Разлив Цивиля - Анатолий Емельянов

И нынче, после собрания, тоже затащила к себе в библиотеку. Сначала похвалила:

— Молодец, кум, сдержал свое слово.

А потом:

— Отправлю с тобой и своей пудов сто. Оставим на семена да на еду малость, а остальное повезешь…

Удивительно, до чего жадная эта Марья. Ну что, бедно живут, что ли, нехватки-недостатки замучили?.. И послать бы ее к чертовой бабушке со всеми этими торговыми операциями, да как пошлешь, если вместе с ней постоянно за одним столом сидишь. За Светланкой ли к ним зайдешь — садись, выпей; по делу какому к Трофиму Матвеевичу забежишь — опять без шоферской дозы не отпустит. День-два не был — сама приходит звать. Отказываться — как откажешься? А сходил в гости — надо в ответ самим приглашать. Еще одна пьянка. Утром идешь в правление — опять эта Марья тут как тут, воду из колодца вывертывает. И опять: «Чем заболел, тем и нужно лечиться. Зайди, прицепи прицеп…» А голова и в самом деле трещит. А пропустишь дозу, и опять все встает на место. Ну еще, чтобы запаха не было, зубочка два чесноку сжуешь. И в последнее время так чуть не каждый день…

Тяжело, однообразно тикают в мертвой тишине часы. И мысли у Виссариона Марковича тоже текут тяжелые, и все об одном и том же. О том, как бы ему вырваться из той сети, какой его оплела Марья.

Нина? Нет, Нина ему в этом не помощник. Она даже, пожалуй, заодно с Марьей. Хозяйственная, умная — ничего не скажешь. Но хозяйственность ее тоже где-то рядом с Марьиной жадностью лежит. Нина тоже небось заставит его взять из своей картошки в эту поездку. Ей тоже лишь бы денег было побольше. Интересно: всегда она, что ли, такая была, с молодости, или когда начали хозяйством обзаводиться, это у нее появилось?

Виссарион Маркович вспоминает свою работу в леспромхозе, свою первую встречу с Ниной. Собственно, никакой первой встречи не было. Он ее просто не помнит.

Расторопная худенькая девушка работала на лесосеке грузчиком, и можно было только дивиться, как она справлялась с огромными бревнами. Шофер Виссар не сразу приметил ее. Все грузчики, одетые в одинаковые телогрейки, ватные брюки и валенки, и казались одинаковыми — поди отличи. Разве что и в ватнике она выглядела более тонкой и хрупкой по сравнению с другими, и шофер жалел ее, помогал при погрузке, а в конце работы сажал в кабину. Когда начинали проситься другие — посади да посади, он им отвечал: «Вас и мороз не возьмет».

Девушка, как только залезает в кабину, сразу же принимается за вязание. Будто больше и пет никого в кабине. И совсем ее не интересуют ни дорога, ни перебегающие ее лоси.

— Так с работой и умрешь, — как-то сказал Виссар.

— Нам всякого-всего много требуется: у вас одна шапка — у нас десять платьев; вам три рубахи достаточно — нам семи мало. — Нина улыбнулась, но улыбка эта тут же и сошла с ее лица, опять оно стало деловым, озабоченным.

А однажды — это было уже летом — Виссар работал во вторую смену, и у него лопнул баллон, а запасного не было. Пришлось оставить машину и пешком идти в гараж.

Виссар спустился к озеру, чтобы умыться и прогнать одолевший его в тот рассветный час сон. На берегу озера стояла маленькая избушка. Когда еще не были построены теплые гаражи, здесь по зимам подогревали воду для машин. Интересно, а что в той избушке сейчас?

Он подошел к окну, приоткрыл занавеску. Одна койка аккуратно заправлена, а на другой… На другой лежала почти до пояса обнаженная Нина. Она лежала на спине, сбив простыню на живот. А потом, то ли почувствовав на себе чужой взгляд, то ли еще почему, Нина повернулась, и простыня совсем сползла с нее к стене… Виссар понимал, что, наверное, нехорошо вот так глядеть на спящую девушку. Понимал и все равно долго не мог оторвать взгляда от тонкого девичьего стана, от ее круглых, как спелые яблоки, грудей…

Вечером, когда вез девушку с работы, спросил:

— Нина, тебе сколько лет?

— А зачем это тебе?

— Просто так.

— Если так… исполнилось восемнадцать.

— А я бы больше шестнадцати тебе не дал.

— Постарела, — усмехнулась Нина.

Виссар свободной рукой похлопал ее по спине. Не так уж она худа, оказывается. Плотная.

— Останови, — строго потребовала Нина. — Больше никогда в жизни не сяду в твою машину.

До самой развилки, где Нина сошла, разговор у них так и не наладился.

…Свадьба была не очень пышной. Собрались друзья-шоферы, пришла ряболицая старшая сестра Нины, у которой она, круглая сирота, жила.

