Сексуальная жизнь Катрин М - Катрин Милле

На нас давят социальные законы, наша жизнь регулируется семейными обычаями и правилами, не так давно появилась «корпоративная культура», и даже в интимной глубине сексуальных отношений нам не удается избежать тяжкого ярма навешанных нами самими на себя кодексов поведения, «корпоративной культуры для двоих». Корпоративная культура корпорации «Жак и я» включает в себя регулярные совокупления на пленэре. Мне не раз случалось, вооружившись булавками, увенчанными разноцветными головками, отмечать на планисфере города, в которых мне довелось побывать. Точно так же я могла бы отметить на карте руины, скалы, повороты дорог и перелески, где внимательный наблюдатель, наставив свой бинокль, смог бы разглядеть сотрясаемую хаотическими движениями крохотную двуглавую фигурку. Вот я на фоне гор цвета топленого молока, как обычно, согнувшись под углом в девяносто градусов, удерживаю равновесие, уцепившись за худосочное деревцо; через несколько мгновений к нам приближается незнакомый мужчина — я едва успеваю натянуть шорты, — и нам приходится отвечать на его расспросы, кто мы и не потерялись ли мы. Наконец он откланивается, и нам остается только гадать, кто он такой и откуда взялся. В конце концов мы сходимся на том, что это хранитель, специально приставленный к небольшому скиту — который, собственно, и является истинной целью нашего восхождения — и следящий за порядком. Вот еще одна часовня, вернее, то немногое, что от нее осталось, — стены без крыши, возвышающиеся среди плоского пейзажа, и множество невысоких перегородок вокруг, режущих пространство на квадраты, — остатки ризницы, среди которых, как среди развалин Помпеи, хочется неспешно прогуливаться, грезя о ее бывших обитателях. Мы проходим небольшой неф, залитый солнцем, мимо скрытых в тени хоров и останавливаемся у прекрасно сохранившегося алтаря черного камня, где я ложусь на спину. Алтарь слишком высок для того, чтобы Жак смог засунуть в меня член, и он принимается полушутя лизать мне влагалище. Я в это время гляжу вверх, на прямоугольник неба, вырезанный черными стенами, и мне кажется, что я лежу на дне колодца. Мы приходим к финишу, как обычно, стоя, в тесноте, укрывшись в каком-то небольшом углублении в стене, где нам едва хватает места для двоих. Назначение этой выемки осталось неизвестным. Площадка? Ниша для скульптуры?

Еще руины, развалины небольшого замка на краю отвесного склона нависают над неохватной равниной, которую они, похоже, все еще силятся защищать. Необходимо уточнить, что еще одним немаловажным элементом нашей с Жаком корпоративной культуры являются долгие фотосеансы, заключительным аккордом которых бывает страстное совокупление. В тот раз сеанс получился в особенности длинным и запутанным. Я притащила с собой целую кучу разных нарядов, среди которых попадались весьма деликатные вещи, а вокруг были только колючки да острые камни. Непросто переодеваться в таких условиях, особенно когда у вас в руках полощется на ветру длинное тонкое муслиновое платье. Жак охотится за световыми контрастами и помещает меня во все неровности окружающего ландшафта. Острые скалы угрожают целостности туфель на высоком каблуке, к тому же мне приходится с предельной осторожностью выбирать место, куда можно поставить ногу, так как эти развалины манят не только любителей художественной фотографии, но также и местных коз, оставивших повсюду продукты своей активной жизнедеятельности. Часто мне приходится вскарабкиваться на особенно интересные Жаку стены босиком, после чего он протягивает мне туфли для позирования. Каждая поза — горький плод множественных компромиссов между строгими требованиями моего фотографа, домогающегося точного соблюдения своих подробных — расстояние между разведенными бедрами или приподнятым платьем и полоской лобковых волос дается не иначе как в миллиметрах — инструкций, и суровыми требованиями окружающей природы: камней, немилосердно впивающихся в ноги, и колючек, грозящих ягодицам. Следовать указаниям становится все труднее, и я подчиняюсь все с меньшей охотой. Моему телу не хватает свободы: я замираю на узких карнизах и боюсь пошевелиться в микроскопических нишах стен, в то время как мой взгляд свободно кружит над расстилающейся внизу равниной. В конце концов я прошу Жака использовать последние несколько кадров для того, чтобы запечатлеть, как я свободно шагаю без одежд по широкой дороге вниз, к машине, оставленной посреди равнины. Мне просто необходимо расправить члены и после часов вынужденной скудости движений некоторое время передвигаться вольготно, вдыхая полной грудью жаркий воздух, подобно зверю в саванне.

Дверца джипа служит импровизированной ширмой, впрочем, совершенно бесполезной, ведь мы удостоверились, что рядом с единственным домом в округе нет машины, и это значит, что его обитатели в отъезде. Возможно, из-за двух часов, проведенных среди постоянных нападок местной флоры и фауны, но скорее всего из-за внезапно завладевшей мной навязчивой мысли о том, что, с большой степенью вероятности, Жак под прикрытием этой самой дверцы, и, может быть, совсем недавно, щупал совсем чужие задницы, мое влагалище отказывается функционировать должным образом. В таких печальных случаях я обычно прибегаю к помощи пальца, украдкой смоченного слюной, для того чтобы приоткрыть губы и позволить головке нащупать путь, и — после небольшого сопротивления — секреторная механика неминуемо начинает работать, и вскоре члену не составляет никакого труда с чавканьем погрузиться в хлюпающие бездны. Возможно, я поставила ногу на подножку, но это скорее всего с единственной целью облегчить вскрытие влагалища, так как, если я повернута к партнеру спиной, ничто не доставляет мне большего наслаждения, как нанизываться спазматическими движениями на его член, а для этого необходимо соблюсти два императивных условия: хорошо прогибаться в талии и стоять на плотно сдвинутых ногах. Чем активнее я работаю задницей, тем сильнее становится ощущение, что она живет собственной жизнью и превращается в моем сознании в некое подобие головы, в том смысле, что мы охотно приписываем голове свойства автономности, по той причине, что голова — фокус перцепции и храм независимо движущейся мысли. Именно в тот момент, когда я особенно активно насаживалась на Жаков фаллос, словно желая прицепить его ко мне навечно, а заодно и весь пейзаж за спиной, я на мгновение поймала свое отражение в зеркальце заднего вида. Во всех случаях, когда мне приходится видеть себя во время сексуального акта, перед моими глазами предстают лишенные какого бы то ни было выражения черты. Я не сомневаюсь, что моему лицу, как и всякому на свете, случается в такие минуты быть искаженным той или иной гримасой, однако всякий раз, когда в зеркале или стекле на секунду мелькает отблеск моей физиономии, я вижу перед собой образ, неизмеримо далекий от картинки, нарисованной воображением. На меня глядит мутный, обращенный в глубь себя взгляд — таким он мог бы быть, будучи направлен в некое беспредельное пространство, в котором не за что зацепиться, не во что упереться, но которое он настойчиво продолжает вновь и вновь обшаривать в неутомимом поиске реперных точек.

Совокупление на пленэре прочно вошло в круг наших привычек с самого начала моего знакомства с Жаком. К примеру, ни одно посещение его бабушки, обитавшей в ничем не примечательном городке в Бос, не обходилось без обязательных остановок по дороге. «2CV» оставалась дожидаться на обочине, мы перелезали через придорожную изгородь и, оказавшись в плавно уходящем краями к линии горизонта поле, бросались в траву. Я страшно боялась всяческих полевых букашек и клала себе под голову куртку, яростно брыкаясь, пытаясь избавиться от узких джинсов, в то время как Жак подкладывал мне под ягодицы свою рубашку. Будучи лишена в отрочестве простых радостей деревенской жизни, я упивалась бесхитростными объятиями полураздетых тел и незнакомыми доселе ощущениями: оголенные ноги и ягодицы отделялись от торса, жили другой жизнью, имели отличную температуру. Со своей стороны, Жак отчаянно сражался с путами трусов и ремня. Я испытывала детскую радость от возможности безнаказанно получать наслаждение, исходящее от заголенных частей тела, будучи в то же время частично одетой и вследствие этого как бы защищенной железным алиби.

Теперь несколько недель в году мы регулярно проводим в весьма пересеченном средиземноморском ландшафте, в котором, однако, непросто отыскать укромное местечко, где к тому же можно было бы прилечь с той или иной степенью комфорта: невысокие виноградники и выжженные известковые почвы делают такой поиск бессмысленным. Там днем с огнем не отыщешь пучка травы, не говоря уж о деревьях, так что мне нередко приходилось упираться в проржавевший остов автомобиля или в шершавую стену заброшенной часовенки, в которых, как правило, что-то постоянно гнило и откуда доносились ужасные запахи, заставлявшие меня только сильнее отклячивать задницу.