вдруг глаза их встретились, и в ту же секунду она исчезла за деревьями. Может, она принадлежала к числу домочадцев Ванлоо? Но в таком случае почему она пряталась? С другой стороны, она не носила шляпу, а благовоспитанные французские девушки, если они не принадлежат к самому-самому демократическому слою, не ходят простоволосыми. А значит…

Доцент подошел ближе. Это был флигель, в котором жил Артур. Сомневаться не приходилось — стоило посмотреть на закрытые ставни и пробивающийся сквозь щели свет лампы. Там покоился Артур Ванлоо в ожидании странствия, в которое ему предстояло отправиться утром. На столике перед входом в его комнаты лежала книга для соболезнований. В ней расписались немногие. Бедняки, ради которых он вел свою привлекавшую всеобщее внимание борьбу, держались в стороне. Быть может, девушка с кошачьим личиком принадлежала к их классу? Возможно, подумал доцент и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть два раскосых кошачьих глаза, поблескивающих из-за дерева. Может, он мешает ей выразить благодарность умершему? У него совсем не было такого намерения! Если она ждет его ухода, чтобы подойти и расписаться в книге, нельзя заставлять ее ждать!

Чтобы соблюсти приличия, Люченс быстро расписался в книге и свернул в одну из боковых аллей. Он решил, что через некоторое время вернется и посмотрит, поставила ли она в книге свою подпись или бродит возле дома покойного Артура с иной целью. Люченс миновал два-три кустарника, а когда обернулся, ее по-прежнему не было видно. Может, она следила за ним. Он прошел мимо еще одного кустарника и вдруг забыл сразу и девушку, и свои шпионские планы.

Он оказался на обращенной к югу террасе, где не было ни деревьев, ни вообще каких-нибудь посадок. Она была обнесена невысокой изгородью, внутри которой стояла часовня. Доцент уже обратил внимание, что на многих виллах на здешнем побережье имелись собственные молельные часовни, хотя он и сомневался, что их часто посещают… Но тут была не молельня, а надгробная часовня.

Она была маленькой и глубоко вросла в землю, одно ее окно было обращено на восток, другое — на запад. В глубине часовни виднелись гробы. Католический крест над часовней освящал упокоение. Тут все было обычно. Тут не было ничего, что могло заставить его забыть о девушке с кошачьим лицом.

Но в одном углу ограды возвышался отдельный холмик, при виде которого душа доцента затрепетала так, как трепещет она у ботаника при виде какого-нибудь редкого растения. Холмик был совершенно неухожен, его окружала низенькая подковообразная ограда с единственным отверстием, а эта ограда в свою очередь была окружена неглубокой канавой. Вся терраса вокруг была песчаной, но холмик был сложен из известковой смеси, которая со временем затвердела, превратившись в настоящую скорлупу. Отверстие в низенькой ограде смотрело на юг.

Доцент протер очки, вновь нацепил их и снова протер стекла. Возможно, из его наблюдений нельзя было сделать далеко идущие выводы. Но все же если — эта мысль не покидала доцента, — если какой-то вывод сделать можно, то только один-единственный. И вывод настолько странный, что доцент отказывался его принять! Да — отказывался!

Люченс постоял в раздумье. С одной стороны, он обладал профессиональными знаниями — и уж кто-кто, но он не склонен был их недооценивать, — и эти знания толкали его к определенным выводам. Однако, с другой стороны, его здравый смысл отказывался принять эти выводы. Здравый смысл энергично подкрепляло третье соображение — страх показаться смешным в глазах Эбба и директора банка. После десятиминутной борьбы здравый смысл одержал верх. Впрочем, только до известной степени: доцент решил для надежности проверить знания, в которых до сих пор не ощущал пробелов.

Вернувшись к вилле, он не увидел девушки с кошачьим лицом. Ну ладно, ею он займется в другой раз. Сейчас у него на уме было другое — кондитерская, которую он себе обещал посетить после детективной вылазки.

«Отведайте наши изысканные миндальные пирожные!» — предлагал плакатик в одном из окон. Люченс, полагавший, что каждое французское кафе обязательно должно быть уставлено разноцветными бутылками с крепкими напитками, искренне удивился, открыв дверь кондитерской и войдя внутрь. Из спиртного здесь предлагали только вермут и десертное вино. Именно в эту кондитерскую отправился, не попрощавшись с членами детективного клуба, Артур Ванлоо в последний вечер своей жизни. Доцента приветливой улыбкой встретила толстая женщина, глаза ее излучали в равной мере любопытство и готовность посплетничать. Заказав чашку кофе, изысканное миндальное пирожное и завязав разговор с хозяйкой, доцент сообщил ей, что идет с виллы Лонгвуд. Знакома ли хозяйка с владельцами виллы?

— Еще бы, месье! Я была там кухаркой много лет, как раз до прошлого года! Мадам решила тогда, что пора мне открыть свое дело! Если бы все хозяйки были такими заботливыми и щедрыми, как миссис Ванлоо, среди слуг не было бы стольких недовольных, месье, уж поверьте моему слову, ведь я пятнадцать лет у нее прослужила.

— Пятнадцать лет? Немалый срок, — согласился Люченс, подумав, что меньше всего ожидал услышать, как престарелую владелицу виллы восхваляют за ее заботливость и доброту. Скорее можно было говорить о ее твердости и энергии. Но он пришел сюда не спорить, а слушать. — Пятнадцать лет? — повторил он. — Большая редкость в наше время! И вы не сами взяли расчет? Это миссис Ванлоо пришло в голову, что вам надо открыть собственное дело?

— Вот именно, месье. Я, конечно, откладывала денежки, но месье знает, что франк все дешевел и дешевел, и моих денег не хватило бы, чтобы купить здешнее кафе. Но мадам мне помогла. Ну разве не мило с ее стороны? Много ли теперь таких хозяек? Пусть даже ты и стараешься для них что есть сил целых пятнадцать лет.

— И впрямь, такие хозяйки — редкость, — охотно согласился доцент. — И миссис Ванлоо поступила тем более прекрасно, что я уверен, мадам, вы готовите самую вкусную еду, о какой только можно мечтать. Это видно сразу, стоит посмотреть на вас.

Хозяйка кафе просияла от гордости.

— Вы мне льстите, месье, но, впрочем, — она кокетливо потупила глаза, — впрочем, может, это и правда. Я хорошо готовлю. Что вы хотите! Это, наверно, от природы. Есть два сорта людей — у одних есть такой талант, у других нет — et v'la tout, monsieur![43]

— Я с вами совершенно согласен, мадам! Сам я, к сожалению, в этой области жалкая бездарность, но это не мешает мне ценить то, чем меня угощают. А вы, наверно, умеете готовить отличный буйабес?

Хозяйка кафе совсем расцвела.

— Умею! Мадам любит буйабес. Вообще даже странно, что дама ее возраста может есть такую острую пищу. Но на всякий случай она кладет в него пряности сама за столом.

— Я заметил это, когда мы обедали на вилле.

— А вы были в гостях на вилле, месье?

— Был. И угощали нас великолепным обедом, хотя не сомневаюсь, мадам, что еда была бы еще вкуснее, если бы ее готовили вы!

Хозяйка снова потупила взор.

— Ах, месье, вы льстец! Но есть и вправду одно блюдо, которое я готовлю лучше многих других, это мои пирожные с миндальной начинкой! Что вы о них скажете, месье?

— Объедение! — от чистого сердца сказал Люченс, взяв себе еще одно пирожное. — Настоящее объедение!

— То же самое говорят молодые господа Ванлоо, — подтвердила хозяйка кафе. — Они стали заходить сюда после того, как я ушла от мадам. Стоит им поесть моих пирожных, они радуются, как бывало в детстве. Они заходят сюда почти каждый день! — с гордостью добавила она.

— Это пристрастие вряд ли им повредит, — сказал доцент. — Впрочем, я знаю, что вы говорите правду, мадам. Вечером накануне смерти месье Артура я встречался с ним. И последнее, что видел, — это как он вошел сюда и положил себе на тарелку три ваших пирожных.