— Счастлив ты, зятек, — несколько раз за вечер повторила сестра. — У нашей Нины золотые руки. Она хоть ростом и невеличка, работает за двоих…

Все так оно и оказалось потом. Еще живя на квартире, уже купили корову, завели овец и поросят. Лес велик: за дрова платить не надо, сена — только не ленись косить. И в наживании всякого добра главным зачинателем была Нина. Намыкавшись по чужим углам, она же и настояла ставить собственный дом. Ну, а уж потом, когда этот дом появился, и подавно начала таскать в него, как сурок, все, что только было можно.

Нет, Нина тут ему не помощница. С Марьей они заодно. Для той и другой лишь бы были деньги. Каким путем они будут добыты — это для них не важно…

Завтра колхозники по государственной цене будут продавать свою картошку колхозу, а Марья свои сто пудов и не подумает продать вместе со всеми. Она эти сто пудов отправляет с ним, чтобы сбыть по дорогой цене. Знает или не знает об этом Трофим Матвеевич? А если не знает, неужто Марья самочинно все это делает? И уж тогда, если нагрянет беда, держись Виссар! Тогда все будут в стороне…

Ладно, он поедет на юг. Но он поедет последний раз. Если еще будут принуждать — он бросит колхоз и снова будет работать в леспромхозе…

Оглушительно громко в гробовой тишине дома часы пробили одиннадцать раз. Пошел последний час этого долгого весеннего дня. А Виссариону Марковичу все еще не спалось. Его мысли продолжали идти словно бы по замкнутому кругу, и из того круга он не мог найти никакого выхода.

У каждого своя дорога

1

Марья проснулась в каком-то непонятном испуге, вся мокрая от пота. Сердце колотится, словно в гору бежала. Словно бы что-то случилось или вот-вот должно случиться, но что именно — пока еще неизвестно Марье, и эта неизвестность томит и тревожит.

Поджидая Трофима, прилегла на диван и незаметно задремала. В легкой дремоте этой сны путались с явью: во сне — светит солнце, очнется — горит лампа, с кем-то разговаривает в сонном забытьи Марья, а наяву — доносится разговор из невыключенного радиоприемника, похоже, передают какой-то спектакль.

И снова сонная бредь окутывает Марью, и снова туманные видения обступают ее со всех сторон. II постепенно из всех лиц, которые мельтешат перед ней, все отчетливей, все явственней проступает лицо Сергея. Рядом с Сергеем увидела себя — молодую, отчаянную, верхом на черном мотоцикле…

Ох, уж этот мотоцикл! Не из-за него ли Марья так и не доучилась в школе, так и не получила аттестата. В семье Марья была младшей, все ее баловали — и родители, и старшие братья. Но если все три брата выучились, один стал инженером, другой врачом, третий офицером, то Марья — и в кого только она пошла? — до учения была неохочей, больше любила играть да бегать по улице. И когда ей купили мотоцикл, в первое время она не слезала с него целыми днями, носилась черным демоном по улицам Сявалкасов, оглашая их страшным ревом и треском. А по вечерам любила подкатить на большой скорости к молодежному гульбищу, со скрежетом затормозить в двух-трех шагах. Все увидели, все обратили внимание, а парни кинулись к ней, чтобы поймать и затащить в хоровод, но мотор снова взревел, и хохочущая Марья несется дальше — попробуй, поймай ее! Сладкая минута! Как это радостно чувствовать себя на виду у всех, но быть не как все, быть особенной. Странно устроен человек: будь еще у кого-нибудь из девчонок в Сявалкасах мотоцикл — Марья уже не была бы так счастлива…

И не раз приходилось Марье слышать про себя:

— Вот растет атаман с косами!

— Да уж, кому она достанется — держись! Любого плясать заставит…

И опять — маслом по сердцу были такие слова.

Как-то в воскресенье Марья ездила в Можауши по малину. На обратном пути мотор закашлял, зачихал и остановился. Пробовала заводить, сама толкала и бежала рядом — мотор молчал.

Отчаявшись, Марья повела мотоцикл за руль, как обычно водят велосипеды. Но одно дело легкий велосипед, другое тяжелый мотоцикл — потащи-ка его! А тащить надо было ни много ни мало десять верст.

Где-то на второй версте ее нагнал тоже на мотоцикле парень в защитных очках.

— Ха, мотогонщик в платке! — удивленно воскликнул, останавливаясь. — Так постепенно-постепенно, глядишь, и петухи будут нестись, и быки доиться. Кто тебя впряг в него, муж, что ли?

Удивление парня было понятным: в те годы вообще-то мотоциклов было немного, а чтобы ездили на них девушки, и вовсе было редкостью. Но Марье не понравился насмешливый тон, каким разговаривал с ней парень, и она, уставшая, вспотевшая и раздосадованная, ответила ему дерзко и независимо: